Евгений Назаренко, рассказ “Трудно быть человеком”

Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019»

Трудно быть человеком

Рассказ из цикла «Истории Ивана Иваныча, ветеринарного врача»

Стоял великолепный тёплый апрельский день. Дело шло к вечеру, пациенты были лёгкие, и Игорёк впал в романтическое настроение. Он пытался манкировать своими обязанностями, то и дело садился на стул у окна и мечтательно глядел в палисадник, где вовсю играли краски весны и слышались птичьи трели. Наконец Иван Иваныч не выдержал:

– Ты в очередной раз влюбился что ли? Нет, мы это дело, конечно, понимаем и одобряем, но работа, как говорил один персонаж, не икота, сама не рассосётся. Убери стул от окна к едрене фене и дуй за следующим пациентом.

Игорёк убрал стул, не теряя, впрочем, мечтательного вида, и вышел в холл. Через полминуты вернулся, пропустив в кабинет даму средних лет в лёгком светло-сером пальто и элегантной шляпке. На поводке она вела рыжего кокер-спаниеля.

– А, Барин пожаловал, – приветствовал Иван Иваныч старого знакомого, и уже только после этого поздоровался с хозяйкой. – Садитесь, располагайтесь. Ну что, как там наш отит на новом корме?

– Знаете, доктор, лучше. Чешется меньше, но жидкость всё-таки есть, и запах остаётся, хотя тоже уменьшился, – ответила хозяйка.

– Ну, раз эффект есть, то и прекрасно. Будем продолжать лечение. Ставьте нашего пациента на стол. Вы не против, если Игорь Андреевич как молодой специалист проведёт осмотр, а потом уже я гляну?

– Конечно-конечно!.. – улыбнулась женщина.

– Ну вот и славно. Давайте, Игорь Андреевич, действуйте. А я пока карту пациента найду.

Иван Иваныч углубился в компьютер. Сетевую систему учёта пациентов поставили недавно, не всё было пригнано и отлажено, а сегодня ещё и сама сеть почему-то тормозила, хоть тресни. Врачу пришлось некоторое время побарабанить пальцами по столу, пока перед ним наконец-то появилась нужная запись. Удовлетворённый, он повернулся к смотровому столу. Барин спокойно сидел и, вывалив язык, смотрел в пространство. Хозяйка легко придерживала его со спины, а ассистент, приподняв левое ухо, вознамерился что-то пощупать с его внутренней стороны…

– Игорь Андреевич… – начал было Иван Иваныч поспешно, но закончить фразу не успел. Потому что Игорёк, на лице коего ещё оставались следы прежнего мечтательного выражения, исполнил свой замысел и ткнул собаке пальцем в ухо. Аккуратно и легко.

Реакции Барина позавидовал бы любой спортсмен. Кокер издал утробный звук и, молниеносно повернув голову в сторону непрошенного пальца, клацнул челюстями. Игорёк взвыл. Сквозь сжатые зубы, чтобы не было слышно в холле. Иван Иваныч метнулся к инструментальному столику, схватил салфетку со спиртом и обернул указательный палец ассистента. Слов у него не было, но через такие же сжатые зубы наружу вырывался глухой скрип, который выражал одновременно недоумение, гнев и панику. Оторвав салфетку на секунду, он увидел чёткую дырку, зиявшую в первой фаланге и почти сразу же заполнившуюся кровью. Клык Барина мастерски прокомпостировал незадачливый перст, пробив его прямо сквозь ноготь.

– Игорёк, – прошипел Иван Иваныч, – быстро наверх, в лабораторию, пускай они там тебя обработают как следует и перевязку сделают.

Тот кивнул и с бледнеющим лицом вылетел из кабинета.

Иван Иваныч рухнул на стул. Посмотрел на Барина, который как ни в чём ни бывало водил мордой туда-сюда и только презрительно отфыркивался, словно в рот ему попала какая-то ужасная гадость. Хозяйка с испуганным выражением лица стояла рядом, то и дело без слов всплёскивая руками.

– Чёрт, – пробормотал врач, – я прошу прощения, мне надо подняться наверх – посмотреть, как там состояние нашего… молодого специалиста. Присядьте, пожалуйста, подождите меня здесь некоторое время.

