Пересечение меридианов

Льды, гудение вьюги, колючий снег в лицо. Черное небо, белый ветер. И, проснувшись, я еще какое-то время чувствую, что настоящее было во сне. А здесь все временное, будто одолженное, чтобы переждать. Так всю жизнь и жду.

С тех пор, как я вышла на работу после второго декрета, времени у меня стало больше. Делать там, если честно, нечего. Наверное, поэтому обычно смутное ощущение, что я занимаюсь не тем, живу не так, становится все менее смутным. Как будто то, что мне мельком в темноте казалось привидением, когда я остановилась и включила свет, таки оказалось привидением.

Моей работе многие позавидовали бы, а мне не угодишь. Хожу туда, как на прогулку в тюремный дворик: вроде бы и лучше, чем никуда не ходить, но удовольствие так себе. В жизни все тоже замечательно, и даже не скажешь, что все, как у людей, потому что у людей обычно не очень. Я не хочу все испортить, но…

Я знаю, откуда это чувство. Это такая глупость, что даже не представляю, как бы могла озвучить ее мужу или… да хоть кому. И я знаю, почему я не могу это выбросить из головы – потому что не хочу.

Мне все теснее и в семье, и на работе. Я не представляю, куда это приведет. И все же думаю, что неосуществимые глупости – часто наш единственный шанс. Да, я живу здесь, в этой квартире, с окнами в этот двор, сижу в этом офисе и слушаю этот рецепт пирога с капустой и раскладываю этот пасьянс на этом экране, но у меня есть кое-что еще. Что-то совершенно не из этого мира, что-то, к чему я не имею ни малейшего отношения, и все же отношения определенно есть, потому что это не проходит.

Бывает, что мы заброшены так далеко от своей мечты, что она не может осуществиться. Но если это не каприз, не ошибка, у нее есть магнитное поле. И мне довелось быть свидетелем, как это поле работает.

Может, и моя мечта однажды поможет мне сдвинуться с места?

***

Я живу в типичном постсоветском городе с памятником Ленину на главной площади. Вокруг этой площади и далее вдоль реки до самого пешеходного моста – лучшая часть города. Она застроена колоннадами сталинских дворцов вперемешку с сооружениями двухтысячных, украшенными готическими башенками или кривоватыми зеркальными панелями. К этому великолепию, намекающему на величие и процветание, повсюду жмутся плюгавые хрущевки. Чем дальше от Ленина, тем меньше колонн и башенок, и, наконец, широкая полоса ничем не разбавленных пятиэтажек соединяется мостами с безбрежными плантациями спальных районов. Сказать правду? Я не люблю свой город.

На самом деле город прекрасный. Есть стриженые газоны, есть парки с клумбами и мощеными дорожками, гранитная набережная вдоль реки. Но во всем этом чувствуется какая-то неуклюжая ложь. Может быть, потому, что городу пришлось слишком долго притворяться и изображать бог знает что, и теперь ему уже и не вспомнить, кем он был на самом деле. Все эти поколения архитектуры втиснулись в узкие улочки когда-то тихого уездного городишки, словно сегменты чужих ДНК, превратив его в безликого монстра.

Но есть и еще кое-что в нашем городе, пока есть – обрывки его прошлой жизни. В них нет никакого лицемерия, никаких потуг выглядеть чем-то путным. Это старые деревянные кварталы. Вырастая без особого плана в крупный индустриальный центр из большой деревни, облепившей маленькие купеческие особнячки, город проглатывал куски своей деревянной плоти по мере необходимости, тут и там оставляя на потом то домишко, а то и целую улицу. И эти ненужные ему части, оказавшиеся в самом центре, поблизости от Ленина, как клопы, все никак не выведутся. Смотришь – построили прекрасного вида шопинг-центр по европейским стандартам. А у него под боком обязательно стоит кривой от старости и не раз горевший барак. И подштанники на веревках висят, детвора местная бегает.

Но попадаются и целые «связки» улиц – косые серые заборы, деревянные прогнившие избушки. Некоторые уже совсем вымершие и покинутые, другие – еще храбрятся, хоть и просели так глубоко, как будто их заживо хоронят. В окошках почти из-под земли белеют вязанные крючком занавески, кокетливо выглядывают гераньки, в палисаднике цветет и благоухает сирень,в траве стрекочут кузнечики, повсюду розовеет клевер. Словно оказываешься в параллельной вселенной.

Когда я забредаю в такой уголок, чувствую себя туристом. Жителям этих домишек не позавидуешь, конечно: водопровода нет, туалет – обычно вонючий – на улице, колонка – одна на весь квартал. Присоединиться к местным обитателям у меня нет ни малейшего желания. Но при этом только там мой город кажется мне собой. Как будто он мог быть живым, полноценным, но у него не вышло и… все.

Самой мне не на что жаловаться. Да, у меня было суровое советское детство. Мы жили с матерью в одной из хрущевок, построенных наперекосяк в перевыполнение плана. Не было у меня никогда ни велика, ни поездок в Сочи, ни полного собрания сочинений Пушкина. Ну и ничего. Да, я немножко помыкалась. Пока училась в институте, жила в общаге, питалась дошираком, одевалась в секондах. Потом поработала немного в максимально унылой бухгалтерии умирающего завода. Но не успела как следует испугаться – в меня почему-то влюбился перспективный инженер из хорошей семьи, и я без борьбы и с неповрежденным сердцем обрела крепкое женское счастье.

Началась человеческая жизнь, о которой многие мечтают. Какое-то время, пока она еще не вошла в жесткий тюремный распорядок, мне это даже нравилось. Но счастье, которому негде приткнуться, долго не протянет, ему необходимо взять ипотеку. Его нужно прибирать, выгуливать, водить на Монтессори, вкусно кормить и далее по списку. В общем, мы не бедствуем. У нас все есть. Квартира в хорошем районе неподалеку от Ленина, двое ребятишек, отпуск раз в год в Турции, работа-тоска, уборка¸ готовка, уроки, собаку еще завели зачем-то – я устала, если честно. Я просто не понимаю, для чего все это. Чтобы вырастить детей, чтобы они тоже завели детей и также вскакивали по будильнику и валились от усталости, когда кончился день? Смысл?

И вот однажды этот смысл не то, чтобы обнаружился, но будто затронул мою жизнь по касательной. Как поезд, который целеустремленно грохочет мимо тебя, пока ты ждешь за шлагбаумом. Из города, где ты никогда не была, в город, где ты никогда не побываешь. Но они есть, эти города. И этот поезд тому доказательство.

Для меня таким доказательством стал один соседский мальчишка. Зовут его Саня.

Как я уже говорила, попадаются у нас в городе островки со старинными полуживыми домишками. И вот наш прекрасный новый дом стоит на окраине такого деревянного гетто. Когда мы выбрали нашу квартиру, меня, правда, настораживало такое соседство. Люди по-прежнему живут в этих развалинах не от хорошей жизни. Если коротко, эти люди в основном алкаши. Ну еще гастарбайтеры снимают комнаты у старых бабок. Понятно, что у этих алкашей и гастарбайтеров тоже есть семьи и потомство. И вот их в буквальном смысле немытые, а летом и по-настоящему босоногие отпрыски приходят играть на нашу детскую площадку. И с сигаретками я семилетних видела, и матерятся они в песочнице. Но муж меня убедил, что скоро дома эти снесут. Отсюда до областной администрации десять минут пешком, до офиса «Лукойла» – пятнадцать. Но это «скоро» растянулось на годы. Сейчас-то я уже к этим трущебам и их обитателям привыкла. Тоже люди, такие же, как и все, если что. И дети у них тоже разные. Есть, конечно, до ужаса противные, а есть очень милые и при этом очень грустные.

Саня тоже приходил в наш двор, как и другие ребята из «гетто». Жили они с мамой и отцом на самом краю неподалеку от нашего дома. Санина мама работала посудомойкой в столовой и там же уборщицей. Отец не работал и пил. Родители развелись, но продолжали жить вместе – разъехаться было некуда. Надеялись, как и все в деревяшках, что дом, наконец, отдадут под снос и они получат две отдельные квартиры. А его все никак не сносили. И батя отчаянно пропивал все, что ему удавалось стащить или выпросить у бывшей жены.

Когда я впервые увидела Саню, ему было, наверное, лет двенадцать – в трениках с отвисшими коленками, в грязной куртке не по росту и в пластиковых шлепанцах, надетых поверх дыроватых носков. Я тогда только родила Никитку и сидела во дворе, наслаждалась коротким бездельем, пока малыш спал в коляске, а Таня была на занятиях в музыкальной школе. Наша собака наслаждалась вместе со мной. У нас ирландский сеттер, зовут Ботаником за его чрезвычайное, можно сказать, научное любопытство. Бот (это редуцированная версия) уже поделал все свои главные дела и праздно болтался по двору. Саня, ссутулившись, облокотясь на широко расставленные ноги, сидел на крайней справа лавочке и щелкал семечки. Я наверняка и раньше его видела, просто не обращала внимания – похожие мальчишки постоянно крутились на нашей площадке. Я бы не заметила его и в тот день, если б к нему не подошла, громко причитая, баба Клара.

– Что же ты делаешь, злодей такой?!

– А че я делаю-то? Ниче я не делаю, – Но в Санином голосе, хоть он и старался говорить как мужик, грубовато, слышалась неуверенность.

Баба Клара – честь и совесть нашего двора. Она подкармливает всех бездомных собак и кошек, а также птичек, высаживает цветы на газоне, гоняет курильщиков из подъезда и блюдет чистоту.

– Нет, что же ты делаешь, ты посмотри только, что ты творишь-то!

Надо сказать, что у нас во дворе не очень-то жалуют детей из деревяшек. То, что запросто сойдет с рук маленькому наследнику приличной семьи, соседскому оборванцу никто не спустит. Пожалуй, проблем с ними побольше, чем с нашими сытыми и по погоде одетыми чадами. Но статистики такой никто не проводил, и любые дети, если что, дерутся и ломают все, что ломается. Как бы там ни было, все мы, и я в том числе, предпочли бы, чтоб дети из неблагополучных семей играли где-нибудь в другом месте.

