Кизел
Взятый наспех билет на ближайший экспресс,
Мерный трепет колес и движение
Через мрачный простор, увядающий лес,
Через памяти блики к забвению…
Возвратиться туда, где тебя уже нет,
Где не помнит никто твоё имя,
Полутенью скользя в городской толчее,
Отраженьем в зеркальной витрине.
Видеть угольный край покосившихся изб,
Бестелесых скульптур на погосте,
Купола терриконов, стекающих ввысь,
И колонн испещрённые кости…
Ветер всполохи листьев срывает с кустов,
Стынет мессою тускло подсвеченной,
Унося с собой сонм обессмысленных слов
Бесконечное, бывшее, вещее…
Пастораль
Неизмеримо движется река,
Вбирая зной негаснущего лета,
Ветвей эскизы, волны «Маяка»
И обращаясь колыханьем света.
Мерцанье дней, сокрытых в забытьи,
Встаёт с глубин неясного потока,
Колеблются на глади полусны,
Полуявленья зыбкого далёка.
Где отраженьем замерло село,
Блестят стога под пенной синевою,
Где время смолкло, мёртвое живо,
Луга покрыты сонною росою.
Где блики лиц и детства голоса
Плывут незримо между призрачным и сущим,
К прозрачным устремляясь небесам,
Соединяя прошлое с грядущим.
ТРИПТИХ
1
Тополя за окном – застывшие лики,
почерневшие крапины листьев и сепия света –
словно нить кинолент старинных;
оторвавшийся кадр припал на стекло;
в час такой дискантом поют «Свете Тихий»,
и сливается с ветром отзвук колоколов…
Колоколов…
Тополя за окном – сколько душ затерялось в ветвях;
ниспадают, пульсируют чёрные, чуткие тени.
Так и прадед мой, мемуары писав,
вдаль смотрел: опустевший парк,
в пустоте растворяющееся отражение.
Мерный треск, как в немом синема.
Меркнет свет и расходится зритель…
Остаются в сыром негативе стекла
шелест осени эхом карандаша,
незаконченность строк, событий.
Колокола…
2
Он холод познал концлагерей,
он видел дым и скрежет печей,
скелеты детей и рёв матерей,
запах гниющей, измученной кожи…
Кости вихрем носились,
вставали перед глазами,
трещали, стонали
и выли, как ветер,
когда ветер снегом смерть застилает.
Сжимал крик виски, и сжималась земля –
стал выжженной точкой глобус.
Примус горел – он писал о войне,
Чернила плыли и слёзы.
Копотью строчки ложились на лист…
Пурга…
Мертвецкое танго…
Череда бледных лиц…
Ряды арестантов…
Липли комья к стеклу.
Рамы скрипели.
Краска потрескалась, примус, деревня
в огне,
Лица родные мерцали, ложились тенями …
Он писал, и они оживали.
3
Нарисуй мне белые снега
На потёртой извести небес,
Вещие, смиренные снега –
Чёрной полосой еловый лес.
Невесомый нарисуй простор,
Словно кляксой, путника отметь,
И немые крапины ворон,
Что слились в лихую круговерть.
Чтоб осатанелые ветра
На пустынном ожили холсте –
Нарисуй мне белые снега,
Душу, уводящие к тоске…
По безвидным, но родным стезям
К чёрно-белым хроникам войны,
Позабытым слёзам, голосам,
Как безмолвье ротковских картин.
***
Всё то, что было скорбью, станет музыкой,
Стирает слёзы дворник метронома,
Ферматою застыл разбитый колокол,
Колонны пали кластерным аккордом.
Окаменелый сумеречный взгляд,
Стон матерей, надсадный крик агоний
И кровь казнённых на казённых площадях
Сольются в эхо будущих симфоний.
Вновь светом озарятся голоса,
Как дирижёрский жезл, взмывая в небо.
Пронзит пространство хор небытия,
Объединяя альфу и омегу.
Дрожанье скул и дребезжанье стен
Вновь соизмерят вечность с настоящим.