– Да-да, конечно, – пролепетала женщина.

Иван Иваныч поднялся наверх и вошёл в столовую. Игорёк, всё такой же бледный, с выражением муки на лице сидел за столом, Светочка бинтовала ему палец. Доктор навис над столом и ассистентом.

– Едрёна вошь, Игорёк, ты что обалдел? – зашипел он. – Работаешь в клинике не первый год, всё, вроде, знаешь, ничего объяснять не надо, и тут выдал. Ты почему, молодой специалист хренов, ему челюсти не завязал?! Как можно было додуматься полезть в отитное ухо кокеру со свободной пастью?!

– Ну так, я подумал, это же Барин, – жалобно начал лепетать Игорёк. – Он же сколько раз у нас был, всегда такой спокойный, покладистый…

– Охренеть логика! До он потому и был покладистый, что ему перед манипуляциями морду связывали каждый раз. Бинтовая петля-намордник обладает волшебными свойствами, делая любую собаку шёлковой. Но только после того, как стягивает ей челюсти…

Он налил полчашки воды и выпил.

– Дуй в «травму». Пускай тебя там ещё раз обработают да проверят, не сломана ли фаланга. И противостолбнячную сыворотку ещё вгонят до кучи. Света, ты одна?

– Нет, Вадик только что пришёл.

– Вадим! – позвал Иваныч Иваныч.

В столовой появился Вадик и с интересом воззрился на бледного Игорька и его перевязанный палец.

– Сходи, пожалуйста, с Игорьком в травмпункт, – сказал доктор, – как бы он по дороге в обморок не грохнулся. И отправь его потом домой, когда в себя придёт.

– Да, доктор, понял, – и практикант исчез.

Спровадив парней, врач вздохнул и плеснул ещё кипятку себе в стакан. Надо было идти к пациенту. Он переживал за Игорька, травма была серьёзная, неизвестно, как заживёт палец. Помимо этого, из строя его ассистент выбыл на совершенно неопределённое время. Иван Иваныч вздохнул опять.

– Добрый день, доктор! – послышался голос сзади. – Что-то вы со спины какой-то грустный… У вас всё хорошо?

Иван Иваныч повернулся, и на лицо его вернулась улыбка.

– Танюша, радость моя… Как ты вовремя! Переодевайся быстренько и пошли ко мне в кабинет работать. А то Игорёк такого дурака свалял, что не то что меня в одиночестве оставил, но и вообще теперь непонятно, как сам работать будет. Да ты должна была их с Вадимом встретить только что.

– Да, видела, – ответила темноволосая миниатюрная девушка, стоящая в дверях, – но не стала задерживать и расспрашивать. Сейчас я, полминуты, и буду готова.

Танечка пришла в клинику к концу зимы. Она училась всего лишь на втором курсе ветфака, но во многих вопросах разбиралась лучше некоторых выпускников. Кроме того, несмотря на миниатюрный рост и обманчивую хрупкость, работала за двоих, успевала везде, да ещё и прекрасно ладила со всеми сотрудниками и посетителями, благодаря лёгкости, улыбчивости и конструктивности. Разумеется, уже через две недели после своего первого появления в клинике она была нарасхват, все наперебой пытались заполучить к себе боевую практикантку, как только она появлялась на пороге.

Ровно через полминуты Таня вышла из раздевалки в полном рабочем облачении. Они с врачом спустились вниз и прошли в кабинет.

– Ну что доктор, – испуганно проговорила владелица, – как там ваш ассистент?

– Жить будет. За остальное не ручаюсь, – проворчал Иван Иваныч. – Таня, надо пациенту морду зафиксировать, чтобы уши осмотреть. Сможешь, или мне сделать?

– Да, конечно, доктор, одну минуту.

Танечка подошла к инструментальному столику и повернулась спиной к собаке, так что та не могла видеть её манипуляций. Аккуратно отрезала кусок бинта и завязала петлю. После чего повернулась к Барину лицом, спрятав бинт за спиной. Лицо её лучилось лаской и приветливостью.