– Да ниче я не делаю, че вы привязались-то? – Но Саня уже проследил за взглядом бабы Клары и понял, в чем его косяк.

– Нет, ты посмотри, ты что же заплевал-то все? Убирать-то кто за тебя будет? Сейчас дам тебе веник, подметать будешь. Где я веник-то возьму тебе, а? – Да, с логикой у бабы Клары было не очень, но зато на ее стороне была правда. – За своим, думаешь, веником я пойду? Старая женщина, пойду сейчас веник тебе предоставлю, думаешь? Убирай как хочешь, чтобы чисто все было. Ничего не знаю, хоть руками убирай.

«Ну и смелая же баба Клара, – подумала я, – сейчас паренек этот отошлет ее по известному короткому адресу, да и все дела. И что, полицию будет вызывать из-за семечек?»

Но, как это ни странно, Саня встал и, продолжая огрызаться, попытался изобразить уборку – а именно ногами начал сгребать шелуху ближе к краю дорожки, отчего та налипла на носки, но не исчезла. Ботаник, конечно, тоже пришел посмотреть на беспорядок и деятельно мешался под ногами.

– Да отойди ты. – Саня попытался его оттеснить, но тот ловко уворачивался и топтался по шелухе.

– И что ты делаешь, вот что ты делаешь? – продолжала атаковать баба Клара.

– А что мне делать-то?

– А не надо плевать было семечки свои, вот что делать!

– А что мне, глотать, что ли, их с шелухой?

– В ладошку сплевывай или в кулечек какой-нибудь, дурень ты! Убирай за собой теперь.

В этот момент в соседний с нашим охраняемый двор, словно океанский лайнер в провинциальный порт, поблескивая гладкими боками, въехал огромный джип. Увидев машину, Саня вздрогнул, напрягся и засуетился.

– Баба Клара, уберу я все. Сейчас, найду веник. Из дома принесу щас.

Но Саня направился не в сторону дома, а в сторону джипа, пытаясь при этом отряхнуть шелуху с носков, то есть как-то по-собачьи почесывая одной ногой другую и от того подпрыгивая. Мой пес увязался за ним.

Я знала, чья это машина, видела это семейство много раз. Не заметить их невозможно. Они переехали сюда прошлой весной, совсем недавно, но уже успели прославиться на весь квартал, а может, и за его пределами. Кому-то в жизни дается красота, кому-то богатство, кому-то счастье. Но чтобы все сразу – это не в нашем областном центре.

Стоило любому из них появиться на горизонте, как все оказавшиеся в зоне поражения, будь то подслеповатые пенсионеры или запыхавшиеся от беготни девчонки из соседнего детского сада, или алкаши, позвякивавшие бутылками в пакете по дороге из алкомаркета – все оставляли свои текущие дела и замирали с придурковатым видом.

Первым из машины вышел мужчина. Да где вы видели таких мужчин? Греческие боги вполне могли бы принять его за своего, если бы он не был одет по последней британской моде. Будь у моей дочки его фотография, она бы наклеила ее поверх календаря с Дэвидом Бэкхемом над своей кроватью. Как Марс вокруг Солнца, он прошел пол орбиты вокруг своего космического авто, на несколько секунд скрывшись от наших глаз, чтобы во всем своем небрежном великолепии предстать рядом с пассажирской дверью.

Мне, если честно, никогда не нравилось это показное рыцарство. Ладно еще входную дверь открыть, это не сложно, хоть и бессмысленно. Ну руку предложить, когда дама из автобуса пытается выпорхнуть: там навернуться – плевое дело! Но тащиться в кругосветку вокруг своего плюс-сайз авто, чтобы открыть створку на доводчиках ценой в годовую зарплату учительницы начальных классов? И даме-то самой там что за удовольствие ждать? Читает там, наверное, «Улисса», чтобы не заскучать. Или, может, она без руки? Или это у меня пролетарская зависть?

И еще версия: может, она карлица? Нет, тоже не угадала. Посмотрите на эту ногу! Ногой такой длины можно тормозить, разъезжая на жирафе. Марс N-ского уезда протянул навстречу этой ноге руку помощи, и часы под полоской белой манжеты стрельнули мне в глаз отраженным лучом солнца, словно золотой зуб у пирата в мультике.

И вот, наконец, вслед за многообещающей ногой появилась целиком молодая женщина, прекрасная, как столичная модель, только что одетая и причесанная стилистами Vogue. А из задней двери вышла девочка. Зовут ее Алена. В эту девочку влюблен весь наш двор, вся шестнадцатая школа и, возможно, вообще весь квартал. Моя Таня, разумеется, тоже.

Никитка у меня уже начал ворочаться и хныкать, а я, будто завороженная, смотрела, как Саня, подтянув штаны и причесав пятерней свои грязные волосы, направлялся к ограде, за которой припарковался звездный автомобиль. Семейство доставало покупки из багажника.

По мере приближения к ограде Саня все более замедлял шаг, и походка его неожиданно преображалась: он расправил плечи, засунул руки в карманы своих отвратительных треников и так приобрел несколько бандитский вид. Остановившись примерно в метре от ограды, он хамовато выкрикнул:

– Крамская!

Все семейство обернулось в его сторону.

– Крамская, нам по математике что задали?

Алена, держа в охапке несколько пакетов с покупками, приблизилась к забору. Ее прекрасное личико выражало ту самую смесь недоумения, неловкости и напряжения, которую испытывает воспитанный человек, когда безнадежно не узнает собеседника.

– Привет, а ты в каком классе учишься? – спросила она, явно так и не сумев его вспомнить.

– Я в «Г».

– В шестом «Г»?

– Да, в шестом. По математике что задали? – повторил Саня.

Тут подал голос Ботаник. Он никогда не допускал разговоров без своего участия.

– Это твоя собака? – При взгляде на Бота, излучавшего дружелюбие, лицо Алены выразило гораздо больше симпатии, чем при взгляде на Саню. Бот кокетливо повиливал хвостом, и рыжая гладкая шерсть переливалась на солнце бликами. Он выглядел так, словно только что вышел из салона красоты, и контраст с серыми, скатавшимися, как валенок, Саниными вихрами подчеркивал неприличное социальное неравенство человека и, вообще-то, собаки.

– Не, не моя, но она добрая, ты не бойся. – В доказательство Саня потрепал Бота по загривку.

– Я и не боюсь. – Алена подошла ближе к забору, и Ботаник просунул свою любопытную морду между прутьев, издавая какие-то приветственные звуки из-под намордника. – Смотри, какая она милая, – Алена уже готова была поставить пакеты на землю, чтобы погладить пса, но ее окликнули родители.

– Иду! – крикнула она им и торопливо обернулась к Сане, – Я не знаю, что вам задали. Я же в шестом «А». Ладно, меня мама с папой ждут.

– У нас та же математичка, нам то же самое задают, – не отставал Саня.

– Я не помню. Кажется, на 12 странице. Так ты позвони кому-нибудь из «Г».

Алена, судя по всему, даже представить не могла, что у кого-то может не быть телефона. Саня не решился разрушить картину ее мира.

– Ага, – сказал он.

– Ну ладно, пока. – Алена развернулась и направилась к широкому крыльцу своего подъезда, где папа уже открыл входную дверь.

– Пока, увидимся в школе, – крикнул Саня ей вслед. Алена не обернулась.

Сыночек у меня уже окончательно проснулся, и чем там закончилась история с шелухой от семечек, я не узнала.

***

В том году моя Таня пошла в первый класс. Теперь в нашем доме ежедневно кроме выходных звучали свежие школьные сплетни. Большую часть дня я проводила в обществе младенца и собаки, к полднику мои речевые навыки заметно деградировали. Хроника светской жизни говорящих людей не позволяла мне совсем опуститься. Танины репортажи возвращали меня из подвала инстинктов и невербальной семантики на этаж социальных взаимосвязей, пусть даже и самый первый.

Постепенно школьные селебрити и подробности их повседневной жизни стали для меня чем-то вроде вечернего сериала: у Даши папа главный в «Газпроме», Алена заняла второе место на городской олимпиаде по английскому, Харитонова пересадили на переднюю парту, потому что у него «толстые очки»! Большая часть этих захватывающих сведений тонула под слоем завтрашних событий и никогда уже не всплывала. Но один эпизод, такой же, впрочем, рядовой, как и все остальные, имел продолжение, затянувшееся на несколько лет.

Это был обычный вечер, я уже закончила с уборкой, Никитка мирно возился с игрушками в этом… как его? Загончик типа большой переноски, чтобы ребенок не расползался по всей квартире и не жрал ничего с пола. Манеж! Таня, как обычно, пришла из школы со сводкой новостей: у Анжелы карандаш с настоящими феями, Даня отдал свою котлету старшеклассникам.

– А Саня – вонючка! – сообщила она мне среди прочего радостную весть и залилась счастливым хихиканьем. Голосок у нее тоненький, и в этот момент она была похожа на гнома, очень довольного совершенной пакостью, так что мне составило большого труда не засмеяться самой, но я ей сказала как могла серьезно:

– Таня, нельзя так говорить! Тебе бы понравилось, если бы тебя так называли?

– Но я же не воняю!

Это волшебное слово все-таки заставило меня прыснуть.

– А ты откуда знаешь? Ну-ка иди сюда, дай я тебя понюхаю, – парировала я и протянула к ней руки, обессилевшие после мытья ста квадратных метров пола, рассчитывая, что она сама запрыгнет в мои объятья. Но не тут-то было. Гадкий ребенок надеялся поиграть в догонялки. Но и меня тоже голыми руками не возьмешь. После бесплодных попыток выманить меня с дивана Таня с безопасного расстояния продолжила трансляцию:

– Сегодня на большой перемене Алена с Дианой стояли у окна, у них кабинет русского языка рядом с нашим.