Прозрит слепой, а зрячий станет нем,
И утешенье страждущий обрящет.
Проступят лики через пелену
Остывших слёз, через мерцанье мрака –
Так иногда иную глубину
Икон негодных видит реставратор.
Так созерцатель тонет в пустоте
Наивных катарсических видений –
Душа, блуждая будто в полутьме,
Не объяснений ждёт, а возрождения
трагедий.
Вновь непрерывный грохот контроктав
Её низводит, как по мраморному спуску,
В сон хаотический, где пламенем объят
Бесплотный разум и пылает чувство.
Где бесконечны радость и печаль,
Где связаны они немыми узами,
Где высечена нотами скрижаль:
Мир не исчезнет, но исчезнув станет музыкой!
RES
Предметы меня окружают.
Знакомые с детства предметы.
Покрытые пылью предметы.
Расколотые
словно память
В торжественной, мрачной квартире
где время распалось на числа,
где даже и время бессильно
изгнать
изничтожить
извергнуть
дух СМеРти и шиЗоФрениИ.
Где петли дверные, как струны,
движенье – смычок контрабаса,
где на рукояти помпезной
прорезался след от петли.
Бордовые стены и мебель,
немая пульсация лампы.
Часы отбивают andante
и больше не слышно шагов…
Лишь шелест, чёрные окна
Лишь тени, размытые тени,
ненастные,
чуждые тени,
стекающий в прошлое дождь.
Предметы меня окружают,
очерчены контуры резко,
как шпили, кресты, контрфорсы
химеры…
И я ощущаю
пред вами свою иллюзорность.
Предметы, когда я исчезну
вы, как и сейчас, неподвижно
мерцаете в круге зеркальном
как будто бы провозглашая
души и сознанья вторичность…
А маятник мерно отслужит свою запоздалую мессу.
Из юности
«Ещё вчерашним вечером река неслась
и бесновалась, поднимая камни…»
Так начинался незаконченный рассказ…
Так прошлое становится недавним:
Ожившие плывут воспоминанья
за горизонт вчерашнего заката,
где небо Кизела в беспечном замирании…
Когда-то…
Потом возьмут и оборвутся враз:
Так, словно память перед временем бессильна –
беззвучно лопнет нить, повиснет диссонанс
лучом среди дождливого унынья.
Проходит день, как должен проходить,
ручьём по мостовой струится жизнь,
иду за хлебом,
Пространство будней смотрится в сырую высь
и лужи отражают монотонность неба.
А в зыбком прошлом тоже падал дождь,
стекает свет по кроне старой липы
и мы под ней с тобой –
в объятьях тени слиты.
Ещё припомнился венгерский танец, кажется второй.
Вот наши отражения, запечатлев на миг,
речной поток унёс и, может быть, их спас,
Узнать хотелось, к берегам каким,
Но юность – незаконченный рассказ.
***
Вокзальные часы…
Застывшие минуты расставанья…
На безымянной станции – блик юности моей.
Мираж небес, пульсация теней,
Волна динамиков подобна заклинанью,
Стремящемуся возродить тебя из пустоты.
Твои черты сейчас ли вспомню?
В безвестность убегают провода
И рельсы по эвклидову закону.
Два вектора, два измеренья бытия:
Лишь в бесконечности соединиться могут.
Беззвучно стрелок ход стирает грань пространств,
Событий, чувств меняя очертанья,
И счастьем предстаёт тогда для нас
Вновь испытать ушедшее страданье.
Вокзальные часы – пустой перрон.
Тот миг томительный уже не повториться.
Однообразный пейзаж мелькает за окном,
И жизнь по рельсам выложенным мчится.
***
Что может быть таинственней, чем сени,
Особенно спустя десятки лет.
В избе, где самодельные качели,
И мотыльки застыли на стекле?
Где тень рогов, дыхание коровы,
Где в полутьме висят коса и серп,
Где пахнет по-особому солома,
Когда сквозь щели пробивается рассвет.