– Барин, прекрасная собака, замечательная собака, как же ты сегодня хорошо выглядишь! Скоро ты у нас будешь себя чувствовать совсем великолепно, не нужно будет ходить к доктору…

Судя по реакции Барина, медоточивый голос практикантки действовал не только на людей (хозяйка умильно улыбалась, обнимая своё «чадо»), но и на собак. Кокер расслабился, глаза его приняли томное выражение, он тихонько завилял хвостом и потянулся к Татьяне. Тут-то она быстро накинула на его короткую морду марлевую петлю и моментально завязала на затылке. Застигнутый врасплох Барин попытался было дёрнуться, но сзади его держала хозяйка, а умелые движения Танечки не оставили ему никакого шанса. Иван Иваныч одобрительно хмыкнул и стал набирать обезболивающее. После чего они вдвоём с практиканткой обработали уши псу, который всё это время сидел, обиженный в лучших своих чувствах.

***

После Барина работа пошла своим чередом. За полчаса до окончания смены позвонила Аллочка, которая дежурила в ночную, и сказала, что непредвиденно задерживается – как минимум на час – едучи с дачи по плохой дороге, которую уже лет десять не могли нормально отремонтировать, пробила колесо. Поскольку Петровичу нужно было на вокзал кого-то встречать, Иван Иваныч согласился задержаться, дождаться сменщицу.

Посетители вскоре закончились, холл опустел. Подъехал Сидоров, заступавший ночным ассистентом, Иван Иваныч послал его мыть второй этаж, а сам остался в кабинете читать новоприобретённое руководство по ветеринарной онкологии. Татьяна приводила помещение в порядок.

Внезапно раздался звонок. Дверь в клинику в это время ещё не запиралась, но посетители иногда по ошибке звонили, вместо того, чтобы просто войти внутрь.

– Татьян, пойди посмотри, с чем там у нас пожаловали…

Практикантка вышла. Из холла послышались приглушённые голоса. Вскоре дверь кабинета открылась, и Татьяна пропустила вперёд себя двух молодых людей и девушку, всем было лет по девятнадцать – двадцать. Вошедший первым темноволосый молодой человек держал в руках что-то, завёрнутое в одеяло. Выражение лица у него было обречённо-напряжённое.

– Доктор, здравствуйте! – начал он, не дожидаясь вопросов. – Кошку мою собаки погрызли. Ну, это я так думаю, что погрызли. Она три дня назад из дома сбежала и в подвале сидела, поймать не смогли. А сегодня мы её увидели в таком состоянии на улице…

– Кладите, – бросил посерьёзневший врач и поднялся со стула без лишних комментариев.

Парень положил свёрток на стол. Его спутники чуть приблизились, но не подошли вплотную, вероятно, из вежливости. Иван Иваныч аккуратно отвернул одеяло.

Перед ним лежала маленькая пёстрая кошка. Глаза её были открыты, но смотрели в пространство с бессмысленным выражением. В нескольких местах на теле виднелись повреждения, глубокие и не очень, а с левой стороны груди зияла прободная рана, из которой при каждом судорожном выдохе вырывались кровавые пузыри. В этом месте было сломано сразу несколько рёбер, судя по звукам, слышимым даже без фонендоскопа, лёгкое было наполнено жидкостью. На губах виднелась кровавая пена. Слизистые оболочки были белые, сердцебиение частое, но слабое. Кроме того, Иван Иваныч обнаружил перелом левого бедра и повреждение позвоночника в грудном отделе – возможно, тоже перелом, хотя здесь без рентгена нельзя было сделать безошибочного заключения. Тем не менее и остальных повреждений было более, чем достаточно.

Иван Иваныч выпрямился и посмотрел на шатена. Тот глядел с тем же обречённым напряжением и, судя по всему, понимал всё без слов только по выражению лица врача.

– Я, к сожалению, не могу вас обнадёжить, – заговорил доктор. – У кошки пробиты грудная клетка и лёгкое, которое отекло и уже фактически не функционирует. Возможно, сломан позвоночник, плюс имеют место обширная кровопотеря и болевой шок.

– То есть шансов нет? – угрюмо буркнул парень.

– В теории, может быть, и есть, но для этого нужна срочная реанимация и интенсивная терапия такого уровня, которого вы просто не найдёте. Всё, что мы можем сделать – это облегчить её страдания. Потому что сейчас она мучается.