– Кто такая Диана?

– Это же лучшая Аленина подруга, мам, – сказала мне дочь таким неодобрительным тоном, будто я не знала, кто у нас в стране премьер-министр.

– И вот они стоят у окна, – продолжила она, – рассматривают фоточки в телефоне. Я тоже подошла, хотела посмотреть. И тут Саня такой, помнишь Саню?

– Это тот мальчик из дома на углу? Он еще мячик нам как-то заносил?

– Да, это Саня. А ты знаешь, что он влюбился в Алену?

– Откуда же мне знать, Тань?

– Да это же все знают, мама! – Снова в ее голосе читалось удивление моим невежеством. – И вот он подходит и говорит: «Крамская, помоги с английским, проверь, правильное ли я слово здесь написал». И тетрадку свою еще к ней протягивает. Мятую всю! А Алена с Дианой такие переглянулись и поморщились, мам! – И Таня опять превратилась в злорадного гнома.

– А что такого, ну и что, что мятая тетрадка.

– Да не из-за тетрадки, мам! Диана такая говорит: «Слушай, отойди подальше». А он такой говорит: «А почему это еще?» А Диана такая: «Потому что от тебя воняет». – От смеха Таня уже не могла продолжать членораздельно, и кое как, румяная от удовольствия, закончила: – И все такие засмеялись, и наши такие все закричали: «Вонючка, Саня – вонючка!»

– И ты тоже кричала? – Мне все это уже перестало нравиться, Таня это почувствовала и поумерила радость.

– А мне смешно было, я не кричала, потому что смеялась.

– Таня, вот ты любишь в ванной играть с пеной, с куколками? – спросила я без всяких смешков, и Таня сразу насупилась.

– Люблю.

– Малыш, – я затащила ее, наконец, к себе на диван и обняла, – у Сани нет ванны. Он воду таскает из колонки. У них и стиральной машины нет. Представь, что тебе сейчас, чтобы чаю попить, нужно было бы на колонку идти с ведром, а потом еще раз на колонку, чтобы воды для стирки принести.

Таня, я думаю, вряд ли это представила, но сказала с таким видом, будто я приготовилась накормить ее манной кашей:

– Я не хочу на колонку.

– Ну вот, – продолжила я лекцию, – и я не хочу. И Санина мама тоже не хочет. А руками стирать, воду греть на газовой печке, баню топить, чтобы помыться, – представляешь, как им трудно? И мы бы воняли, Таня, если бы у нас не было водопровода, ванны, стиралки и горячей воды. И Диана воняла бы.

Таня повеселела.

– И Алена?

Я уже тоже заулыбалась, потому что и вправду смешно представить, что все бы мы, включая Алену, воняли.

– И Алена бы воняла! – обрадовалась Таня.

– И ты, Таня, воняла бы.

И вот Таня уже скачет по дивану, ритмично выкрикивая, как на митинге:

– Алена – вонючка! Мама – вонючка! Ботя – вонючка!

На этом я посчитала необходимым прервать воспитательный процесс, потому что главной моя задачей стало проследить, чтобы она не убилась, рухнув на пол. Никитка тоже заразился всеобщим весельем и потребовал вытащить его из клетки. Как неумелый попугай, вместо разумной речи он начал издавать полное искренней радости заливистое мычание, в котором все же можно было угадать всю ту же «вонючку». Ну и Ботаник, конечно, куда без него, вставил свой голос – ехидное собачье повизгивание. Так слово «вонючка» впервые и надолго вошло в хроники нашего квартала.

***

Из окна кухни хорошо видно Санин домишко. И вот я все чаще стала замечать, что ближе к вечеру, когда я вожусь с ужином, Саня все время туда-сюда бегает с ведрами. Думаю, может, раньше не обращала внимания просто. Но нет. Выяснилось, что парень всерьез взялся за свою гигиену!

Рассказала мне об этом баба Клара. Зимой она всех достала кормушками для птиц. Такое было ощущение, что она собралась этими кормушками обвесить каждое дерево в радиусе пяти километров.

Дело, спору нет, доброе. Жизнь у птичек нелегкая. Как им удается не сдохнуть за зиму всей популяцией, это для меня загадка. У нас морозы, бывает, стоят под сорок весь январь. Но ведь трудно не только птичкам – трудно всем. Попробуйте зимой выйти из дома с двумя мелкими детьми и собакой! К тому моменту, когда я оказываюсь на улице, мне хочется не спасать, а убивать. В том числе, и бабу Клару. И похоже, не я одна пряталась у пожарной лестницы, заслышав ее шаркающие шаги. Потому что никто из соседей не был замечен ни с крошками, ни с кормушками. Она и мужа моего пыталась привлечь, зажала в лифте и пытала историями о птичьей судьбе. Но у него на такие случаи есть отработанный прием – он со всем соглашается, может даже подпись поставить, и его отпускают с миром. Он и мне когда-то обещал, что будет свои ногти подстригать без напоминаний, если я за него замуж выйду. И что? Вот и Клара ему поверила, и так он спасся. А вот воробьи и синички могли бы и не спастись.

Но баба Клара нашла союзника в лице Сани. Небескорыстного, но верного. Она ему стала за каждую кормушку платить по двести рублей, и так началась история их взаимной любви. Причем баба Клара обладает такой силой внушения, что я тоже выдала пять сотен на помощь птичкам и «славному мальчику» – что в кармане было, все отдала. Она застукала меня, когда я с продуктами, младенцем в коляске (неизвестно, живым ли еще) и замороженной собакой пыталась отпереть окоченевшими пальцами свою дверь.

– Ой, ты представь, Яна, ты только представь (Яна – это я), ведь Саня же каждый вечер баню топит и сам научился стирать! А я у мамы у его узнала, что у него только одна сорочка для школы. И дров тоже на ежедневную баню уходит немерено. И ведь как старается-то он, ведь как старается! Всегда аккуратненько все сколачивает и подвесить всегда поможет (это уже про кормушки). Кто бы мог подумать, что этот разбойник – и такой хороший мальчик! А я когда, бывает, и за продуктами его попрошу сбегать, а что такого? Напишу список, а сдачу, говорю, Санечка, себе оставь. У меня ведь, слава богу, дочь с зятем есть, они мне ни на что денег не жалеют, и продуктов всегда привозят огромными пакетами. Но, знаешь, ведь то хлеб кончится, то вдруг капустки захочется квашеной… А я сама-то уже ведь еле ноги волочу (это, кстати, кокетство – носится повсюду без устали, как робот-пылесос).

Не хочу сказать, что я выступаю за детский труд. Хотя, да – я выступаю за детский труд! Можно подумать, что Сане сидеть дома с бухим папашей полезнее, чем сгонять в магазин для старушенции и обзавестись деньгами, хоть и мизерными. Ладно бы еще, если б он их тратил на сигареты, тогда зачем он, такой заработок. А он же и вправду накопил на сорочку! Вот она, сила любви, подумала я тогда.

И тоже стала время от времени просить его сделать что-нибудь – то с собакой погулять, то в химчистку вещи отнести. И даже начала давать советы, на что деньги потратить. То, говорю, дезик купи себе, мужской только, то, говорю, джинсы на тебя видела со скидкой всего за 550 рублей.

Так прошла зима. А когда потеплело и Саня, наконец, стянул с головы свою уродливую шапку, обнаружилось, что у него густые русые волосы. Он сменил свои подзаборные трикошки на джинсы, обзавелся каким-то джемперком. Да, быстро джемпер этот вытянулся – и получился в некотором смысле бохо стиль. Саня для своего возраста довольно высокий, хорошо сложен. У него красивый благородный лоб. Раньше он смотрел как-то снизу вверх, ссутулившись, злобно и мрачно, как бы ожидая удара или оскорбления, как все эти пацаны смотрят. А той весной то ли из-за дружбы с бабой Кларой, то ли из-за своего нового имиджа словно посветлел. И я обратила внимание, какой у него взгляд – как у взрослого. Смотрю, как он с другими парнями гоняет мяч или как с нашим Ботом носится, и думаю: хоть бы не спился, как отец, хоть бы выучился, получил профессию. Ну какое у него будущее? Сколько зим еще он выдержит так на колонку каждый вечер таскаться по морозу?

Той весной я много времени проводила во дворе. Весна была ранняя и солнечная, дома сидеть не хотелось, а до набережной далековато все же с мальцом одной, ленилась и гуляла с ним у дома. И Саня тоже пропадал у нас на площадке. У него на это были свои веские причины. А точнее, одна причина. И она была не в нашем дворе, в соседнем. Но тот, соседний, был закрыт. Соседний обетованный двор был недоступен для простых смертных, доступен только для наблюдения.

***

В этом дворе стоит всего один дом. В доме всего один подъезд. На каждом этаже – всего две квартиры. И живет в этом доме всего-то ничего людей. Но главное, там живет одна девочка, и она делает этот дом особенным. Потому что все, что она делает, и все, чего она касается хоть своими ладонями, хоть своими стопами, хоть своим взглядом, – все становится особенным.

И вот едва уловимо издалека доносится сигнал домофона и открывается дверь. Но нет, не она, кто-то другой выходит из подъезда. И вот кто-то на ее этаже открывает окно, и голубая занавеска дрожит на легком ветру. Кто-то приоткрывает створку, но нет, это не ее рука показывается в окне. И вот уже вечереет, и заветную дверь освещают фары какого-то авто. Может быть, это она возвращается домой? Но нет, это не тот автомобиль, и не она выходит из машины, и не ее снова едва слышно приветствует домофон. И зажигаются окна, и за окнами люди пьют чай, листают инстаграмы, делают уроки, гладят рубашки – люди, которые живут рядом с ней. Может быть, даже слышат ее шаги на лестнице, здороваются с ней, улыбаются ей…

И Саня, как намагниченный, не может покинуть заколдованное место. И если удается ему увидеть ее хоть издалека, то и день, и час становятся особенными. И не сказать вроде бы, что они делаются счастливыми. Потому что Саня остается за кругом волшебства, которое она излучает. Ему нельзя войти, он может только присутствовать. Но без нее и вокруг, и внутри только пустота. А когда она есть, то есть и свет, и цель, и надежда, и причина, и дыхание, и сердце, и тепло, и мучение, и утешение.