Когда в день новый входишь беззаботно,
Не зная и не думая о том,
Как он закончится, как детство мимолётно –
Не обратится даже памятью и сном.
Идёшь навстречу небесам и соснам,
Минуя школу, кладбище, завод –
Через поляну, залитую солнцем,
Под чуткую мелодию без нот.
Роса на травах, зверобоя волны,
Звон капель, образующий ручьи,
Текут ручьи, текут по горным склонам
И эхом отзываются вдали.
Идёшь и обрывается дорога –
Разлуки, лица, встречи, поезда…
Рождаешься и умираешь снова,
Пока твои торопятся года.
Припомнишь вдруг таинственные сени,
Тот дом… заброшенный, разбитое стекло…
И если есть по смерти Воскресение,
То даже к Богу не вернётся Рождество.
***
Окно. Два силуэта.
Мать и ребёнок.
Две тени в прозрачном мерцаньи квадрата
И вечер, укутанный снежной завесой.
Ребёнок поставлен на подоконник.
Ему открывается мир бессловесный,
Огромный,
волнующий и непонятный…
Мир без соответствий, иерархий, различий.
Сомкнулась метель в хаотическом круге,
Слились воедино все лица, одежды,
Едиными стали все формы и судьбы.
Дома, пешеходы и автомобили,
Пронзительный ветер, дрожащие ветви
Утратили контуры в сумраке синем,
Представ какофонией сонного света.
Окно. Два силуэта.
Лакуна воспоминаний.
Дверь комнаты полуоткрыта. Сияние
из коридора – и радость первого шага.
Начало движения, вера в начало…
Затихшая вьюга, морозная ясность,
Январская ночь и усталые тени.
Бреду через время по плотному насту
Сквозь зыбкую ткань позабытых видений,
И кажется жизнь – бесконечно делимым
отрезком
на кадры апорий Зенона;
Годами размытая памяти резкость:
Два очертания – мать и ребёнок.
Фермата
Найдётся ль музыка печальнее молчания
И звука не найти страшнее тишины.
Как мелодичен не был бы язык,
Но «одинок» не отзовётся эхом.
«Allein» и «seul» – две дождевые капли,
Упавшие с листа на гладь воды –
Расходятся безмолвные круги,
Соединенье их – лишь зыбкий абрис света.
Незваные слова
Нахлынут, словно слёзы, словно издали
Слова тревожные без смысла и без рифм,
Слова, что возродить стремятся прошлое,
Слова, не образующие стих.
Как откровение, как первое признание,
Как разочарование в любви,
Слова, нарушившие равновесье памяти,
Но так и не вошедшие в стихи.
Как будто детство – смотришься в колодец:
Дым от избы, косые облака
Из глубины мерцают – кажется так просто
В прозрачных раствориться небесах.
Стать тем, кем был, кем никогда не станешь.
Стекает с крыш холодная вода,
Бежит освобождёнными ручьями
И обращается в незваные слова.
Черёмуха с надломленною веткой
Блестит в саду и россыпь белизны.
Слова подобны восхожденью к свету
Теней по окончании грозы.
Они подобны ветхому забору,
Нетленной ясности, колоратуре птиц,
Когда преображается природа,
И в жизнь твою иная входит жизнь.
L’autre
Объединённые одним пространством
Стремятся в разных направлениях.
Задержка рейса схожа с медитацией,
Когда слова неясны, мысли будто стёрты.
Замедленными кажутся движения
В дождливых витражах аэропорта.
Объединённые сонливым ожиданием
Разделены на встречи и разлуки.
Мерцают тенью искажённые фигуры,
И голосов распавшиеся звуки
Температурный бред напоминают.
Холодным эхом сумрак отдаётся,
Прозрачным, словно дребезжанье стёкол.
Сквозь пустоту небес она ко мне вернётся,
Предстанет незнакомым словом «l’autre».
И не узнав друг друга после расставания,
Играя наших двойников из прошлого,
Мы навсегда покинем залы ожидания.
Объединённые тоской, годами –
Разъединённые одной минутой…
Рёв турбин…
***
Можешь стать пустотою дождя,
Можешь стать невесомостью снега.