Молодой человек помолчал, глядя на лежащую перед ним маленькую кошку. Потом, не говоря ни слова, кивнул.

– Хорошо, – сказал Иван Иванович. – Попрощайтесь со своей питомицей и выйдите, пожалуйста, в холл.

Он хотел поручить Танечке набирать наркоз, но, повернувшись в её сторону, увидел, что девушка сидит на стуле необычно бледная, сжав губы. Врач ничего не сказал и начал сам распечатывать шприцы.

Через полминуты парень со своими спутниками вышел. Иван Иваныч набрал необходимые препараты и повернулся к практикантке.

– А теперь тебе всё-таки придётся подержать кошку, пока я буду всё это вводить.

Та молча встала, подошла к животному и зафиксировала его – как всегда, умело и уверенно. Иван Иваныч пережал вену, второй рукой ввёл иглу и, когда увидел выступившую каплю крови, подсоединил шприц и начал вводить жидкость…

***

Через пятнадцать минут дверь закрылась за троицей, проводившей кошку в последний путь. И тут, когда раздался звук закрывающейся двери, Танюшу прорвало. Она разрыдалась в голос.

– Господи, – взвыла она, – и за что же мне это теперь, полоса такая началась что ли?

– Спокойно, спокойно, – произнёс врач, – ты что это тут про полосу несёшь?

– Да вы же, доктор, не знаете, – всхлипнула практикантка. – Я вчера у Андрея Петровича на операции ассистировала, овчарке пиометру удаляли. В какой-то момент она начала шевелиться, и он сказал, чтобы я наркоз добавила. Я и ввела – сколько он сказал. А она прям тут же дёрнулась, судорогой тело свело, и всё, сердце остановилось. И мы не откачали. То есть я её, получается, убила!..

– Знаю, – вздохнул Иван Иваныч. – Когда в клинике погибает животное, об этом все врачи узнают. Так что я в курсе. А ещё я знаю, что этой овчарке было двенадцать лет, что у неё были проблемы и с почками, и с печенью, и с сердцем, да ещё и интоксикация на фоне пиометры. И изначально шла речь о том, что операционный риск очень высок, о чём и хозяев предупредили сразу. Просто не резать было нельзя.

– Да, – рыдала практикантка, – а два дня назад к нам с Аллой Игоревной кошку принесли, которую долго у нас лечили от почечной недостаточности, Забияку. В бессознательном состоянии уже, доктор сказала, что сделать уже ничего нельзя, и её мы тоже усыпили. И сейчас вот…

Она оторвала большой кусок бумажных полотенец и уткнулась в них. Когда отняла бумагу от лица, глаза были уже сухими, но красными и опухшими.

– Нам ещё на первом курсе в академии это заявили: у каждого ветврача, мол, должно быть персональное кладбище. А я не хочу, не желаю иметь своё личное кладбище, понимаете?

Иван Иваныч встал и потрепал девушку по плечу.

– Это всем говорят. Не так давно я сам Сидорову эту фразу поминал. Пойдём-ка наверх, чайку попьём. Вниз Дениса спустим, пускай тут дежурит.

***

Они поднялись на второй этаж, Иван Иваныч налил обоим чаю и сел напротив Татьяны.

– Расскажу я тебе одну историю. Никому, наверно, раньше не рассказывал. Поскольку ничего весёлого в ней нет. Когда я закончил академию, то по распределению попал в один районный город в Средней России. Там как раз врач на пенсию ушёл, только и ждал, чтобы молодую смену прислали. И вот оказался я, вчерашний студент, главным врачом городской ветстанции, благо в штате всего было две единицы – главврач и фельдшер. А фельдшером там был опытный такой мужик, Сергей Фаддеич. Лет под шестьдесят ему уже тогда было, он всю свою трудовую жизнь до моего прихода с прежним врачом на этой станции и оттрубил. И стали мы с ним вдвоём лечить и профилактировать – по мере возможностей – опытный фельдшер и врач с высшим образованием, но совсем ещё зелёный.