И вот, наконец, наступает этот особенный момент, и она выходит с родителями к машине и подходит к самой границе, где соприкасаются наши миры. И – о чудо! – кто-то из Саниной команды так пасует, что мяч летит почти к самой ограде, и Саня бежит подобрать его, оказывается совсем близко и замирает, как болван. Ему бы поздороваться с ней, чтобы она озарила его взглядом. Но он и звука не может произнести, не смеет. Хорошо еще, что она тут же садится в машину и та увозит ее, хотя Саня предпочел бы, чтобы она остановилась, как кадр на паузе. Но она исчезла, и он обнаруживает в руках мяч и вспоминает, зачем он здесь. Все это произошло за минуту, пожалуй, не больше. А он будет вспоминать эту минуту часами, чего там, месяцами, а то и годами. Парни, конечно, ржут над ним, но не злобно – кто у нас не влюблен в Алену?

А в другой, почти счастливый раз, она идет с какими-то подружками пешком за пределами своего очерченного забором круга так, что к ней можно подойти, ее даже можно коснуться локтем. И Саня, как будто и не специально, а по своим делам, идет ей навстречу, снова откуда-то из своего недалекого вонючего прошлого вспомнив полукриминальную походку, и при этом на одной его руке болтается пакет с Клариным мусором. Он вышагивает по ставшей вдруг особенной дорожке и даже говорит ей почти грубо и почти как взрослый: «Привет, Крамская!» И она даже отвечает ему тем же «Привет». И даже не морщится. Но только Саня не уверен, что она вообще его узнала. Как и он не узнал ее подружек, а ведь они все из одной с ним школы. А они смеются и оборачиваются, но он их даже не слышит, как не слышит ни воробьев, ни лая Ботаника, ни ворчания машин, заезжающих на парковку. Он слышит только собственный пульс, ее магический голос и ее удивительный, как музыка, смех.

А однажды мы все замираем, словно влюбленные, потому что Алена приезжает с соревнований по бальным танцам. Ее папаша, элегантный, как Джеймс Бонд, извлекает из машины корзину цветов, длинноногая мама достает с заднего сиденья кофр с костюмом. И затем, обнимая кубок, показывается сама Алена, прекрасная, как божество – при полном сценическом макияже, с убранными в безупречно гладкий пучок волосами, обнажившими ее аристократичную шею. Все мы, кто был на площадке, потеряли дар речи, и только одна баба Клара, высаживавшая цветы на газоне неподалеку от ограды, смогла заговорить:

– С соревнований приехали, милая?

– Да, теть Клар, – отвечает Алена, подойдя ближе к ограде.

– Кубок губернатора, международные. Стандарт – первое место и третье в латине! – говорит ее отец, потрясая еще одним кубком в руке, свободной от цветов.

– Боже мой, молодец какая, Аленочка! – Баба Клара бросает тяпку и всплескивает руками.

Мы тоже выкрикиваем со своих мест поздравления и хлопаем. И Алена, как принцесса на параде, машет нам ручкой в тонкой кремовой перчатке, озарив нас искренней счастливой улыбкой. Саня, по-моему, даже не хлопал. Просто стоял и смотрел на нее, как окаменел.

А я сидела на краю песочницы, присматривая за Никиткой, который лепил какую-то китайскую стену, и думала: кем эта девочка станет, когда вырастет? Какое будущее ее ждет? Сорбонна? Кембридж? Может быть, она станет моделью, может быть, лицом «Кристиан Диор»? Может быть, возглавит какую-нибудь, ну хоть брокерскую, компанию? А может быть, просто займет теплое и сытое место у папы на работе? Выйдет замуж за арабского шейха? За голкипера «Манчестер-Юнайтед»? И еще я подумала, что для того, чтобы влюбиться в Алену вот так сильно, как Саня, нужно обладать некоторой смелостью. Потому что так влюбиться – это означает на что-то рассчитывать.

***

Через неделю у меня и у других соседей появилась возможность посмотреть выступление победительницы Кубка губернатора на школьном концерте. Конечно, это был самый яркий номер – и самые красивые дети, и самые впечатляющие костюмы, и танцуют, насколько я могу судить, профессионально, как взрослые. Алениного партнера я раньше не видела, он не из нашей школы. Выглядит холеным, как яппи. Что сказать, сравнить их просто не с кем.

Но мне на самом деле было не до них – моя Таня выступала с небольшой пьеской для фортепиано, и любые дарования, которые перлись на сцену до ее выхода, хоть лауреаты «Грэмми», только действовали мне на нервы. Таня у меня уже со вчерашнего дня ходила бледная, будто отравилась. Я уж подумывала, не придется ли мне катить ее к роялю в Никитиной коляске, потому что ноги у нее подкашивались. И вот наконец-то она показалась из-за занавеса. По сравнению с сыночком она мне всегда видится взрослой пожившей лошадью. А здесь я будто смотрела на нее в телескоп, такой она выглядела крошечной, далекой и беспомощной. Как уж она дошла до этого рояля, спотыкаясь, как на виселицу, не знаю. Господи боже. Все же такие испытания нужны время от времени, чтобы пыль повседневности сдувало с истинного положения вещей. Провидение доверило мне это хрупкое создание, а я гоняю ее за чипсами в девять вечера. Что сказать, сыграла она в итоге так тоскливо, что многие в зале могли подумать, что нужно вообще запретить классическую музыку. Эффект был усилен тем, что посередине она сбилась и начала играть сначала. Но со второго раза уже доиграла до конца, не знаю, к лучшему ли это было. Когда она поклонилась как положено, я боялась, дочь расплачется. Но она сдержалась, хотя губки беспомощно дрожали, пытаясь улыбнуться. Но мы же не на конкурсе, и зрители все свои, знали, на что идут, и оказались здесь по своей воле. Тане хлопали, баба Клара с заднего ряда крикнула «браво». Никитка у меня на коленях бесновался от радости. Как только Таня доковыляла до занавеса, мы всем семейством побежали за кулисы ее утешать. Игорь сказал мне на ухо: «Пойдем в кофейню, отвлечем». Хорошая мысль – Таня обожает таскаться по подобным заведениям.

На фоне всех этих событий продолжалась повседневная рутина. Саня по мелочам помогал нам с Кларой по хозяйству. В тот день по моей наводке к нему за помощью обратилась Инна из второго подъезда. У нее годовалые близнецы, муж на Севере работает вахтами. Я давно уже думала, что при таких обстоятельствах она хоть как тоже станет членом нашего маленького клуба эксплуататоров. И вот она мне как-то пожаловалась, что готова продать прекрасный фамильный ковер, потому что некому с ним возиться – никак не может припахать мужа, а самой ей не до него. Я сначала хотела ей телефон клининговой дать, а потом думаю: а что, может, и Саня справится. Ковер, правда, большой, тяжелый. Там одной пыли, наверное, несколько кило. Тем не менее Саня его как-то выволок на свет божий и выбил так, что на некоторое время над нашей площадкой зависло серое облако, словно смог над Гонконгом. И вот из этого тумана, как раз, когда Инна выдавала Сане гонорар, неожиданно выплыл его батя.

По моим наблюдениям, алкаши бывают двух видов. Первый подолгу ходит трезвым, но с определенной периодичностью напивается до беспамятства, в котором может пребывать по неделе и более. Второй тип, к которому относится и Санин родитель, пьян всегда, но верит, что об этом никто не догадывается, потому что он держится на ногах и находится в сознании. У него стабильно красная рожа и его стабильно сопровождает запах перегара.

Обычно Саня, завидев отца, старается незаметно исчезнуть. Но на этот раз увидел его слишком поздно.

– Саня, сынок, что это ты тут делаешь? – Папаша явно уловил хруст сотенок, которые Нина отсчитала нашему малолетнему разнорабочему. Тот попытался ускользнуть, но родитель уже крепко схватил его за шиворот.

– Ты что это тут, шнырем пристроился? – Он толкнул сына в спину и дал ему легкий подзатыльник. – У тебя что же, уроки все сделаны?

– Да все у меня сделано, бать, ну ты че.

– Да, все сделано? И посуда помыта, хочешь сказать? И полы, может быть, помыты? И дрова все наколоты?

– Я помою, бать, че ты. – Саня торопливо направился в сторону дома. Отец остановил его, схватил за руку и разжал ему пальцы.

– Ну-ка, давай сюда, что тут у тебя?

Он отобрал деньги и засунул к себе в карман.

– Мать на двух работах корячится, а он тут надо же, чужим людям ковры выбивает. Матери иди помогай, сучонок. И вы тоже, – обернулся он к нам с Инной, – не стыдно вам, женщины? Ребенка использовать за копейку придумали. Стыдно вам должно быть!

С этими словами он подтолкнул Саню в сторону дома и, убедившись, что тот зашел в ворота, сам направился налево. Известное дело, налево. Там у нас в двухстах метрах алкомаркет.

Мы с Инной переглянулись. Ну надо же, какая невезуха. И как-то и вправду нехорошо. Может, и вправду нам стыдно должно быть?

– Ян, может, не стоит все-таки, а? Несовершеннолетний все же он. И дома, поди, не делает ничего.

– Инна, а этот-то, папаша его, что-то по дому делает, думаешь? Сам бы пошел дрова нарубил, сволочь. У парнишки нет никакой жизни, а так хоть какие-то деньги, хоть может что-то себе купить.

– Ну а мать его чем виновата? Ну папаша, ладно, понятно все с ним. А ей-то ведь нужна же помощь, а тут мы. Не очень мне это нравится, Ян.