Опрокинуты ввысь тополя,
Проводов обожжённые нервы.
Опрокинуто прошлое ввысь,
Одиночество, слякоть, вороны.
Стань их тенью, но только вернись,
Снизойди в мир холодный и скорбный.
Сквозь ветра и разлуки пройди,
Как слеза через русские песни,
Но исполни заветы мои:
Не умри, не оставь, не исчезни!
Memoriam
Нет, не так истлевает плоть,
Как на ликах с фаюмских портретов
В пелене золочёного света.
Не вернётся в Некрополь память…
По земле пыльной льётся кровь,
Затвердевшая времени камедь.
И в глазах лишь развёрстое жерло,
А не призрачный сплин увяданий –
Ужас ада и пытка сознанья,
Что возносятся копотью в небо…
Ветер, гул почерневших развалин,
Маски, тающий воск и лица;
Погружённые в сон кипарисы;
Не вернётся в Некрополь память,
Не пройдёт по аллеям тенистым…
***
Шостаковича лик скромный и скорбный
Отразился на глади времён.
Партитура и ночь. Бабий Яр сонный.
Литавры – мерцание – гром.
Слёзами ноты были наполнены,
Свет оглушительный лили.
Плыли по озеру, тёмному озеру,
Лилии, лилии, лилии…
Осыпался прах, будто бледные кости
Лежали на выжженном саване.
Как пули, как люди, падали звёзды,
Падали, падали, падали.
D S C H
D S C H
***
Всё было сном…а может бредом наяву:
Бледно-зелёный вакуум безликого собора
И месса возвещает снова
слова, которые, как диссонанс,
вонзаются в живую пустоту
Dann wеrden wir als Grass…
Бледно-зелёное мерцанье стен…
в сыром пространстве, потерявшем веру…
огонь свечи за здравие погас,
ночной росой
мы станем свежестью нетленной,
в июльском ветре обретя покой
Dann wеrden wir als Grass
***
За окном моим вьюга-кликуша.
Светом снег наполняет ночь,
Пеленою гудящей и бледной,
Пеленою скорбящей и бренной.
А из центра часов бой идёт –
Слабый оттиск в воздухе медном.
Как набат. Как набат. Как набат.
Город слышит, застывши во снах.
Очертания парка унылы,
Будто бы схематичны и зыбки.
Вся воздушная перспектива
Превратилась в симфонию Шнитке.
Эта музыка – голос невнятный
Отошедших в Иное народов.
Эта музыка, гибель пророча,
Никогда, никогда не уснёт!
Это – лица, покрытые снегом,
Это – слёзы, ставшие светом,
Это матери голос охрипший,
Пережившей своих сыновей.
За окном моим вьюга-кликуша.
Я наполнен безлюдной тоской…
И за все безымянные души
Точку ставлю, как за упокой.
***
Будет день тот таинственно светел,
Бесконечен, как прерванный звук.
Проскользнёт тихо в кронах ветер –
Блики зашелестят на ветру.
Колыхнётся немая прохлада,
Словно колокол вдалеке,
И вода будет капать из крана,
И роса исчезать на траве.
Будет залит россыпью красной,
Как слезами, пыльный асфальт,
Будет свет от гвоздик отражаться,
Миражом неугасным мерцать.
***
Наполнен светом был родник,
Прохладным и прозрачным светом.
На глади отразился лик
Последнего анахорета.
В его глазах скитаний пыль,
Гонений копоть, ночь и факел,
Смола и кровь, стон, жгучий дым –
В смоле, огне отец и матерь.
Шло небо в зеркале над ним,
Невыразимое, святое,
И безграничное, как Рим,
И безразличное, как горе.
Струился солнечный елей
Через хрустальный луминарий.
Родник звенел, будто Орфей
На лире – жизнь ему внимала.
Слеза кипящею смолой
Упала в воду и погасла,
Так растворились жар с тоской
В сиянии бездушно ясном.