Иван Иваныч прикрыл глаза и помолчал несколько секунд. Потом продолжил:

– Город был некрупный, но и не сказать, чтоб совсем маленький – тысяч сто с лишним. Наша станция – единственная на весь район, хотя в колхозах и совхозах свои ветврачи тоже работали. Но по городу и окрестным посёлкам – всё на нас было. Ну и, что сказать, провинция – она провинция и есть. Располагались мы на отшибе, фактически за городской чертой. Территория у города сравнительно большая, а транспортная сеть не развита – автобусные линии вроде и есть, но некоторые районы вообще не охватывают. Да и ходил транспорт плохо, редко, а свои машины в то время мало у кого были. Короче, добраться до нас из города с больной кошкой или собакой было зачастую просто невозможно. Да и мало кому это надо было. В квартирах животные вообще редко у кого жили, а вот в частном секторе – порядком, но и отношение к ним было соответствующее: сдох Тузик, ну и ладно. Охотники ещё, которые породистых собак держали, о них заботились более-менее, остальные – редко. Да и сейчас, подозреваю, на самом деле там не сильно ситуация поменялась. Но это так, лирическое отступление.

Он хлебнул чаю.

– Сижу я как-то днём на станции, препараты готовлю. Тут в соседнем помещении зазвонил телефон – Фаддеич ответил, поговорил с кем-то, я разговор не слышал. Захожу туда, он уже закончил. Звонила, мол, родственница его дальняя. Кот у неё захворал, мяучит постоянно, явно не от хорошей жизни. Доехать до станции ей никак не получится, мало того, что транспортная проблема, да ещё и она сама ходит плохо – пожилая уже тётушка, пенсионерка. А кота своего, говорит Фаддеич, она прям так любит, души в нём не чает. Ну я и предложил – давай я, мол, к ней съезжу, работы вроде срочной не предвидится, – а УАЗик служебный у нас был. Тот говорит – как хочешь. Только учти, что тётка она хорошая, а денег у неё нет. Так что прокатаешься из любви к профессии.

Иван Иваныч откинулся на спинку стула и снова прикрыл глаза на некоторое время.

– Поехал я к этой родственнице на другой конец города. Район там был относительно новый, лет семь к тому времени как построили. Ну и так – дома, да пара магазинов. И транспорт не доходит, до ближайшей остановки даже нестарому человеку минут пятнадцать пёхать бодрым шагом. Его как построили, местные сразу «выселками» окрестили, да так это название и прилепилось навсегда, наверно. Захожу в дом, звоню. Открывает мне пожилая дама, сразу видно – очень интеллигентная. Хотела меня сначала чаем напоить, но я первым делом взглянул на кота и тут же понял, что хреново животине. Давайте, говорю, сначала питомцем вашим займёмся, а чай никуда не денется. В общем, пока руки мыл, успела она мне рассказать, что работала всю жизнь преподавательницей литературы в школе. На пенсию ушла уже, когда ходить тяжело стало – никак работу любимую бросить не могла, да и ученики её любили –отпускать не хотели. Жила одна с котом, сын с семьёй переехал в Нижний Новгород, который в то время, впрочем, был вовсе не Нижний Новгород, а Горький. Звали старушку, кстати, очень интересно – Генриетта Аполлоновна. Рассказала, что ученики её имя-отчество не могли выговорить (да и не только ученики зачастую), так что пришлось по собственной инициативе переименоваться в Евгению Антоновну. А кота банально звали Мурзиком.

Иван Иваныч посмотрел на Татьяну. Она слушала внимательно, глядя на доктора болезненно-красными глазами.