Я тоже не знала, насколько мне это нравится. Просто так ему деньги давать? Тоже ерунда какая-то. Тут таких много найдется, кому просто так нужны деньги.

***

Вскорости, впрочем, я стала свидетелем разговора, после которого все равно наш проект покатился к чертям.

Я сидела, как обычно, во дворе. Таня ушла к подружке. Сынок наигрался и уснул в коляске под щебетанье птичек, не сдохших за зиму. Я чувствовала, что и сама вот-вот усну сидя – устала, хронически устала.

По дорожке между газонами в сторону своего дома шли Саня и его мама. Моя скамейка прямо у этой дорожки, так что мне хорошо был слышен их разговор.

– Ты вообще в своем уме, нет? Три с половиной тысячи в месяц! – восклицала мама.

– Мам, я заработаю сам тысячи полторы-две, мам!

– Саня, какие ты там еще тысячи заработаешь? Папаше своему на водку ты заработаешь опять?

– Мам, он не узнает, ты ему не говори.

–Да хоть и не скажу, хоть даже и не узнает. Я остальные-то деньги где возьму? У меня долг за свет уже за три месяца! Ты бы лучше на жизнь заработал. Яна, здравствуйте. – Они поравнялись с моей скамейкой.

– Здравствуйте, теть Ян, – поздоровался и Саня.

– Вот, говорит, буду помогать тете Яне и заработаю на танцы себе на бальные!

– Ну мам… – Саня, скорее всего, не очень-то хотел посвящать всех в свои планы.

Я хотела было сказать что-нибудь, но не успела придумать – они двинулись дальше.

– А на костюмы эти, на обувь ты тоже заработаешь? Ты видел, как они одеты, танцоры? Ты представляешь, сколько это стоит?

– Мам, можно же подержанные туфли купить, и костюм тоже подержанный можно найти.

– Саня, – мама была так взбудоражена, что даже остановилась, – Саня, ты видел подержанные туфли? – спросила она и тут же сама ответила: – Ты видел подержанные туфли, и не раз ты их видел. Саня, ты представляешь, как ты на сцене будешь в этом во всем подержанном выглядеть? Ты знаешь, на кого ты будешь похож, Саня? На клоуна ты будешь похож, а не на танцора. В коротких штанишках чужих. Уясни себе, сын. Уясни раз и навсегда: ты никогда не будешь таким, как они! Забудь про эти проклятые бальные танцы и больше никогда мне о них не говори ничего!

Я аж даже проснулась. Вот это поворот! Идея, конечно, безумная. Сколько Сане уже, лет тринадцать? Профессионалом он, наверное, уже не станет, поздно. Хотя кто их знает, эти танцы. Но вложения действительно нужны немалые. Да, парень влип.

***

После этого Саня куда-то запропал. Не то чтобы у меня дел больше не было, как только за ним следить. Просто я как-то привыкла, что он постоянно пасется где-то у нас во дворе. А тут день не вижу, два не вижу, неделю. Потом испортилась погода, и я засела дома. Выходила, конечно, на улицу – то в магазин, то собаку вывести. Но так, по делу, и скорее обратно, под крышу – зарядили дожди да еще какой-то недобрый ветер. А вечером нет-нет да и посмотрю в окно, не идет ли Саня на колонку – нет, не видать Сани.

И тут встречаю бабу Клару, и она мне сообщает, что Саня начал прогуливать школу, курить стал, дома узнали – он сбежал. Говорит, ночевал где-то на вокзалах, в подвалах каких-то. Поймали его полицейские, привели домой. В школу, говорит, не пойду. Сбегу, говорит, опять. И таскать начал у отца сигареты и пиво. И, говорит Клара, простыл, видимо, где-то в подвалах этих, заболел, жар у него. Мать рассказывает, что лежит лицом к стенке. То ли спит, то ли просто лежит. Температура 38–39 держится уже дня три. Купили ему антибиотики, какие доктор прописал. Плюется еще, не пьет! И говорит, одно хорошо, что хоть пока болеет, может, не сбежит. Беда, говорит.

И действительно беда. Ну что я, повздыхала, поохала и пошла по своим делам. Что тут сделаешь? Конечно, всякое приходило в голову. Даже думала, может, поговорить с мужем, не такое уж это для нас разорение, оплатили бы мы ему эти танцы и костюмы. Но сколько их оплачивать? Пока ему не надоест? До восемнадцати? И главное, ведь права же его мать: он все равно никогда не будет таким, как «они». Никогда он не будет ровней этой девочке. Даже и нам ровней не будет.

И дело не только в деньгах, не только в том, что он не так одет, не так пахнет, не занимается бальными танцами и английским. Дело в том, что и его семья, и его дом, и вся доступная ему жизнь не так пахнет и английским не занимается. Он среди нас инопланетянин. Для того чтобы походить на нас, ему нужно где-то научиться множеству простых и незаметных для нас вещей, таких, как не вытирать нос рукавом, не использовать пластиковый пакет «С Новым годом» вместо сумки, пока он не порвется, наконец, в августе. И где ему этому всему выучиться? У кого?

И не только это. Есть нечто посерьезнее, чем навык никогда не надевать утром вчерашние носки. Нищета и сопутствующие ей унижение и стыд навсегда оставляют свою печать. Так же, как и пережитые страх и беспомощность. И я бы рискнула утверждать, что эта печать может быть невероятно красивой. Это, конечно, если удается выкарабкаться. Потому что в самих по себе ни в нищете, ни в унижении ничего красивого нет.

Так, может быть, и не нужно становиться ему таким, как мы? Ведь и девочка эта, сколько ни старайся, никогда не сможет стать такой, как он. Ну, может, только если, не приведи господь, что-нибудь в ее жизни произойдет. Но это ни к чему, пусть в ее жизни, хоть в чьей-то жизни, все будет хорошо. И она сможет, если захочет, стать послом доброй воли, как Анжелина Джоли, и будет фотографироваться с голодными африканскими детишками. Я ведь, кстати, не знаю, может, и вправду есть в этом какой-то толк для этих детишек. А у Сани… у него своя жизнь.

Как жить маленькому человеку, которому противен собственный отец? Может ли он тогда не быть противным самому себе? Возможно ли такое: отказаться от своего отца и не отказаться от самого себя?

Через что должен маленький человек переступить, чтобы оставить позади свою мать? А ведь если он не сможет это переступить, ему придется остаться там, где остановилась она.

Каково это – отречься от дома, который для тебя слишком тесен и грязен, и оставить там тех, кто дал тебе жизнь? Потому что маленький человек не сможет взять их с собой. Ему придется перешагнуть их, как порог.

Это история не о том, как повзрослеть и идти дальше той высоты, которой достигли твои родители. Это о том, как отречься от всего, что твои родители смогли тебе дать. Потому что если ты хочешь выбраться из своего грязного дома, все, что тебе от них досталось, будет тебе только мешать. Это не даст тебе и шагу ступить. Это история о предательстве.

И вот маленький каин подсчитывает свой капитал: синий вытянутый свитер в катышках, застиранные джинсы и дезодорант – посланники из другого мира. У него больше ничего нет. Он от всего отрекся, но и пойти ему некуда. Он не так говорит, у него не такая походка, не такое выражение лица, он нам чужой. Он не знает нашего языка, наших правил, у него ни карты нет, ни компаса. Для него и дома-то нет места, как же ему найти место среди нас?

Скажем честно, ему среди нас места нет. Никому он здесь не нужен. Поиграли – и хватит.

***

В общем, Саня поболел и поправился. Учебный год уже завершался, слава богу. По слухам, он как-то закончил школу, перевели его все-таки в седьмой класс. Но я перестала видеть его во дворе. И к лучшему. Ни к чему ему высматривать эту Алену. Зато опять я стала все чаще замечать дымок над его банькой. Хорошо, думаю.

Где-то уже в конце июня мы столкнулись с Саней нос к носу последний раз за то лето. Я выгуливала Никитку и Ботаника. Сынок только начал ходить и почувствовал вкус свободы. То есть в его понимании сидеть на руках или в коляске теперь было все равно что сдаться проклятым врагам. Но это вовсе не означало ходить: я надела на него прелестный новый оранжевый комбинезончик, но как только я расцепила пальцы на вороте его курточки, резко бросился на землю и пополз. Так, конечно, получалось быстрее, хоть и не как у Ботика. Что колени у комбинезончика навсегда останутся черными, это вообще не его уровня проблемы. Так что гуляние у нас получалось не очень. После нескольких попыток установить своего отпрыска на задние конечности я сдалась и просто ходила за ним по пятам в надежде успеть его сцапать до того, как он вползет во что-нибудь, что окончательно испортит наш вечер. Хоть мы за Ботом всегда стараемся убирать, но не только нашей собачке случается шастать по детской площадке. В общем, если спросите, я не смогу сказать, каким в тот раз было небо. Бродя с опущенной головой, будто потеряла кошелек, я, наконец, уткнулась в кого-то лбом. Этот кто-то был обут в ужасные резиновые  шлепанцы поверх носков и держал в руках два тяжелых пакета – «С Новым годом» и «С днем рождения». Конечно, это был Саня. В пакетах, наверное, еда из маминой столовой. Моя когда-то тоже недоеденное больными приносила домой из клиники.

– Ой, привет, Сань!

– Здравствуйте.

Думаю, Саня не собирался останавливаться поболтать, но я перегородила ему путь. Я почему-то решила, что нужно начать какую-то беседу, все-таки мы были ну пусть хоть не друзьями, но… все же друзьями.

– Что, Сань, как поживаешь? Что-то давно тебя не видно, – при этом я продолжала следить за своими четвероногими, рыжим и оранжевым. Они тусили вместе. Рыжий прибежал поздороваться, и Никитка, почувствовав все же, видимо, преимущества прямохождения, приподнялся и на своих двоих, шатаясь и мыча, как пьянь, тоже заковылял в нашу сторону. Саня осмотрел моего страшного, покрытого землей ребенка.