***
Остывшие тени, оплывшие свечи,
Опавшие листья, исписанный лист.
Так час увядания призрачно чист,
И «свечи» банально рифмуются с «вечность».
В немом повторении обжитых слов,
Распавшихся мыслей, изжитых метафор
Душе открывается зыбкий исток,
Откуда доносится звон голосов…
Сентябрьский день – он так светел, так шаток!
Как будто себя обретает душа
Как луч через пыль, средь неясных созвучий,
Средь тех, кто покинут был, тех, в ком жила,
И листья ложатся – всё тише, всё глуше.
***
Вновь вращается чисел калейдоскоп,
Исчезая в движенье без цели.
Монотонно расшатанный скрежет часов.
Становление без изменений.
Так к созвучию вечности и пустоты
Циферблата уносят аккорды.
Тает в сумраке утреннем оттиск луны,
Обретая бесплотность основы.
Круговерть полумыслей, забвений и лиц,
Полуобразов, полуявлений –
Всё стремительней катится огненный диск
Становления без изменений.
Сжаты пламенем бренным восход и закат,
Осыпается копоть событий,
По привычному руслу уходит река,
Берега, горизонты размыты.
И смыкается чисел тлетворный венец,
Словно стрелки, сливаются тени,
Словно тернии, тени….
становление без!
Становление без изменений…
Написанное во сне
Я здесь, я выброшен сюда
Слепой, волнообразной силой,
Возможно вновь, а может навсегда –
Как знать…
Щемящие приливы,
Скелеты рыбьи, эхо, небеса –
И рокот обращается в безмолвие…
Передо мной прекрасный тленный мир:
Гробницы скал и зеркала расщелин,
Величественный зной, морская гниль,
Отравленная соль, мираж явлений –
Здесь один…
И только тенью разделённый на объект…
КАМЕРТОН
Зыблется в окне близнец,
как мертвец разлагаясь на тысячу лиц,
распадаясь на юность и старость
в бесконечном сумраке ночи;
можно писать хоть слева, хоть справа,
хоть в прозе, хоть в рифму –
строки развеет ветер…
можно отсечь перспективу,
условность пространства и времени –
зеркало показывает оборотную сторону смерти.
Листьев тремоло затихает.
Каменеют видения.
Все слова слились в единый звук,
словно годы в минуту.
Сквозь пустое мерцанье к себе возвращаюсь,
и охватывает кататонический ступор.
***
Вновь смыла полночь очертанья дня.
Чернильный сон разлит в сияньи лунном,
Искрится глухо каплями дождя
И ниспадает в городе безлюдном.
Колёса движутся по мокрой мостовой,
Квадраты света по стенам скользят и гаснут,
Деревьев тени, споря с тишиной,
Дрожат тревожно в сумраке ненастном.
Колёса движутся. Их бег неумолим,
Как стрелок ход по замкнутому кругу.
И жизнь потоком призрачных картин,
Несётся в никуда из ниоткуда.
Сирены ли пространство всколыхнут,
За явью сон, за всполохами – вечность.
Так в синей невесомости замрут
Колёс движенье, жизни скоротечность.
ОЛЕНЬИ РУЧЬИ
Припомни тот день в «Оленьих ручьях»,
Капустниц лучистую стаю,
Как над золочёной долиной застыл
Поблёкший от времени ангел.
Как мерно текли отражения скал,
И небо мерцало на глади
Реки, уносящей звенящую высь
К подножию склонов дальних.
И дольняя песня невидимых птиц
Дрожала на иглах сосновых.
Светились янтарь и берёзовый сок,
Как светятся в храмах иконы.
Как брошенный камень повис полосой,
Лазурною, радужной нитью,
Беззвучно соединившись с росой
И с солнцем соединившись.
На кронах растаял пустырь облаков,
Стекая косыми тенями,
Когда оживала гряда мотыльков,
Прозрачная пенная стая.
Беспечно взмывали они к небесам,
Как блики, как вспышки, как искры …
Лишь ангел стоял над сиянием скал,
С земным не решаясь простится.
Автор публикации