– Стал я спрашивать, что к чему, и выяснил, что плохо коту стало третьего дня, а орать он начал накануне вечером. И, самое главное, писать не может, а кричит сильнее всего, когда в лотке присаживается. Кот не старый, шестой год пошёл. Спросил я, чем кормит – в основном, говорит, рыбой. Ну, думаю, наверняка мочекаменная болезнь, и камень где-то встал. Стал осторожно щупать – мочевой пузырь, естественно, полный. И вроде бы уролит даже обнаружил в уретре, хотя Мурзик толком пропальпировать, конечно, не даёт, больно ему. Вопрос – что с этим всем дальше делать. Надо понимать, что не только у хозяйки возможности были сильно ограничены, но и у нас – во всех отношениях. Многих нынешних методов диагностики и лечения, на сегодняшний день рутинных, тогда просто не было. Скажем, представление о том, что такое УЗИ, мы имели только в теории. В общем, прикинул я ситуацию, и решил камень из уретры пальцами путём внешнего воздействия аккуратно наружу вытолкать. Раньше я, правда, этого сам не делал, но надо же когда-то всё пробовать в первый раз. Объяснил всё хозяйке, она согласилась – да и куда ей деваться? Сделал коту наркоз и начал потихоньку пытаться камень наружу выводить – пальцами, медленно, аккуратно. Полчаса провозился, но, наконец, выдавил. Мочевой пузырь сразу спустить получилось, моча, конечно, мутная была, но почти без крови – ну, думаю, значит уретру не очень травмировал. Закончил, владелица настояла-таки на чае. За чаем с бубликами ей и объяснил, что дальше делать, как ухаживать в ближайшее время и как кормить. Когда уходил, кот ещё в наркозе был, но дышал ровно и сердце билось нормально. На том я и уехал.

Он опять помолчал, на сей раз глядя куда-то в пространство. Потом продолжил.

– Позвонил я ей утром на следующий день, спрашиваю: как Мурзик? Она мне – мол, всё нормально, спасибо вам. Ну и хорошо, говорю. Подумал, что надо бы на днях заехать, проконтролировать состояние. Но дело было весной, и буквально на следующий день у нас начались профилактические обработки животных в окрестных хозяйствах. Несколько дней мы колесили вдвоём по району, было не до чего, так что история Мурзика у меня и из головы вылетела. Вспомнил я о нём только недели через полторы, случайно. Фаддеич завёл разговор о том, что его в школу к сыну-десятикласснику вызывают, чего-то он там отчебучил. Ну я и спрашиваю – как там, кстати, твоя родственница-учительница? А он мне: да в Горький уехала, сын забрал. Вчера буквально, вместе провожали вечером, Фаддеич помог вещи подвезти на вокзал. Я спрашиваю – что так вдруг? Он говорит: сын её давно к себе перевезти хотел, но она из-за кота не уезжала, у внука на кошек аллергия сильнейшая, а Аполлоновна без него никуда. А тут как Мурзик помер, так она и согласилась, ну и решили не тянуть. Тут я опешил, аж челюсть вывалилась. Как, говорю, помер?! Тут уж Фаддеич удивился – говорит, я думал, ты знаешь, звонил же ей. В тот же день и преставился, не выходя из наркоза. Разговор с Генриеттой Аполлоновной по этому поводу у них самих был через пару дней, но он об этом мне не сказал, просто не до того было.

Иван Иваныч встал, налил себе ещё чаю, практикантке тоже. Татьяна не прерывала молчания, ожидая продолжения. Некоторое время он молча смотрел в окно, потом снова сел.

– Известие о смерти Мурзика меня пришибло. Я впал в махровую такую депрессию. У меня это был первый смертельный случай в практике. Я убивался, корил себя и всё время прокручивал в голове произошедшее, думая – от чего же он мог умереть? Наркоз ли я передозировал – хотя, вроде бы, нормальное количество ввёл; уретру ли всё же так травмировал, что это стало критической каплей для кота; не заметил ещё чего-то, что возымело своё действие?.. Поразило, что Генриетта Аполлоновна мне ничего не сказала, и даже голос у неё по телефону не дрогнул – не хотела огорчать молодого ветврача, предпочла остаться одна со своим горем. Я потерял аппетит, перестал бриться, вечером выпивал по стакану водки, иначе просто не мог заснуть. Разумеется, всё это было очень заметно со стороны, да и на работе сказывалось не в лучшую сторону. Фаддеич три дня ничего не говорил, но на четвёртое утро я явился в лечебницу, слишком уж перебрав накануне, так что от меня, вероятно, разило перегаром за полверсты. И тут он меня припёр к стенке. Колись, говорит, что происходит – хотя вопрос в значительной степени был риторическим, он и так догадывался, что к чему. Я ему всё и выложил – добавив, что надо мне уходить из профессии. Фаддеич кивнул, усадил на стул, налил спирту для опохмелки. И начал говорить.

Иван Иваныч выпил несколько глотков чая.

– Ерундой ты страдаешь, – сказал мне Фаддеич.- Сейчас страдаешь ерундой, а тогда поступил, как нужно. Даже не в том смысле, что как врач действовал хорошо и правильно, а в том, что сделал всё возможное, что мог в данной ситуации. Сделал, а не опустил руки. Да, наверное, можно было по-другому. Теоретически. Но у тебя такой возможности не было – и не важно, по неопытности ли, по другой ли причине. А теперь представь, что ты осмотрел бы кота и начал грустить вместе с хозяйкой, причитая, как тяжело бедному животному, а ты ничем помочь не можешь, потому что доступные методы не очень хороши для применения, а ещё наркоза зверь может не перенести, да мало ли ещё чего может случиться, что угробит кота в процессе помощи? Поплакался бы и уехал. А кот бы обязательно помер, поскольку иного варианта у него не было. Только скончался бы он в страшных мучениях. А так отошёл в мир иной, по меньшей мере, под наркозом и с пустым мочевым пузырём.

Фаддеич ещё плеснул мне в мензурку и продолжил, когда я выпил: «Я не знаю, существует ли Господь Бог, но знаю, что мы-то уж точно богами не являемся. И не можем творить всё что хотим. У нас в руках есть инструмент – что хочешь сюда отнеси: знания, умения, достижения науки и прочее. И инструмент этот несовершенен. Но обладаем мы им лишь для того, чтобы применять его, пускать в дело. Можешь добиться того, чего хочешь – делай. Не уверен – всё равно делай. И даже когда понимаешь, что ты бессилен, всё равно делай. Потому что хоть что-то, но сделать можешь почти всегда. Хотя бы прекратить мучения, как в нашем случае. А уже одно это – ты просто не представляешь, какое благо. У меня друг был – из леса не вылезал. Не охотился, просто тянуло его туда. Постоянно по лесам пропадал, наблюдал, фотографировал, выискивал что-то. И вот он как-то наткнулся на лисью нору. Ну лисёнок его и тяпнул. Он посмеялся над случившимся и не придал значения. А через два месяца его увезли в больницу с судорогами. Бешенство. Тебе не надо объяснять, что происходит с человеком, когда он умирает от бешенства, ты всё это знаешь – в теории. А в жизни не дай бог увидеть такое. И вот умирал он – все вокруг понимают, что умирает человек, шансов нет, мучения страшные – а прекратить их невозможно. Потому что запрещено. А ты, ветврач, можешь сделать это для животного. И делай, если это нужно. А если ошибся в чём-то – что ж, плохо. Но не ты первый, не ты последний. Мы не можем по мановению волшебной палочки взять и сделать так, чтобы всё получилось, чтобы было хорошо. Поэтому будем спотыкаться, будем ошибаться. Но если мы не будем пытаться помочь, то и шансов на это не будет.

А если ты, чтобы с чистыми руками остаться, возьмёшь да и уйдёшь из профессии – кто на твоё место придёт? Ветеринары на дороге не валяются, твой предшественник несколько лет ждал, пока на его место тебя прислали, всё на пенсию не уходил. А если и сменит тебя кто-то, ты что думаешь, он будет мановением пальца камни в почках или рак излечивать? Это будет такой же человек, как и ты, с теми же возможностями. Так что иди-ка ты домой, отоспись, приведи себя в порядок и завтра приходи. Работать. С осознанием того, что ты – человек. Слабый, несовершенный и можешь очень мало. Но что-то всё-таки можешь».

Иван Иваныч вздохнул.

– Сделал я так, как сказал Фаддеич – отоспался, привёл себя в порядок. И хорошо обдумал то, что он мне сказал. А обдумав, пришёл к выводу, что прав он. И добавить нечего. А посему вышел я на следующий день на работу протрезвевший и продолжил заниматься тем, что умел делать. И должен тебе сказать, за несколько лет научился от моего напарника тому, чему не учат в университетах и академиях. Научился особому отношению к жизни. Тому, что жизнь прекрасна, даже если всё идёт не так как нужно. Тому, что никогда не происходит ничего такого, от чего бы стоило отчаиваться, впадать в депрессию или панику. Тому, что только от нас, в конечном счёте, зависит, будет ли для нас мир дружелюбным или враждебным. Ну и ещё много чему. И до сих пор это всё мне помогает и жить, и продолжать работать с животными, хотя возможности с тех пор изменились не сильно – несмотря на появление некоторых технических достижений и умножение груза знаний. Поскольку я как был не богом, а человеком, так им и остался. И останусь до конца дней своих.