– Подрос, – констатировал он.

– Оой… – перекосилась я, как будто у меня не сын подрос, а тараканы расплодились. – Невозможно ни на минуту отвернуться. Одна забота, чтобы он себя не зарезал или еще что-нибудь.

Ботаник, видимо, соскучился по Сане и лез к нему со своими поцелуями. Сане пришлось поставить пакеты на землю и обниматься с собакой. Мне показалось, он тоже соскучился.

– Хочешь погулять с ним? А я малого домой бы уже увела. Хочешь, отнеси сумки домой и возвращайся. Я подожду.

– Давайте. Хотите, я с ним на набережную могу сходить?

– Конечно, Сань, – тут я вспомнила наш последний сеанс трудотерапии, – если у тебя по дому все сделано.

Саня сразу напрягся и посмотрел на меня исподлобья.

– Все у меня сделано. Каникулы же.

– Если сделано, тогда отлично. И Саня, – вспомнила я к этому сигареты и пиво, – деньги на что потратить собираешься?

Саня поменялся в лице. У него появилось недоброе, презрительное выражение. Он распрямился и как-то сверху вниз (а надо признать, он еще вымахал) осмотрел меня с головы до ног. Не обращая больше внимания на счастливого Ботаника, он достал из кармана пачку сигарет, какой-то замызганный коробок спичек и – что бы вы думали? – закурил. Дым, разумеется, весь поплыл мне в лицо.

– «Явы» куплю блок.

Разговаривать с ним у меня тут же пропало всякое желание. Гопник – он и есть гопник. Бесполезно все.

– Ты же понимаешь, что я не могу на это дать денег, – холодно сказала я.

– Не можете – и не давайте. Я что, просил у вас, что ли?

– Как скажешь, Саня. До свидания.

Я подхватила Никитку и понесла его в сторону дома. Он извивался в моих руках, как будто я несла его топить, и истошно орал что-то типа «Аня, Аня». Возможно, имея в виду все-таки Саню. А может, и Таню. Я призвала Ботаника, он тоже выл и лаял, не желая идти домой, но когда открыла входную дверь, все же приплелся, недовольно скуля.

Я обернулась взглянуть на своего неудавшегося воспитанника. Он бросил сигарету на дорожку, по которой ползают дети, затушил ее своим уродским тапком, взял сумки и как ни в чем ни бывало пошел домой. Джинсы были ему уже сильно коротки, да и свитер отчаянно мал. Дурацкие пакеты явно были тяжелы, и ручки готовы были оторваться. Саня немного ссутулился и со спины больше был похож не на быдлана, а на старичка. Сердце у меня сжалось. Черт-те что.

А потом Никита подцепил где-то какой-то вирус, и понеслось. Жар, рвота, сопли, кашель. Только пошел на поправку – заболела Таня. Снова жар, рвота, салфетки с зелеными густыми соплями по всему дому, кашель. Потом Игорь. Та же программа. Поневоле подумаешь, что бог есть, и он как бы намекает, чтобы я не лезла в чужие дела и занялась своими. Но зачем же эти намеки? Почему за мои грехи отбывают срок малолетние дети и невинный муж?

Но и до меня дошла очередь. И мой Игорь, святой человек, сдал детей «в приют», своим родителям. Варил мне после работы бульоны, поил микстурой с ложечки, читал вслух «Моя жизнь. Южный полюс» Амудсена. Господи, это не муж, а мать. Вот такой должна быть мать, а не такой, как я. Так на фоне рвоты, жара, неуместной радости от отсутствия детей, жалости к мужу, который даже не подозревает, на ком он на самом деле женат, я совершенно забыла о Сане.

Наконец, все выздоровели и снова расползлись по дому: никто не блюет, не сморкается, не стонет, ужин приготовлен мной, Игорь рубится в «танчики», дети тихо дерутся, собака и посуда помыты, Вселенная спасена. Но тут жизнь снова бросает нам вызов: пора собираться в Турцию.

Ежегодное испытание совместным счастьем в прошлом году мы пропустили, потому что у нас готовился к выходу в свет Никитка. Но годовалый малец уже не считается уважительной причиной, и от судьбы не откосить. На этот раз к родителям Игоря отправляется собака. Отдавая Ботю, я, конечно, ничего никому не сказала, но с радостью избавилась бы еще и от детей. Да… если совсем честно, то еще и от мужа.

Кто мне поверит после этого, если я скажу, что я их очень люблю? Но я их на самом деле всех очень люблю, даже пса, хотя его все же меньше, чем Игоря. Просто я так хотела бы побыть немного одна. Причем не в Турции, хотя сойдет и это. Просто одна, сама с собой. Не помню, когда последний раз я могла просто посидеть в тишине, ни о ком не беспокоясь. Не говоря уже о том, чтобы заняться чем-нибудь интересным только мне. Ну разве что, пока болела, вынудила мужа почитать мне Амудсена.

Мама говорила, что мой отец был исследователем и погиб в экспедиции, когда я только родилась. Я никогда ей особо не верила, тем более не было никаких подтверждений ее словам. Она всю жизнь проработала санитаркой в больнице, какого такого исследователя она могла бы подцепить? Ученого, еще сказала бы. Наверное, просто был какой-нибудь женатик на одну ночь, ну пусть на две. Ни фотографии, ни имени в свидетельстве о рождении. Но мне снится иногда густая пурга, лайки в упряжке, черное небо. И люди, согнувшись, упираясь в темноту лбами, идут против белого ветра, падают, встают. И я среди них. Так, видимо, мне в детстве представлялись экспедиции. И поэтому я всегда хотела забраться куда-нибудь на край света. Полярники, меридианы, трансантарктические горы, торосы… Но что об этом говорить. Где-то там люди раздвигают границы человеческих возможностей, прорубают сквозь лед новые страницы в истории нашей цивилизации. А я? Я выучилась на бухгалтера. И пакую чемоданы в Турцию в отель, где «все включено».

Впрочем, отпуск прошел нормально. Уставала я там все же меньше, чем дома: ни готовить не надо, ни прибирать, Таню сдавали аниматорам. Ну и все-таки сменила наш двор на пляж на целые три недели, тоже хорошо. В общем, больше ныла.

Домой вернулись в середине августа. Пока готовились к учебному году и осени, от лета остались последние дни. Я отправилась в школу узнать расписание, списки классов. И среди прочих объявлений увидела такое: «Муниципальный центр дополнительного образования проводит набор детей от 7 до 16 лет в секции хип-хопа и брейк-данса. Стоимость обучения 400 рублей в месяц». Я сразу же подумала о Сане. Там, поди, и костюмов никаких не надо.

***

Через несколько дней я столкнулась с Саней неподалеку от дома. Было уже третье или четвертое сентября. Мы с Никитой и Ботаником забрали Таню из школы и неторопливо плелись домой, обмениваясь новостями за день. Тут из-за угла дома кто-то выскочил и с разбегу налетел на меня так, что я выронила пакет с продуктами, которые купила по дороге. Хорошо еще, ничего бьющегося не было.

– Эй, осторожнее! – крикнула я.

Это был Саня.

– Ой, теть Ян, извините! – Он поднял пакет и яблоки, которые из него выкатились. – Я нечаянно, я тороплюсь очень.

– Ладно, бывает, – только и сказала я, а Саня, преследуемый Ботаником, уже мчался дальше. – Сань, ты видел объявление в секцию брейк-данса набор? – крикнула я ему в спину.

– Видел, записался уже! – Саня повернулся к нам, но продолжал идти задним ходом. Физиономия у него была и счастливая и самодовольная, как будто он прошел отбор в космонавты. – Мама и на хип-хоп разрешила тоже, если я по дому буду все успевать, я в обе секции буду ходить! На брейк бегу, все, пока!

Вот хорошо-то как, хоть парень будет при деле. Посмотрев на счастливого Саню, я и сама расплылась в улыбке. От вида такой выпирающей, как арбуз из моего пакета, радости, произошедшей из-за такого пустякового события, и самой стало хорошо.

Погода стояла чудесная. Небо синее, липы желтые, ветерок практически не ощущался, а выдавал себя только тем, что возил своей пятерней в опавших листьях. И они, приподнимаясь над асфальтом, как на кислородной подушке, то обгоняли нас, то плыли назад. Ботя сначала было насупился, бубнил что-то и брюзжал, из-за того, что Саня не поздоровался с ним. Но потом заметил несанкционированное движение листьев и с деловитой мордой стал что-то разнюхивать, гоняться за невидимыми врагами, шевелящими желтый мусор. Никита вышагивал, держась рукой за коляску, в коляске торжественно ехали Танин портфель и арбуз. Таня что-то выговаривала и Боту, и Никите. Оба на своих небогатых языках как-то огрызались.

Я тогда подумала, что именно такой, как этот, мирный день и есть, наверное, смысл вообще всего. Кто-то совершает подвиги во льдах, открывает тайны мирозданья и тем делает этот мир удобнее и лучше. Наверное, часто все эти грандиозные усилия предпринимаются и просто для собственного удовольствия. Но главное – все же для того, чтобы однажды кто-то мог бы вот так же беззаботно, неторопливо, поругиваясь друг с другом и наслаждаясь всем вокруг, брести домой, к холодильнику и телевизору.

Вообще с того дня что-то навсегда изменилось. Между прочим, к лучшему. Казалось бы, в моей жизни все осталось по-прежнему. Но из-за того, что другая, соседняя со мной жизнь необратимо стала другой, и у меня все же кое-что поменялось. Помните, я говорила про поезда? Вот. Не буду говорить про «все возможно, стоит только захотеть» и прочую ерунду. Но я увидела, что все же иногда возможно. Иногда поезд останавливается там, где вообще нет станции. И если ты стоишь со своим узелком наготове на этом самом месте и ждешь почему-то – может, потому, что у тебя нет вариантов – то можешь запрыгнуть, пока он стоит эту одну минуту. И может даже получиться так, что поезд привезет тебя к себе.

Короче, представляете, выхожу я в шесть утра, скрючившись от холода, выгуливать пса. В такую рань с ним всегда гуляет Игорь, святой, как я уже говорила, человек. Но он готовился к какой-то конференции до трех ночи, и я решила, что должна тоже что-то совершить для семьи сверх своей обычной нормы. И вот, дрожа и матерясь, выхожу из теплого подъезда в сырое голубоватое утро, когда все, кроме гадкой собаки, сладко спят. На улице туман. Красиво, конечно, но, если честно, в гробу я видала красоту эту. И что вы думаете? В тумане вырисовывается какой-то силуэт. Силуэт этот летит мимо нас, как подводная торпеда. Бот, бросив все дела, с радостным лаем несется догонять этот неопознанный объект. Потому что это его любимый Саня. И Саня занялся бегом!

Раздобыл где-то опять китайский «Адидас» – треники и олимпийку. Состриг кто-то ему его прекрасные густые волосы под миллиметр. Гопник – он и есть гопник. Но теперь он стал каким-то супергопником. Каким-то таким гопником, какими их задумывал бог. Думаю, кого он мне напоминает? Три дня мучилась, не могла вспомнить. Эминем!  Только нашей крупной сибирской породы.

Баба Клара донесла мне, что Саня теперь обливается холодной водой каждое утро и каждый вечер. Я, правда, подумала, на дровах экономит. Но если при этом закаляется, это ж только на пользу. Еще, сказала она, он занимается у них в этом Центре на спортивной площадке во дворе. Так он и у нас во дворе занимается. То и дело вижу – висит на турнике. То висит, то подтягивается, то опять отжимается. То бежит. И мелюзга со всего двора бежит за ним, пока может.

В конце четверти в школе решили устроить концерт. Нетрудно догадаться, что Саня вызвался участвовать со своим номером брейк-данса. Его поставили куда-то в хвост программы. Ну это понятно, парень всего пару месяцев занимается. Алена со своим партнером выступали в самом начале. Это тоже понятно. На этот раз у них было два выхода. Сначала стандарт, через несколько номеров латина.

Когда появляется Алена да еще во всех этих блестках, то все, не только мальчики пубертатного возраста, цепенеют. Даже для меня, уставшей взрослой тетки, это всегда немного шок. Что говорить о Сане. Каждый раз ее красота врезается в сознание, как чудо. За те несколько минут, пока она сверкает своими пайетками, похожая то на птицу, то на кошку, ты начинаешь было привыкать к тому, что совершенство и волшебство прямо здесь, повсюду. А потом вдруг опять оказываешься в школьном актовом зале с портретом Путина на стене.

В тот раз меня пустили к Тане за кулисы, пытаясь, видимо, сделать все, чтобы ее выступление меньше напоминало похороны, чем предыдущее. Так я оказалась среди юных артистов, тяжело сопевших от волнения в ожидании своей очереди. Там же был и Саня. Я не сразу его заметила. Одет он был все в тот же спортивный костюм, в котором бегал и отжимался, и стоял где-то в самом дальнем углу, в тени. Я не видела, как он пережил выступление Алены, но зато видела, как он смотрел, когда она уходила. Сначала она скользнула из комнаты, которая в школе использовалась под гримерку, неся в руках огромные кофры с костюмами, так что видны были только ее белокурая головка и тонкие щиколотки обутых в белые кроссовки ножек. Затем показалась уже в зале, где ее ждали родители. Отец взял у нее костюмы, и они направились к выходу. Саня, судя по всему, никак не предвидел такого поворота. Я тоже до последнего надеялась, что, может, они просто хотят пересесть на последний ряд и смотреть концерт оттуда. Но они ушли. Это нормально, многие родители уходят сразу после того, как их чадо выступит. Обычно все равно никому, кроме родственников, смотреть эти выступления удовольствия нет. Бедный Саня. Наверняка он вообще только для Алены здесь и оказался.

Хуже того. На концерт притащился его отец и сел на заднем ряду с края. Он был подшофе, как обычно. Что-то выкрикивал время от времени. А когда мимо проходила Алена со своими родителями, гаденько, скабрезно и при этом на весь зал присвистнул. Вот поэтому-то Сане, конечно, уютнее находиться в тени. Саня не ушел. Пока Алена была здесь, он как-то переминался с ноги на ногу, осматривался, даже, казалось, немного улыбался сам себе. Когда же она ушла, да еще под присвистывание его пьяного папаши, он сжался, окаменел, но не уходил из своего темного угла.

Танюшка, хоть и тряслась не меньше прошлого раза, сыграла все же бодрее. Все-таки, видимо, не зря занималась летом, хоть и с перерывами на Турцию и грипп. В общем, все обошлось без обмороков, и мы перебрались в зал. Я собиралась досидеть до Саниного выступления и Игоря тоже уговорила. Никиту мы на этот раз оставили бабушке с дедушкой. Ему пока не выдержать столько детского творчества. Зрительный зал все редел и редел. К Саниному выступлению нас осталось, наверное, едва ли человек пятнадцать, включая бабу Клару и его родителей, которые сидели в разных концах зала.

Вот, наконец, Саня показался на сцене. Я захлопала и толкнула Игоря в бок, чтобы он тоже хлопал. Баба Клара и Санина мама подключились. Тем не менее аплодисменты звучали жидко. Таня канючила, просилась в кофейню. Санин батя, плохо выговаривая, выкрикнул:

– Сы-ы-ын, давай, покажи им!

Остриженный, как уголовник, Саня стоял посреди пустой сцены и смотрел в пол. Заиграла музыка. Он согнулся пополам, будто сломался, сложился совсем в маленький комок, а когда он снова, прыжком, распрямился, то оказался уже совсем другим. Это был кто-то сильный, властный, самоуверенный, красивый и злой. Этот человек на сцене не просто танцевал, он говорил нам, говорил всему пустому залу: «Вот это я! Я не нищий бедолага, я не уборщик, не тихий грязный троечник. Вот это – я! И я могу все. Теперь я могу все!» У меня перехватило дыхание. Слезы подступили к горлу. Мне хотелось кричать. Я вдруг увидела себя, когда мне было тринадцать. Нет, я не была похожа на Саню. Я была маленькой, прыщавой и напуганной. Я снова почувствовала это одиночество. Этот страх. Я так и не преодолела его. Снова ощутила, что стою на краю пропасти и должна прыгнуть. Потому что позади тоже нет ничего. И никого. Санин страх взорвался, как бомба. И этот взрыв дал ему его мощь. Не я одна – мы все сидели, вдавленные в кресла этой силой. Никто не ожидал ничего подобного. Мы даже не сразу захлопали после того, как Саня остановился. Первой, как всегда, опомнилась баба Клара. Она зааплодировала в тишине, и мы сразу подхватили.

– Ого, – сказал мой муж.

– Кру-уто, – выдохнула Таня.

– Это что, твой Саня, у которого папаша деньги отобрал? – спросил меня Игорь.

– Да, это Саня-вонючка, – ответила за меня Таня.

Хоть зрителей и было всего ничего, аплодисменты на этот раз грохотали. Среди нас еще были Санины учителя, как я понимаю, и ведущие – все, кто вынужден был досмотреть концерт до конца по службе. Математичка крикнула:

– Браво, Саша!

Баба Клара, сидевшая с нами в первом ряду, что-то причитала и утирала слезы. Его мама тоже шмыгала носом. Папаша выкрикивал что-то нечленораздельное. В общем, это был фурор. Саня, мне кажется, сам был готов разреветься. Он поклонился кое-как и убежал за кулисы.

***

В течение нескольких следующих лет Саня стал городской звездой брейк-данса и хип-хопа. В некотором смысле он даже сделал их у нас популярными. До того как загремела его слава, танцами улиц интересовались в основном только те, кто ими занимался, ну и так, кое-какие подростки. А теперь народ, весьма далекий от каких-либо субкультур и даже вообще культуры, стал следить за проходящими фестивалями и конкурсами. Саня участвовал во всех этих событиях и с командой Центра, и сольно. Его приглашали на все городские мероприятия. Как День города или День независимости – опять Саня там танцует. Приезжает какая-нибудь столичная шишка – и для него тоже выпускают Саню. О нем заговорили. Ему еще пятнадцати не было, а ему уже доверили учить малышей в его родном Центре. Постепенно он стал получать зарплату и гонорары от частных уроков. Когда ему было лет шестнадцать, наш самый глянцевый журнал дал большой материал о нем. Опубликовали кучу его фоток (кстати, ни на одной он не улыбается). В интернете то и дело обсуждали его выступления. Его видео на «Ютубе» набирали десятки тысяч просмотров. Тренировался он просто фанатично. При этом продолжал обливаться холодной водой и бегать каждое утро. Блин, кто бы мог подумать!

Конечно, у него не было отбоя от девчонок. Но что-то непохоже было, чтобы его звездное сияние как-то впечатлило Алену. Впрочем, возможно, ей было просто не до брейка и вообще ни до чего. К выпускному классу школы пронесся слух, что далее Алена отправляется учиться в Кембридж. Ну это никого не удивило. А однажды ее увезла на носилках скорая. Вот это уже стало событием, взволновавшим все пытливые умы нашего квартала. Мне не пришлось долго страдать в неведении, потому что я вхожу в круг доверия всеведущей бабы Клары. Оказалось, что Алена вскрыла вены, потому что ее родители разводятся. А разводятся они потому, что у отца обнаружилась любовница, которую он скрывал много лет. Прекрасная Аленина мать подсела на транквилизаторы, еле ворочает языком. Что сказать, так уж устроен мир, что дворняжки более живучи. Кто-то ни отца, ни даже мужа сроду не видел, не говоря уже о Кембридже, и живут, некоторые даже и весьма счастливо при этом. А совершенная конструкция от любой царапины не то что ломается – теряет свой статус. И, пожалуй, это действительно трагично. Слава богу, все с Аленой обошлось. Вернулась в наш несовершенный мир жива и, кажется, абсолютно здорова. Шрамы, конечно, остались.