Танечка сидела, молча глядя в чашку с чаем.

– У медиков ситуация несколько иная, – продолжил Иван Иваныч. – У некоторых. Как говорится, хорошо быть дерматологом: пациенты никогда не выздоравливают и никогда не умирают. Да и вообще люди чаще уходят в мир иной всё-таки дома. Но есть и в человеческой медицине врачи, которые весьма нередко со смертью сталкиваются. Онкологи, хирурги… И нужно быть очень сильным внутренне, чтобы продолжать помогать людям, абстрагируясь от смертей. А в ветеринарии, если ты в клинике работаешь, то в любом случае избежать этого практически невозможно. Важно осознать: смерть не есть что-то неестественное. Жизнь всего живого конечна, все мы только гости здесь. Да, привыкнуть к этому сложно. Но мы, именно мы призваны идти рядом со смертью, постоянно. Когда можем – отдалять её приход, когда не можем – помочь пациенту уйти из этой жизни без мучений. А иногда мы вообще ничего не можем сделать, обстоятельства сильнее нас. Вероятно, мало кто, поступая в ветеринарный вуз, о подобных материях размышляет. Но рано или поздно каждый должен прийти к подобному отношению. Или уйти из профессии. Но – если мы говорим о тебе – лучше в ней остаться, потому что у тебя есть талант. И когда ты примешь это, то будешь помогать живым существам на их жизненном пути – без страха смерти.

Он замолчал. Девушка долго сидела молча, глядя на собственные руки. Наконец она подняла глаза на врача.

– Знаете доктор, я домой поеду, если вы не возражаете. Мне, пожалуй, надо побыть одной.

– Давай, конечно же. Поздно уже. Человеку нужно отдыхать. Чтобы, отдохнув, продолжать дальше жить и работать.

Практикантка пошла в раздевалку, через пять минут вышла в уличной одежде.

– Спокойной ночи вам, доктор. И спасибо.

– И тебе желаю хорошо выспаться.

Дверь за Танечкой закрылась. Иван Иваныч некоторое время сидел неподвижно, глядя ей вслед. Потом решил, что надо выпить ещё чаю. Он встал, но тут на лестнице послышались шаги, и через несколько секунд на второй этаж влетела запыхавшаяся Аллочка.

– Фух, доктор, добрый вечер! Спасибо огромное, что выручили. Мрак какой-то с этими дорогами. У вас тут как, всё нормально?

– Да. В целом, – улыбнулся Иван Иваныч. – Раз у тебя всё в порядке, поеду я, пожалуй. Завтра опять на смену.

– Да, конечно же. Отдыхайте, ещё раз спасибо!

***

На следующий день после обеда Иван Иваныч с выражением спокойной сосредоточенности трудился над очередным знакомым пациентом. Сенбернар Чак, принадлежавший его старому знакомому, умудрился на прогулке напороться на тонкий торчащий из земли металлический прут от какой-то нелепой конструкции. Железка вошла ему под кожу ноги, после чего обломалась. Необходимо было делать разрез, чтобы вытащить «инородку» и провести обработку. Штырь находился под кожей неглубоко, а Чака (как и его хозяина) врач знал много лет – сенбернар был крайне спокойной и терпеливой собакой, Иван Иваныч был уверен, что местной анестезии в его случае будет достаточно, поэтому не стал отправлять пациента в хирургию, а занялся им сам. Он благополучно извлёк кусок метала и уже начал ушивать рану, когда дверь кабинета открылась и вошла Танечка в рабочем халате.

– Добрый день, доктор, – улыбнулась она сдержано, но очень тепло. – Пришла вот. Делать то, что могу. Не возражаете, вы же опять без ассистента сегодня?

– Очень рад тебя видеть, – улыбнулся и Иван Иваныч, не отвлекаясь от работы. – Тут я уже почти закончил, а дальше у меня будет кот с потерей веса, надо будет ему полную диагностику провести. Ну и дальше полный холл, сама видела. Так что поработаем сегодня ударно. Готовься!..