В Саниной жизни же, наоборот, помимо феерического успеха произошла и еще одна перемена к лучшему – их дом, наконец, вошел в план под снос и им уже определили взамен две квартиры, однушку и двушку. Конечно, самые дешевые в самых дальних спальных резервациях. Но все же новые, отдельные, с водопроводом. Все мы за Саню очень обрадовались, хотя и было мне при этом грустно, как будто досматриваешь хороший фильм, и пачка чипсов с бокальчиком вина тоже подходят к концу. Алена уезжает, Саня переезжает, Ботаника недавно похоронили, остаемся мы сами по себе.

К концу учебного года, где-то в апреле, в нашем городе опять устроили всероссийский конкурс брейка и хип-хопа. Мы всей семьей собрались болеть за Саню. По всему городу расклеили афиши с его портретом на переднем плане. На афише были еще двое танцоров, но наш, как самый популярный и фотогеничный, несмотря на сумрачный вид, был центром композиции. Таня выпросила у него экземпляр и повесила у себя над кроватью. Мне тоже нравится этот постер, я его, кстати, сохранила. Не то чтобы перевесила его из детской в гостиную на почетное место, нет. Просто не выбросила. Недавно прибиралась в кладовке, и рулончик опять попался мне на глаза. Развернула: Саня экипирован «Адидасом», теперь настоящим, и прочим реквизитом парней из неблагополучных районов. Все это настолько ему идет, что кажется, будто он родился в олимпийке с тремя полосками. Но главное не это.

Я смотрю ему в глаза, пытаюсь понять, о чем он думает. Незадолго до концерта у его матери обнаружили рак кишечника на начальной стадии. А потом его отец нашел заначку, которую Саня с матерью накопили на мебель. Нашел и сразу кинулся как бы с горя пропивать. Заблевал с дружками всю избушку. В общем, Саня сломал ему нос и побывал в КПЗ, сам схлопотал под глаз – на афише фингал заретушировали. И когда я смотрю на его фотку и он с этой фотки смотрит на меня, мне кажется, он говорит нам: «Знаете что, идите на х*й».

***

Конкурс был назначен на воскресенье. Я встала раньше своих, чтобы что-нибудь быстренько приготовить, пока они безмятежно дрыхнут. Начинался чудесный апрельский день. Я открыла окно, и, словно через люк подводной лодки, кухню мгновенно затопили до самого потолка весенние запахи и счастливое, как детский смех, птичье щебетанье. Мне хотелось зарыться в этот воздух носом, как в торт, и впитывать его всеми своими рецепторами. Во дворе еще почти никого не было. По дорожке шла Алена, и я поневоле залюбовалась ею. Она всегда казалась мне немного застенчивой, а теперь она и совсем замкнулась и, может, просто не желая встретиться с кем-нибудь взглядом, смотрела куда-то вниз, немного походя на слепую. Эта миниатюрная девиация сделала ее красоту трогательной и от того еще более удивительной.

Тут я увидела, что из ворот своего домишки показался Саня и почти бегом направился в сторону автобусной остановки, на ходу копаясь в огромной спортивной сумке. Я обернулась глянуть на кухонные часы: на конкурс вроде еще рано, но бог его знает, что ему еще нужно успеть до конкурса. Когда снова посмотрела в окно, Саня и Алена, не глядя по сторонам и не замечая друг друга, стремительно, благодаря Саниной скорости, сближались и через мгновение, не успела я рта раскрыть, столкнулись. Алена от неожиданности вскрикнула и выронила свою сумочку, содержимое которой раскатилось по дорожной плитке. Оба они кинулись подбирать это все и запихивать обратно в сумочку, ну и неизбежно Санина рука коснулась Алениной руки и… И в этот момент Алена непроизвольно поморщилась.

Саня отдернул свою руку, что-то промямлил. Алена поспешно сгребла с дорожки оставшиеся помады и пузырьки и, еще более сосредоточенно глядя вниз, умчалась с места происшествия. Саня смотрел ей вслед. Вид у него был оторопелый. Он понюхал свою подмышку – недоумение на лице осталось. Ну, думаю, все, опоздает сейчас Саня по своим делам с этими обнюхиваниями. Но он все же опомнился и снова рванул в сторону остановки.

Я не стала никому рассказывать об этом случае. У меня и так было ощущение, будто подсмотрела что-то чуть ли не интимное, что меня вообще не касается. Я немного беспокоилась за Санино выступление, но совершенно напрасно. Похоже, Саня использовал все происходившее с ним в качестве топлива. Так что, возможно, будь у него нормальная человеческая жизнь, он бы так не танцевал. Хотя кто знает…

Саня занял второе место, первое отдали какому-то москвичу. Хотя я бы не сказала, что он станцевал лучше. Ну разве что не хуже, и то смотря на чей вкус. Но Саня, кажется, и не расстроился из-за этого. Во-первых, конкурс был всероссийский, съехались звезды. Во-вторых, место призовое и все равно открывало ему перспективу попасть на более престижные площадки. Из аборигенов только кто-то еще занял восьмое, что ли, место. Так что наш герой выступил отлично.

Вскоре по местному телевидению дали небольшой репортаж о прошедшем конкурсе, ну и, конечно, показали часть Саниного выступления и небольшое интервью с ним. Мы всем семейством расселись у телевизора, как будто собрались смотреть новогоднюю речь президента. Думаю, что весь наш квартал прильнул к экранам, все-таки Саня – звезда нашего района, не какого-нибудь. Похоже, журналисты поймали его сразу после выступления – он стоял где-то за сценой в той же майке, в которой выступал, потный и запыхавшийся.

– В этом году ты заканчиваешь школу. Какие у тебя планы, собираешься ли продолжать учебу?

– Я планирую поступить в университет на факультет физической культуры. Хочу стать профессиональным тренером.

– Как ты пришел в брейк-данс? Говорят, ты начал довольно поздно?

Саня немного замялся с ответом.

– Мне было тринадцать, я хотел понравиться одной девочке из нашей школы. Она тоже танцевала, только не брейк, конечно. И… я подумал, может, такой вариант прокатит.

– И что, девочка, наверное, теперь от тебя без ума, поджидает сейчас тебя с цветами?

– Не… она совсем никак. – Саня замотал головой в подтверждение своих слов. – Но мне все равно очень нравится танцевать. Я сам бы, наверное, не додумался пойти учиться… танцам. Ну знаете там, ну бокс, футбол, может, или еще что, но не танцы, не… А попробовал – и мне очень понравилось. Так что я рад, что так вышло.

– Мы тоже очень рады, Александр. А какие у тебя творческие планы?

– Мы готовим с нашей командой несколько новых номеров. Нас уже приглашают выступить в Новосибе, Калининграде и Петербурге. Ну и готовлюсь сольно выступать тоже. Я уже участвовал в международных конкурсах и фестивалях, но все они проходили в России. Хотелось бы попробовать себя где-нибудь за границей. В Берлине проходит ежегодно фестиваль, в Хельсинки, это не так далеко в принципе. Очень интересные команды и танцоры приезжают со всего мира, и из Штатов тоже, в Лондон, например. Неплохо бы и нам там выступить.

В Лондон, например! А в Кембридж они не приезжают? Эх, Саня, Саня.

Но вообще-то за Саню я теперь спокойна. Он перешел тот порог, после которого уже не опустится. Со дна непросто выбраться. И уж если он сумел, сумеет и удержаться.

Я беспокоюсь за себя. Да-да, вот именно: что тебе еще надо, а? Любящий муж, здоровые дети, достаток, благополучие.

Стабильная работа еще. Никитка подрос, ходит в садик. Я работаю пятнадцатым бухгалтером в той же компании, где и мой муж. Предприятие, конечно, огромное, но все равно, если честно, и четырнадцатый-то бухгалтер здесь уже лишний. Но это дочь коммерческого директора, а я – жена исполнительного. Так что мы очень даже нужны. Занимаюсь на работе в основном тем, что раскладываю пасьянс на экране. Чего еще желать?

За это лето снесли все «гетто», начали рыть фундаменты под новый жилой комплекс. Будем жить среди «своих». Больше никаких голодранцев, никаких забулдыг. Мои уговорили меня взять щенка. Хотели рыжего опять, совсем чокнулись. Говорю, Ботю не заменишь. Убедила. Берем белого, как Бим из старого советского фильма. Ходили, смотрели недавно помет, выбрали своего. Сочиняем имя всей семьей. Все хорошо.

Но я закрываю глаза и вижу: черное небо, белый ветер, люди идут вперед, упираясь лбами в летящий на них снег.

Может быть, и я могу однажды отправиться в свою экспедицию?

Глупости… Я домохозяйка и бухгалтер. Что может быть безнадежнее? Я мерзлячка и неженка.

У меня дети, муж, собака. Обязательства, ответственность, свитое гнездо. Я никуда не сбегу. Просто не имею права. Это мои торосы, это мой шквальный ветер, мои трещины в ледниках. Но ведь есть где-то и мой полюс?

Туда, конечно, не ходит никакой общественный транспорт, туда и самолетом не добраться, не то, что по железной дороге. И все же. Пока дети растут, у меня есть время что-то придумать. Не может быть, что я родилась только для того, чтобы играть в тетрис с девяти до восемнадцати ноль-ноль. Мне нужно выбраться отсюда, нужно узнать, где пересекаются мои меридианы, мне нужно как-то туда попасть.

И если только появится шанс и здесь однажды остановится тот самый поезд, главное – не пропустить и не струсить. На нем добраться до последней станции, а дальше – на снегоходах, на собаках, на лыжах, на чем придется. Смогу ли я когда-нибудь? Осмелюсь ли? Найду ли, одолею ли я дорогу к себе?

Автор публикации

не в сети 3 года

Надежда Грауберг

5

Комментарии: 2Публикации: 1Регистрация: 15-07-2020

Другие публикации этого автора: