Пролог

– Так, кто там у нас ещё остался из соискателей? – сердито спросил Борис. – Заканчивать пора, и на банкет.

– Некий Мирослав Корнев, – проворчал угрюмый Сергей.

– Это ещё что за имечко? Или псевдоним? – язвительно поинтересовалась Марина.

– Судя по паспортным данным, его так и зовут, – Сергей устало и лениво смотрел на рукопись, ему, равно как и другим сидящим за столом, уже надоела обязанность знакомиться с произведениями участников конкурса. Но раз уж решили выступить в качестве жюри, приходилось терпеть – ведь за это им обещали банкеты и поощрения.

– Интересно, в какой же деревне такие имена ещё сохранились? – пока Марина произносила эти слова, её лицо выражало скорее отвращение, чем любопытство.

– Обратный адрес стоит «село Лазо, Приморский край», – Сергей ближе придвинул стопку распечатанных листов, рассматривая данные автора. – И, судя по фото, это типичный деревенский паренёк.

– Я смотрю, в писатели в последнее время лезут вообще все, неважно, есть у них филологическое образование или нет, – Борис сердито сдвинул брови и зачем-то подкрутил левый ус.

– И про что же пишет сей самородок? – Марина устало откинулась на спинку удобного стула, слушая собеседников вполуха.

– Если честно, я осилил только половину романа и ещё немного, – Сергей протянул несколько листов собеседнице, но та не взяла их в руки. – Итак, это произведение о жителях их села, отстаивающих памятники архитектуры, ведь вместо них кто-то собрался строить современные особняки. Где-то ближе к середине романа сельчане добиваются того, чтобы сохранить древние дома, но не собираются останавливаться на этом, настаивая на создании в своём крае такого органа власти, как народное вече…

– О боже, – Борис закатил глаза, – какой архаизм всё ещё существует в двадцать первом веке…

– Я тоже об этом подумал, когда дочитал до этого места. Дальше мне стало неинтересно. Сюжет, если честно, никакой.

– И плагиат к тому же на «Аватара», – высказала свою мысль Марина, вызвав тем самым удивлённые взгляды мужчин. Она сделала выразительную паузу, прежде чем объяснить: – В фильме ведь тоже жители Пандоры отстаивают свои древние традиции и добиваются определённого успеха. Только в кино масштаб галактический, а тут – сельский, потому и неинтересно. Неужели это кто-то собрался публиковать?

– Как ни странно, да, – кивнул Сергей, – какое-то мелкое издательство выпускает серию про жизнь в глубинке. Но даже если сей роман и напечатают, у него нет никаких шансов на нашу премию.

– Естественно, с таким сюжетом я не собираюсь присуждать ему приз – даже поощрительный, – решительно заявила Марина.

– Вот на этом и закончим, а то всё без нас съедят и выпьют, – подытожил Борис, поднимаясь из-за стола и не обращая внимания на то, что задел и уронил листы с рукописью.

Никто из уходящих участников жюри, представителей литературной элиты не потрудился поднять с пола отрывки из произведения, которое лишь спустя много лет станет классикой литературы. И лишь уборщица, зашедшая через полчаса, сначала поворчала, а затем заинтересованно взяла в руки упавшую распечатку романа. Она со слезами на глазах вспомнила свою прежнюю жизнь в подмосковном селе, прежде чем решила поселиться в столице. С тёплой ностальгией и щемящей грустью в сердце она села читать роман.

Глава первая. Писатель

…Вдохновение Мирослав искал в природной стихии. Каждый день в свободное время, как правило, вечером, он уходил за пределы своего родного села Лазо, сворачивал с просёлочной дороги и гулял в тайге. Там он шёл всё время разными путями, но всякий раз так или иначе выходил к речушке Пасечной. Там Мирослав, тридцатилетний мужчина с лёгкими, первыми проблесками седины в рыжеватых волосах, разувался, присаживался на самой кромке берега и, побалтывая ногами в прозрачной воде, обдумывал сюжет очередного произведения – рассказа, повести или романа, это уж как получится. Иногда он брал с собой стопку листов и небольшую ручку, а затем записывал всё, что подарило вдохновение, прямо там, на берегу, вслушиваясь в спокойное, плавное течение воды и мягкий шелест листьев в кронах, колеблемых лёгким ветром. Несмотря на близость тайги, Мирослав ничуть не боялся хищных зверей; он любил местную природу, и знал, что без особой причины ни тигр, ни медведь нападать на человека не станут.

Острое зрение позволяло Мирославу писать увлечённо, не замечая сгустившихся сумерек. Но, едва совсем темнело, он лёгким движением поднимался и прямо так, не обуваясь, возвращался домой с ботинками в одной руке и рукописью в другой. Ему нравилось чувствовать прикосновения трав, камешков, корней деревьев к своим стопам, он словно сливался с природой в эти моменты. Немногочисленные вечерние гуляки из местных поначалу косо посматривали на босого мужчину, идущего домой, но затем привыкли и не обращали особого внимания на его чудачества.

С ранних лет для Мирослава лучшим занятием стало искусство. Будучи мальчиком, он имел нежный дискант, и он хорошо пел; после ломки сформировался сочный баритон. Рисование тоже удавалось ему. Но больше всего привлекало сочинительство: в голове постоянно мелькали образы, и он хватался за них, с интересом описывая персонажей, их поступки. Свой первый рассказ Мирослав написал в двенадцать лет, и с тех пор всегда старался уделить время писательству. Правда, был в его жизни и мрачный период, когда стало совсем не до творчества: его родители однажды не вернулись домой. Пятнадцатилетний подросток с ужасом в сердце услышал на следующий день новость о том, что автобус, на котором они ехали домой из Находки, перевернулся. Выжить удалось немногим, и родителей Мирослава среди счастливчиков не оказалось. Как выяснилось, водитель находился в нетрезвом состоянии, и с той поры юноша возненавидел пьянство и алкоголь.

Подростку, с трудом пережившему горе, пришлось не только спешно доучиваться в школе, но ещё и работать по вечерам, чтобы хоть как-то выжить в одиночестве. Мирослав в те годы был угрюмым и мрачным; его не интересовали молодёжные развлечения. Он ходил по окрестностям каждый вечер, выискивая работу – кому дров наколоть, кому ещё чем подсобить. Благо, силой его природа не обделила.

…А потом была трудная служба в армии, пришедшаяся как раз на тяжёлые годы перед новым тысячелетием. Мрачность новобранца сразу стала причиной для ненависти как среди ему подобных зелёных юнцов, так и в кругу офицеров. Все два года службы в Биробиджанской военной части, куда его определили, над Мирославом издевались как могли: часто били его, давали наряды вне очереди, заставляли выполнять тяжёлую и грязную работу. Лишь с трудом преодолев всё это и отслужив, парень узнал, что его, сироту, по идее, не должны были сразу отправлять в армию, но кто-то в военкомате совершил ошибку, проверяя документы.

Вернувшись в родное село, он обнаружил дома запустение. Повсюду скопилась пыль, паутина красовалась в каждом углу. Но, привыкнув к уборке во время военной службы, Мирослав быстро сумел навести дома порядок. Хорошо ещё, что жители Лазо, знавшие его родителей, не дали разграбить дом.

За несколько лет траура и унижения парень вовсе позабыл о радостях творчества. Но что-то в его душе просилось, рвалось наружу, а успокоения в родных стенах Мирослав найти не мог. Тогда он впервые отправился в ближайший лес, чтобы успокоиться. Вот так, в двадцатилетнем возрасте, уже возмужавший Мирослав ощутил таинство единства с природой. Гуляя по березняку и вдыхая свежий воздух, парень почувствовал, как печали и горести отходят на второй план; как истаивает злость на людей, так жестоко обращавшихся с ним; как постепенно приходит умиротворение, а следом за ним – и вдохновение. Слова и мысли складывались в предложения, и Мирослав постарался их запомнить. Вернувшись домой, он первым делом записал их на бумаге, и получился пронзительный рассказ – исповедь отслужившего в армии о том, что вместо благородного дела защиты своей Родины ему пришлось два года драить полы и чистить унитазы.

Так, постепенно, Мирослав возвращался к искусству. Конечно, ему пришлось сперва устроиться на работу – снова подсобную, то дворником, то грузчиком или косарем. Другого труда, впрочем, особо и не существовало в их небольшом селе, где с каждым годом становилось всё меньше жителей…

Но всякий раз, пусть даже вымотавшись на работе, Мирослав вечером отправлялся на природу. Только там он и радовался жизни, улыбаясь широко и открыто, только там он и пел песни собственного сочинения, писал рассказы, читал свои стихи и запоминал пейзажи для будущих картин – краски, холсты и мольберт удалось купить не сразу.

Всё это он создавал пока что для себя, для отдохновения души, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Показать другим боялся: вспоминая, как иногда жестоки бывают люди, Мирослав не желал открывать своего дара. Не хотел он насмешек и критики, да ещё опасался, что кто-нибудь пьяный ворвётся в его дом да уничтожит все рукописи и созданные картины. Такое уже случилось однажды, не с ним, с его мамой, которая тоже любила рисовать. Она рассказала сыну, как однажды пьяная компания оказалась рядом с домом. Подвыпившие стали стучать в дверь и требовать денег; жила она тогда в одиночестве, и потому боялась открывать незнакомым, агрессивно настроенным мужчинам. Тогда, не дождавшись желаемого, они стали крушить всё, что находилось на террасе дома, в том числе и нарисованные ею картины…

Друзей и знакомых у Мирослава особо не было, но Корнев привык к одиночеству, свыкся и сжился с ним. Другие работники, вместе с ним расчищавшие улицы или разгружавшие товары из фургона в магазин, не общались с замкнутым в себе мужчиной, к тому же непьющим.

Родственников, живущих в Лазо или ближайших окрестностях, не осталось. Мирослав знал о том, что у него есть два двоюродных брата, один в Москве, другой во Владивостоке. Но начинающий автор стеснялся вести с ними переписку, опасаясь, что разбогатевшие за счёт собственного бизнеса кузены просто-напросто его засмеют или не захотят общаться с бедно живущим чудаком.

…Всё проходит, всё изменяется. Год назад к Мирославу приехал один из двоюродных братьев, Владимир Корнев. Он нанёс визит поздно вечером, когда Мирослав уже собирался лечь спать. Громкий стук в дверь заставил вздрогнуть от неожиданности. Что-то в сердце подсказывало: добром это не кончится. Но как не открыть родственнику, который устал с дороги?

– Здоров, кузен! – полноватый мужчина с небольшой бородкой вошёл внутрь и протянул руку. Мирослав подметил, что у забора припаркован крутой джип, правда, он не знал, какой марки, поскольку не интересовался автомобилями.

Мирослав приветствовал Владимира, а тот, осмотревшись, заметил:

– Бедновато живёшь. Ну да ничего, скоро мы это исправим.

От того, как прозвучала эта фраза, пошли мурашки по коже.

– Мне хватает и этого, – произнёс Мирослав. – Раздевайся, проходи, я тебя чаем угощу. Мы же столько лет не виделись!

– Да-а… – протянул Владимир. – За двадцать лет многое изменилось. Теперь-то мы уже не те неразумные пацаны…

Опять фраза была произнесена таким тоном, словно человек сам стремился забыть своё детство.

– Чай, конечно, это хорошо. Но у меня в машине есть несколько бутылок текилы. Хочешь, принесу?

– А что это? – удивился Мирослав незнакомому названию.

– Ну ты, брат, даёшь! Водка такая, если по-простому, – покачал неодобрительно головой Владимир.

– Нет, спасибо, я не употребляю, – отказался Мирослав.

– Тогда понятно, почему не знаешь. Ну ладно, ты тут суетись, а я всё же принесу, не могу с дороги отказаться от крепкого напитка.

Владимир вышел, а щуплый по сравнению с ним Мирослав лишь пожал плечами. Годы изменили того мальчишку, которого он знал когда-то в детстве, пока тот не уехал с родителями во Владивосток. Не было в глазах родственника той весёлости, того задора, который давал возможность насладиться жизнью. Владимир стал совсем другим человеком; как выяснилось позже, он изменился отнюдь не в лучшую сторону.

За чаем они сначала болтали о том, о сём. Затем Владимир не выдержал, налил себе текилы, насыпал соли на ладонь, лизнул, откусил дольку лимона, выпил, закусил солёным огурцом из запасов Мирослава – тот специально открыл одну из заготовленных на зиму банок. После этого разговор перетёк в совсем другое русло.

– Нет, кузен, хватит тебе дворником да грузчиком работать. Я вот никогда до такого бы не опустился, – произнеся эти слова, Владимир рубанул ладонью воздух. – Вот что я хочу предложить. Давай мы переоборудуем часть твоего дома под магазин. Я буду привозить товары, ты их станешь продавать, часть прибыли отдашь мне, остальное всё твоё. Как тебе такое предложение?

Вопреки ожиданиям Владимира, кузен не загорелся этой мыслью.

– Зачем? – непонимающе спросил Мирослав. – Мне и так на жизнь хватает.

– Да что это за жизнь? – Владимир сделал особый жест, как бы обводя руками всю комнату. – Нет, кузен, ты ещё не видел настоящей-то жизни. Решено: завтра же вызываю бригаду строителей, и они сделают такой магазин, какого в этих краях ещё не видели!

В этот момент Мирослав осознал, что кузен уже давно всё решил за него, и спорить с ним бесполезно. Накатила какая-то волна подавленности, безысходности от того, что он ничего не может противопоставить Владимиру – тот даже без согласия брата осуществит задуманное, лишь бы получить прибыль.

Одна из комнат в доме почти всё время пустовала, и там Мирослав хранил нарисованные им картины. Владимир, решив осмотреть дом, даже не обратил внимания на художества, зато сразу заметил:

– Вот эта комната как раз подойдёт под магазин. Вот как мы сделаем: я сегодня переночую, а завтра сделаю один звонок, и сюда приедут строители. А ты пока что барахло лишнее убери.

Судя по тону, Владимир даже не догадался, что рисунки принадлежат Мирославу. Скорее всего, он решил, что брат хранит их как наследие, доставшееся от матери.

Даже слова поперёк вымолвить Мирослав так и не решился, понимая, что брат всё равно сделает по-своему. С какой-то молчаливой обречённостью он принялся перетаскивать холсты в другую комнату, благо, там нашлось для них свободное местечко. «Не ценит у нас народ искусство, – подумалось Мирославу. – Все только о деньгах думают».

Так его жизнь резко изменилась. Теперь он каждый день просыпался не от петушиного звонкого крика в соседском дворе, а от резких звуков дрели. Бригада молдаван-строителей по воле Владимира поселилась прямо в той комнате, где и работала. Пятеро парней тут же превратили помещение чуть ли не в свинарник, и Мирославу оставалось только удивляться, как они могут жить в грязи и пыли. Сам хозяин дома старался со строителями особо не общаться. Владимир уже подсуетился, чтобы его брат больше не числился на унизительной должности дворника, и теперь Мирослав каждый день старался уйти от этого бедлама подальше, как обычно – на природу. Поэтому с утра он, прихватив с собой немного еды, крепко запирал двери в остальные помещения дома, чтобы молдаване туда не пробрались, и уходил в лес на прогулку.

В первый же день после столь коренного изменения жизни на смену душевной боли пришло вдохновение. Так Мирослав начал писать свой роман, где он несколько изменил смысл произошедшего. Обычный дом стал памятником архитектуры, а вместо магазина решили возвести особняк. Дальше фантазия отправилась в свободный полёт, и за два месяца стройки половина романа уже была готова. Мирослав увлечённо писал о том, как жители его села решили защищать старые здания, не только памятники архитектуры, и добились определённого успеха. Увы, в реальной жизни дело обстояло совсем по-другому…

Но вот молдаване наконец уехали, сдав работу. Мирослав вошёл в комнату… и не узнал её. Теперь вместо ветхих досок на полу лежала красивая узорчатая плитка. Напрочь прогнившие шкафы строители выкинули, на их месте стояли высокие, до побеленного потолка, стеллажи. На стенах они выложили замысловатую мозаику. Вместо лампочки, висевшей на проводе, теперь наверху расположились несколько массивных ламп, мягко светивших сквозь узорчатые плафоны.

Владимир, приехав с очередным визитом и увидев всё это, просто не мог нарадоваться, постоянно хваля строителей. Видимо, последних он очень сильно подгонял, поскольку от соседей по секрету Мирослав узнал, что та же самая бригада почти год делала ремонт в здании почты.

Конечно, комната преобразилась, но вид у неё стал словно какой-то безжизненный. Мирослав совсем не был рад тому, что в этом помещении ему придётся теперь стоять за прилавком до вечера. Но делать нечего, работа есть работа.

Молдаване сделали вход в магазин со стороны двора, пристроив небольшое крылечко. Вскоре завезли первые товары. К удивлению Мирослава, ожидавшего, что магазин будет продуктовый, в коробках оказались канцелярские товары, посуда, сувениры и детские игрушки. «Но ведь всё это не нужно жителям села, ну разве что дети будут приходить», – подумалось Мирославу. Как выяснилось, он ошибся. В первый же день торговли у него приобрели много посуды и различных ручек, бумаг, скрепок и прочей офисной мелочи. Поскольку Мирослав раньше ничем подобным и не интересовался, то он даже и не знал, что у них в селе уже есть пара юридических офисов и экономических контор.

Но работа удовольствия не доставляла, к тому же, теперь оставалось совсем мало времени для романа. Подступала зима, смеркалось всё раньше, а магазин работал до семи вечера. Кое-какое время удавалось поймать в обед, но вдохновение редко приходило к Мирославу, когда он сидел дома. А на природу ему удавалось теперь выбраться всё реже и реже.

Выпал первый снег. Раньше Мирослав с удовольствием каждый вечер надевал лыжи и отправлялся в тайгу. Теперь такие прогулки он мог совершать только по воскресеньям. Набегавшись как следует, он останавливался где-нибудь в живописном месте, присаживался, доставал из заплечного рюкзака листы и продолжал писать роман, который хотя бы понемногу, но всё же продвигался.

Поначалу Владимир довольно часто гостил у кузена, и всякий раз во время его визитов плюс пара дней после них у Мирослава случался творческий кризис. Ни рукописями, ни картинами кузен так и не заинтересовался, попросту не обращая на них внимания. Что же касается третьего увлечения – пения – то Мирослав уже и забыл, когда в последний раз мог чисто, от всей души что-нибудь пропеть. Работа хоть и приносила больше денег, но практически полностью подавляла творческое начало, в который раз подтверждая, что её название происходит от слова «раб».

Потом гость из Владивостока, убедившись, что торговля идёт полным ходом, и что магазин приносит прибыль, стал приезжать всё реже и реже, в основном лишь для того, чтобы получить полагающуюся ему часть выручки. Мирослав не особо охотно разговаривал с кузеном, поскольку Владимир почти всё время вёл речь только о деньгах. Как-то раз Мирослав попытался уговорить брата, чтобы поторговать немного и книгами, но тот сказал лишь следующее:

– Нет, это в наши времена не даёт прибыли. Неактуальны стали и поэзия, и проза.

Переубедить Владимира оказалось невозможно, он понимал лишь язык цифр и денег, а последние говорили явно не в пользу искусства и культуры.

Единственной радостью в жизни для Мирослава стал его роман, который потихоньку всё же подходил к финалу. К весне автор уже поставил последнюю точку, но вместе с ней ушла и радость творчества. Роман написан, а сил на что-то новое у Мирослава не осталось. Ведь так происходит со многими настоящими писателями: после долгого труда над произведением наступает затишье, когда выплеснуты все творческие силы, и их невозможно сразу восстановить. Поэтому Мирослав не считал писателями тех, кто умудрялся написать чуть ли не пять романов в год, поскольку с такой скоростью можно писать лишь несерьёзные, развлекательные вещи.

Кроме прочего, терзало Мирослава и одиночество. Однажды он даже написал стих, надеясь, что когда-нибудь встретит свою половинку:

Есть ли призрачный шанс разогреть мою нежность

И почувствовать горенье сердец?

Неужель застилает глаза мне безбрежность,

Та, которой имя «слепец, гордец»?

Да, отвергаю порой позолоту,

Но под ней – та же ржавая чернь,

Ищу крылья, что готовы к полёту,

Не люблю, у кого в душе зверь.

Где же ты, моя милая молния,

Что ударит – и душу зажжёт?

Где мечта, словно яркое полымя?

Нет пока – словно душу под гнёт.

Но я знаю – найду обязательно,

Отыщу вдох неистовой свежести,

И расстелется белою скатертью

Мир моей разгоревшейся нежности!

Иногда то, что написано, сбывается. В мае произошло ещё одно событие, после которого вдохновение вернулось, и появилось желание написать нечто прекрасное.

Гости в село Лазо заглядывали редко, однако иногда всё же останавливались возле живописных уголков, чтобы сфотографироваться или просто погулять на природе. Так уж получилось, что воскресным днём Мирослав неспешно прогуливался вдоль речки Киевка, надеясь, что творческие силы вскоре всё же вернутся. И неожиданно в нескольких метрах от него машина съехала к берегу с дороги, что рассекла таёжный массив неподалёку, и остановилась. Наружу вышла пожилая пара. Они тут же стали фотографироваться на фоне природы. Издалека Мирослав видел, что в салоне машины остался кто-то ещё. В принципе, его не особо интересовало происходящее, до тех пор, пока этот – точнее, эта – «кто-то» не вышла из машины.

Самым примечательным в девушке, явно приходящейся дочерью двум другим, оказались её русые волосы, ниспадающие до пояса, и изящные, но в то же время сильные ступни. Мирослав сразу вспомнил услышанную как-то раз песню группы «Пикник» – «Русы косы, ноги босы».

– Вероника, обуйся, ты же простудишься! – сердито заметил пожилой мужчина, судя по всему – её отец.

– Вот ещё! – со смешком промолвила она. У Вероники оказался приятный, музыкальный голос. – Я закалённая. Вон, к тому же, мужчина тоже не боится простуды, – с этими словами она показала в сторону смутившегося Мирослава. Тот действительно ходил по своей привычке без обуви, ведь на природе, как он считал, нельзя топтать растения грязными ботинками. По сути, только зимой Мирослав ходил не разутым, а в сапогах, и то иногда закалялся, ступая по белоснежному мягкому ковру босиком.

Сердце забилось сильнее, словно чувствуя родственную душу. Как это ни банально, но Мирослав влюбился с первого взгляда, сразу поняв, что перед ним – та самая, единственная сужденная ему половинка, и вместе с ней они могут свернуть горы. Он попытался подойти ближе, но оторопело остановился, увидев настолько неодобрительный, пронзающий взгляд отца Вероники, что казалось, он его готов сжечь.

– Ника, иди в машину, – несколько нервно заметила её мать. – Мы уезжаем.

– Но почему? Я хотела бы тут прогуляться! Здесь свежий воздух, красивая природа! – Вероника разочарованно всплеснула руками, не желая подчиняться воле родителей.

– В следующий раз как-нибудь, – грубо заметил её отец, не отводя пристального взора от Мирослава. – Не при посторонних мужчинах лет на десять тебя старше.

Хотелось крикнуть, остановить это безумие, хотелось сказать, что возраст любви не помеха, но горькое чувство, засевшее в груди и сдавившее шею, не дало вымолвить ни слова. Мирослав так и остался стоять на берегу, а Веронике пришлось, опустив голову, подчиниться своим родителям. Все трое сели в машину. Резко завёлся двигатель, и автомобиль, выехав на дорогу, с большой скоростью скрылся за горизонтом. Мирослав лишь разочарованно проводил его взглядом. Всё, что он запомнил – это номер машины.

Первые несколько минут он стоял в подавленном, безрадостном состоянии, не в силах смириться с несправедливостью. Но что-то в сердце не дало ему опустить руки, что-то заставило верить и надеяться, что эта встреча – не последняя. А вместе с тем к Мирославу пришло и вдохновение, заставившее встряхнуться, забыть про печаль и написать рассказ – первое его творение, полностью посвящённое высокому чувству любви. Вместе с ним родилось и еще одно стихотворение:

Тает

Отраженье звёзд на зеркале воды,

Знаешь –

Настаёт рассвет, где вместе я и ты.

И там,

Где ледяной туман отступит под лучами

Нам

Даруют крылья, чтоб летать под облаками.

Возьми,

Возьми мир в ладонь, согрей его дыханьем,

Зажги,

Зажги же солнце одним своим мечтаньем.

Создай,

Создай для всех судьбу, наполненную счастьем,

Раздай,

Раздай свою любовь, избавь всех от ненастья!

И мы,

И мы светим огнём, что иссушает слёзы,

И мы,

И мы с тобой вдвоём, как пламенные звёзды!

А затем произошло ещё одно событие, в очередной раз резко изменившее образ жизни Мирослава. В один из обычных будних дней он стоял за прилавком в магазине, и сразу обратил внимание на вошедшего мужчину, рослого, средних лет. На новом посетителе солидно смотрелся строгий чёрный костюм. Едва войдя внутрь, незнакомец пробасил:

– Уважаемые посетители! Магазин закрывается. Просьба покинуть помещение.

Он произнёс это настолько непререкаемым тоном, что двое мальчишек, выбиравшие игрушки, и дама, рассматривавшая хрусталь, поспешили немедленно выйти из магазина. Мирослав непонимающе спросил:

– В чём дело? Кто вы такой?

Солидный мужчина посмотрел на него и укоризненно произнёс:

– Славка, ты что же, не узнаёшь кузена?

Мирослав только тут заметил, что в чертах лица вошедшего есть что-то неуловимо-знакомое, родственное. Но как же он в таком случае изменился! Если Владимира он узнал сразу, то другого двоюродного брата – только после пристального рассматривания.

– Андрей! Неужели ты?

– Я, кому же ещё быть, – отмахнулся он рукой. – Сейчас речь не об этом. Тебе нужно срочно закрывать лавку и отдавать весь бизнес кому-то другому.

– Но… что случилось? – встревоженно спросил Мирослав.

– У нашего Владимира серьёзные неприятности. Желая подзаработать, он вляпался в какую-то историю, связанную с криминалом. Ему стали угрожать, а потом он куда-то пропал и до сих пор не объявился. Если его конкуренты узнают об этом магазине, то же самое может случиться и с тобой. Едва узнав о пропаже Владимира, я сразу вылетел из Москвы. Не хочу, знаешь ли, терять двух кузенов сразу.

Словно раскат грома раздался в голове у Мирослава после этих слов. «Вот он, бизнес-то, – горько подумал он, – до добра не доводит».

– Тогда конечно, жизнь дороже, – согласился он с Андреем.

– В общем, закрывай магазин, сделаем вид, что его владелец стал банкротом. Тебе придётся некоторое время пожить без работы, ну да ничего, может, я найду для тебя что-нибудь.

Мирослав закивал, понимая, насколько всё серьёзно. К тому же, когда все вещи из магазина увезли, и комната снова опустела, словно камень упал с души. Всё-таки он так и не полюбил эту работу, словно с самого начала чувствовал возможную беду.

– Но где же Владимир? Ты пытался его найти? – спросил он уже вечером, предложив кузену чай.

– Конечно, – откликнулся Андрей. Глотнув ароматного напитка, он продолжил: – Я и полицию привлёк, но пока всё безрезультатно. Вспомнив, что он открыл магазин в родном селе, я поспешил сюда, опасаясь за твою жизнь.

Мирослав покачал головой. Горько на душе стало от того, что ради наживы человек способен на всё, даже на связь с уголовниками, которые ему же потом и причинят вред. Но за тёплым чаем им не хотелось думать о грустном. Поневоле разговор перешёл на другие темы.

– Чем занимаешься-то в Москве? – поинтересовался Мирослав.

– Ну уж точно не криминалом, – откликнулся кузен. – Я организую различные культурные мероприятия: выставки, концерты, презентации. Доход, конечно, скромнее, чем у Владимира, зато работа эта намного безопаснее и приятнее.

«Вот он, шанс», – подумал вдруг Мирослав. Конечно, он понимал, что несколько не к месту задаёт свой вопрос, но всё же полюбопытствовал:

– А книгу издать ты смог бы?

– Сам – нет, но у меня есть пара знакомых в небольшом издательстве. А почему ты спросил?

Мирослав несколько смутился, но потом всё же признался:

– Видишь ли… В свободное время я иногда пишу. И вот как-то так постепенно получился собственный роман.

– О! Так это же хорошо! – с воодушевлением произнёс Андрей, и у его кузена как от сердца отлегло. Он сначала опасался насмешек, но теперь осмелел.

– Хочешь, покажу свою рукопись? – спросил Мирослав.

– Давай. А ещё неплохо было бы её и в электронном виде глянуть.

– Прости, в электронном – это как?

Андрей присвистнул.

– Славка, да ты совсем отстал от жизни в селе этом. Это значит – на компьютере. Неужели у тебя его нет?

Мирослав лишь помотал головой и полез в шкаф за рукописью. Достав аккуратно сложенные и пронумерованные листы, он протянул роман Андрею. Тот бегло взглянул на самый первый лист.

– Начало интересное, – заметил он. – Как будет время, прочитаю всё. А вообще, Славка, я мог бы поспособствовать изданию этого романа, но только если ты доверишь моему знакомому из Владивостока перепечатать рукопись на компьютере. Не за бесплатно, конечно, но сам понимаешь – даром в наши времена никто ничего не делает.

Пришлось на минуту задуматься. Конечно, Андрей – не Владимир, и раз заинтересовался творчеством кузена, то вряд ли обманет. С другой стороны, неизвестный знакомец Андрея мог запросто присвоить рукопись себе. Но Мирослав всё же привык верить в лучшее, он всегда старался найти положительные черты в людях, какими бы плохими они ни были. Поэтому он ответил после краткой паузы, во время которой Андрей успел пролистать рукопись:

– Пожалуй, я согласен.

– Вот и хорошо. А ещё я бы тебе предложил потом электронную версию распечатать в трёх экземплярах. Один я передам в издательство, второй ты оставишь себе, а третий я рекомендую отослать на ежегодный литературный конкурс.

На том и решили. Мирослав воодушевился предложением Андрея, но тревога за другого двоюродного брата не покидала его. И, отправив гостя спать в свободную комнату, Мирослав вернулся в зал, чтобы быстренько набросать сюжет рассказа, в котором главный герой пропадает, как и Владимир, но потом его всё же находят, а бандитов сажают в тюрьму. Очень хотелось надеяться, что позже, когда рассказ будет закончен, он сбудется. А пока Мирослав с чувством выполненного долга и с верой в лучшее также лёг спать.

Говорят, когда человек испытывает и веру, и надежду, и любовь сразу, тогда может случиться чудо. У Мирослава в те дни было именно такое состояние, ведь он с нежностью вспоминал лицо Вероники, её фиалковые глаза; надежда на скорую встречу с ней не покидала ни на миг; а вера, что Владимир всё же найдётся, придавала сил для творчества. И вот, в день, когда он дописал рассказ, и, довольный, шёл домой, кузен всё же объявился. Владимир появился на дороге, выйдя из-за кустов, показался на миг, махнул рукой брату и снова скрылся. Мирослав поспешил туда. За разросшимися кустами крыжовника сложно было разглядеть кузена. Владимир сам вышел навстречу:

– Здравствуй, Славик. Только тихо, а то мало ли – за мной могли проследить.

– Брат, где же ты был всё это время? Что случилось?

– Меня решили разорить конкуренты. Они связаны с криминальной группировкой. Весь бизнес пришлось закрыть, а я срочно уехал в Дальнегорск, где остановился у знакомого, которого преступники не знали. Мне пришлось на время пропасть, потому что бандиты пытались меня убить. Но ощущение слежки не покидало меня, и вскоре в Дальнегорске появились подозрительные личности, якобы разыскивающие родственника, а на самом деле желающие устранить меня. Дело в том, что я имею компромат на этих бандитов, вот почему моя жизнь под угрозой. Оказывается, они начали меня разыскивать повсюду, в каждом посёлке и городе Приморья. Кто знает, могли и сюда добраться, вот и приходится в прятки играть.

Мирослав молча слушал, потрясённо качая головой. Он не понимал, отчего люди так жестоки. А Владимир тем временем продолжал:

– Боюсь, мне придётся скрыться ещё дальше. Мне жаль расставаться с тобой и Андреем, но мы, наверно, больше не увидимся. Я собираюсь доехать до Хабаровска и улететь в Калининград – естественно, постараюсь при этом не особо попадаться на глаза, хотя это и сложно будет сделать в аэропорту. Надеюсь, там меня не найдут. Скажи Андрею, что я жив и вынужден уехать, и ещё – передай ему вот это.

Кузен отдал небольшую, плотно закрытую коробочку. Затем он протянул руку брату, тот пожал её, и они постояли так некоторое время, прощаясь. Мирослав чувствовал, как из глаз потекли предательские слёзы. Всё-таки, несмотря ни на что, это был его двоюродный брат, один из немногих людей на его пути одиночки. В этот момент некстати вспомнилась Вероника, и от осознания того, что он может никогда не увидеть её, на душе стало ещё горше.

– Прощай, брат. Жаль, что заставил тебя делать работу, противную твоей душе. Только сейчас я понимаю, как был глуп. Не деньги ведь главное в этой жизни…

– Не извиняйся, Влад. Я всё понимаю, и мне нужно было через это пройти. У тебя хоть что-то осталось на жизнь в Калининграде?

– Да, есть немного. А теперь прости – пора. Слишком долго я тебя тут ждал, а мне ещё идти ловить попутку.

– Прощай. Надеюсь, ещё свидимся, – перебарывая комок в горле, с трудом произнёс Мирослав. Владимир развернулся и скрылся за густыми кустами, предпочитая идти через ближайший подлесок.

Мирослав ещё долго стоял, глядя в ту сторону, где скрылся его кузен. В голове путались мысли. Да, Владимир едва не погиб, но именно это осознание хрупкости жизни дало ему шанс многое понять и переосмыслить. Оставалось надеяться, что кузен сможет скрыться от преступников и начать новую жизнь.

Вернувшись домой, Мирослав всё рассказал гостившему у него Андрею.

– Вот даже как… Что ж, пожелаем ему лёгкой дороги. Надеюсь, он многое изменит теперь в своей жизни. Кстати, а что он тебе дал?

Мирослав протянул кузену миниатюрную тёмную коробочку. Андрей открыл её.

– Ого! Похоже, тут флэшка с тем самым компроматом. Ну нет, мне этого даром не надо. Мне ещё жизнь пока дорога. Я, конечно, посмотрю, что на ней, а потом избавлюсь от столь опасной вещицы. Подкину её полиции, пусть дальше сами разбираются.

Они посидели некоторое время молча. Осознание того, что Владимир уехал далеко, и они могут больше не увидеться, придавало какой-то щемящей грусти. Затем Мирослав поднялся, взял бумагу с ручкой и прямо при Андрее набросал сюжет будущего рассказа – про трёх братьев и то, как они сначала перессорились, но когда пришла общая беда, помирились и вспомнили, что они всё-таки родственники.

– Жизнь всегда всё расставляет по местам, – произнёс Андрей, прочтя написанное. – Владимир занялся бизнесом, и это чуть его не погубило. Мою работу тоже можно назвать бизнесом, но более безопасным, по крайней мере, я ещё никогда не сталкивался с криминальными личностями – их просто не интересуют культурные мероприятия. Но тебе, Слава, полагаю, суждено стать писателем, и я помогу в этом. Завтра же я еду во Владивосток и отдаю твою рукопись в печать. Думаю, твой роман всё же опубликуют. И обязательно напиши задуманный рассказ.

– Благодарю тебя, брат, – Мирослав произнёс простые, казалось, слова, но они могли бы затронуть душу Андрея. Однако тот почему-то даже не обратил внимания на теплоту в голосе кузена, торопливо собирая вещи.

На следующий день Андрей уехал, а Мирослав снова пошёл на природу, где и написал задуманный рассказ, а заодно и успел подумать обо всех переменах, произошедших в его жизни. И, несмотря на тяжёлый камень, которым легло на душе расставание с Владимиром, писатель всё же отметил, что его собственные сокровенные мечты и желания начинают потихоньку сбываться.

А дальше всё пошло, как и задумывалось. Текст романа вскоре набрали на компьютере, распечатали для него и переслали по электронной почте в издательство, а также в жюри престижной премии. Любовь, вера и надежда по-прежнему шли вместе с Мирославом по жизненному пути, и он был окрылён уже тем, что его книгу вот-вот опубликуют.

Так прошёл этот год, полный событий, радостных и грустных, но подаривший Мирославу новые силы для дальнейшего творчества. Андрей, вернувшись из Владивостока, пригласил кузена в Москву, чтобы провести презентацию книги, а заодно посетить церемонию награждения лауреатов премии. Также он предложил перевезти в его квартиру рисунки и картины, чтобы организовать впоследствии выставку. И Мирослав, преисполненный надеждами на лучшее, с радостью согласился посетить столицу своей Родины. Ему казалось тогда, что одиночество вот-вот закончится, что все беды и неудачи скоро пройдут… Казалось. Судьба обманчива и лжива, как и многие люди.

***

Москва Мирославу не понравилась. Шумный, многолюдный город, бьющий в глаза навязчивой неоновой рекламой, вряд ли мог бы прийтись по душе человеку, привыкшему к размеренной жизни в селе. Единственные места, где Мирослав чувствовал себя более-менее спокойно – это скверы и парки. Особенно ему понравился Серебряный бор, в котором и дышалось даже легче после удушливой смеси выхлопных газов. Там он в основном и гулял, благо, Андрей жил неподалёку.

Городская суета вовсе не притягивала к себе, хотелось покоя и отдыха. Поэтому почти все дни до презентации книги Мирослав провёл в Серебряном бору, зачастую присаживаясь на скамейку неподалёку от небольшого озерца и строча очередной рассказ.

Андрей же, едва вернувшись в Москву, развёл кипучую деятельность, и целыми днями пропадал на различных встречах и мероприятиях. Мирослав побывал лишь на одной подобной вечеринке, чтобы больше в них не участвовать. Мужчины, зачем-то напомаженные, с апломбом и пафосом читали невыразительные стихи, а дамы с огромными и несуразными париками с каким-то глупым послушанием усердно им аплодировали. Коктейли и блюда, предлагаемые на встрече, вызывали у Мирослава отторжение одним своим видом. В общем, он понял, что светские вечеринки – это не для него, и впредь их не посещал.

Презентация книги прошла гораздо скромнее, во-первых, потому, что состоялась не в ресторане, а в библиотеке, а во-вторых, из-за небольшого числа гостей, в основном – частых посетителей книжного храма. Мирослав кратко рассказал о своём романе и о том, что подтолкнуло к его написанию, ответил на довольно глупые, как ему казалось, вопросы («А не лучше ли памятники архитектуры приспособить под особняки?», «Зачем жителям села противиться?»). В итоге лишь несколько экземпляров книги было продано, но Андрей уверил кузена, что это лишь начало, а после публикации в газете информации об этой презентации весь небольшой тираж романа живо раскупят. Мирослав был доволен и тем, что хотя бы тысяча человек, но прочитают его произведение. На большее количество экземпляров он просто не мог рассчитывать.

А затем время подошло и для долгожданной церемонии. Конечно, многие участники не смогли приехать из отдалённых краёв и областей, однако большинство включённых в шорт-лист премии (Андрей каким-то образом поспособствовал тому, чтобы его кузен стал одним из претендентов на награду) всё же приехали в Москву.

В холле местной гостиницы, где решили провести церемонию, было тесно. Кроме самих участников, здесь присутствовали многие именитые поэты и писатели. Впрочем, Мирослав не чувствовал особого страха или стеснения, находясь неподалёку от знаменитостей. Он горячо надеялся, что сегодня станет лауреатом премии, и тогда для него откроется дорога в большую литературу, к самым её вершинам.

Андрей обратил внимание кузена на троих участников жюри, которые судили как раз номинацию «Проза». Все трое с важным видом, не обращая ни на кого внимания, проследовали в конференц-зал. Женщина, которую, как сказал Андрей, звали Мариной, оказалась низенькой и полноватой. Мирослав при первом взгляде на неё понял, что добродушное лицо – всего лишь маска, за которой скрываются злость и хитрость. Двое других, Борис и Сергей, показались молодому автору довольно строгими на вид. Тем не менее, Мирослав не терял надежды, поскольку внешность часто бывает обманчива. Правда, в одном он был точно уверен: от таких, как Марина, добра не жди.

А затем сердце затрепетало в груди, ведь перед его взором возникла она – та самая Вероника прошла в конференц-зал в сопровождении своих вечно угрюмых родителей. Сама девушка, с лёгкими сабо на изящных ногах и в красивом зелёном платье с цветами, улыбалась непринуждённо.

– Андрей, а ты её не знаешь? – показал на прошедшую Веронику Мирослав.

– А, это одна из начинающих поэтесс. Она живёт в Подмосковье, но много путешествует по стране вместе с родителями. Я как-то год назад устраивал для неё литературный вечер. Её зовут Вероника Славнова. Видимо, она тоже участвует. Что, понравилась?

– Да, – вынужден был признаться Мирослав.

Андрей покачал головой.

– Её родители довольно строгие. Они мало кому из мужчин дают приблизиться к дочери, и мечтают её выдать замуж за самого достойного и богатого.

Мирослав только тяжело вздохнул. Его любовь была одновременно близка и недосягаема; впрочем, оставалась надежда, что если он станет всё-таки лауреатом, то родители Вероники будут к нему более снисходительны.

Андрей представился как «литературный агент Мирослава Корнева», и они вместе вошли в конференц-зал. Зрительный зал уже почти заполнился; они прошли на свободные места почти в последнем ряду. Мирослав обратил внимание, что Вероника сидит в самом центре зала. Она явно увидела его и даже привстала; сердце учащённо забилось: значит, она тоже к нему не безразлична! Однако отец Вероники резким жестом показал ей сесть на место. Что ж, пока что двум близким сердцам придётся побыть в отдалении…

Почти всю вступительную часть церемонии, когда участники жюри говорили обычные торжественные слова, а местные музыканты в перерывах исполняли номера, Мирослав смотрел не на сцену, а в сторону Вероники. Это не укрылось от взгляда Андрея:

– Смотрю, она крепко тебя зацепила своей красотой, – вполголоса заметил он.

Мирослав лишь вздохнул. Знал бы кузен, что дело вовсе не в красоте, а в необъяснимом чувстве единения душ, в ощущении, что только она – твоя единственная половинка…

Затем постепенно начали объявлять лауреатов премии. Первыми объявили победителей в номинации «Фантастика». Мирослав неодобрительно покачал головой, услышав название повести одного из призёров – «Девочка и мертвецы». По его мнению, произведение с подобным заглавием не имело права на жизнь. Он вообще не мог понять странной мании многих современных авторов писать про кладбища, зомби, упырей и прочую нечисть. Зачем весь этот мрак и ужас, когда нужно радоваться жизни?..

Лауреаты вышли на сцену, постояли там некоторое время, чтобы их сфотографировали, кто-то произнёс пару благодарственных слов. Затем точно таким же образом стали награждать остальных победителей. Постепенно дело подходило к объявлению лауреатов двух основных номинаций – «Поэзия» и «Проза». И вот Марина вышла на сцену, чтобы огласить имена победителей-стихотворцев. Мирослав обратил своё внимание на сцену, ожидая вот-вот услышать имя любимой, но этого так и не произошло. Он видел издалека, как поникли её плечи, и вся она словно съёжилась.

Андрей пояснил:

– У Вероники слишком простые стихи. Их, конечно, легко читать, но сейчас в моде постмодерн и авангардизм.

Мирослав недоумённо пожал плечами, не понимая смысла последних двух слов. Кузен принялся было объяснять, но соседи по ряду призвали их к тишине – начали объявлять лауреатов в номинации «Проза».

Спустя минуту Мирославу, сидевшему в радостном ожидании и предвкушении пусть не первого, но хотя бы третьего места, пришлось точно так же, как и Веронике, опустить плечи и голову. Его имя в числе призёров так и не прозвучало. Андрей снова встрял со своими пояснениями:

– Понимаешь, и у тебя роман слишком для них простой, прямолинейный.

Но эти слова мало того что не служили утешением, они напротив, ещё больше расстроили Мирослава. Губы молодого автора задрожали; с трудом он вымолвил:

– Значит, не быть мне писателем…

Он ещё не знал тогда, что лишь спустя много лет его роман станет общепризнанной классикой литературы…

После Мирослав с трудом мог вспомнить, как он покинул конференц-зал и добрался до дома. Кажется, сначала он увидел, как безучастную ко всему Веронику выводят под руки её родители. Эта картина словно добавила масла в огонь горечи, которая овладела молодым автором. В результате Андрею пришлось тащить кузена к выходу едва ли не волоком. Когда Мирослав оказался в машине двоюродного брата, он и вовсе отключился, настолько сильно ударило поражение по его раненой душе.

Очнулся Мирослав уже в квартире кузена.

– Вот уж не думал, что ты окажешься таким чувствительным, – покачал головой Андрей. – Ну не получилось выиграть в этот раз, может, удастся в следующий.

– Не будет следующего раза, – с горечью в голосе произнёс Мирослав. – Нет у меня теперь никаких душевных сил, чтобы написать ещё хоть что-либо.

Андрей лишь пожал плечами. Его кузен, казалось, вот-вот разрыдается, но ему всё же удалось сдержать себя и забыться, уснув прямо в одежде на диване, куда его дотащил Андрей…

Интерлюдия. Стихотворение, написанное Вероникой.

Одна.

И ни единой

Души родимой.

Сама –

Ранима.

Не понимает никто.

Живу

Иль существую?

Но торжествую –

Судьбу

Увидела, ликую!..

Но – крылья отобрали.

Навзрыд

Кричу стихами:

Сердце – не камень,

Болит

Не по программе.

А они – всё о себе.

Куда,

Куда бежать мне?

Беда.

Беда пришла к ней,

Душе моей.

Отец и мать – о том не знают.

Но с ним я б полетала,

Всегда о нём мечтала –

Кто прикоснётся взглядом

И душу приласкает.

Не надо больше яда.

Пустите же, пустите!

Я рвусь из паутины

И разрываю нити!

Хочу быть на свободе

И – никакой рутины.

И пусть пока

Никто меня не ценит,

Пройдут века –

Слова мои нетленны.

…Так пусть же духом вместе с ним

Мы новомирье сотворим!

Глава вторая. Художник и певец

Последующие несколько дней Мирослав провёл практически в одиночестве: Андрей с утра уходил по своим организационным делам, а его кузен оставался наедине с собственными невесёлыми мыслями. Апатия подкралась и захватила разум; Мирославу казалось, что больше он никогда ничего не сможет написать, потому что он осознал, что его произведения никому не нужны в современном жестоком мире. Читали сейчас в основном только те книги, которые эпатировали публику: романы про зомби, убийства, вампиров, криминальные разборки, любовные похождения, бульварные детективы и прочее, что литературой-то назвать язык не поднимался. Книги с обычными житейскими сюжетами, как у Мирослава, мало привлекали публику.

…Дни шли, а несостоявшийся писатель практически всё время находился в квартире кузена. Лишь однажды он вспомнил, что успокоение приходит к нему на природе, и выбрался в Серебряный бор. Там он с грустью смотрел на то, как природой овладевает осень: становилось всё холоднее, беспощадный ветер срывал листья с деревьев. Меланхолия этого времени года царила и в душе Мирослава.

Так, сидя на скамейке, он решил про себя, что не будет больше обременять Андрея, а в ближайшее же время уедет из Москвы. Вечером он сказал об этом кузену, но тот покачал головой:

– Ты попытался лишь один раз, не стоило так сильно расстраиваться из-за этого. Теперь, раз у тебя нет желания что-либо написать, мы попробуем сделать выставку твоих картин.

Казалось, двоюродный брат заботится о судьбе Мирослава, но на самом деле им двигала жажда выгоды: выставки приносили Андрею определённую прибыль.

Попытка поспорить с кузеном не увенчалась успехом: тот твёрдо настоял на том, чтобы Мирослав попробовал стать если не писателем, то художником. В результате ему пришлось поневоле согласиться и попробовать ещё раз влиться в культурную жизнь столицы.

Постепенно все картины Мирослава перенесли в выставочный зал одного из небольших музеев Москвы. Такие музеи почти не имели своих экспонатов и отчаянно цеплялись за жизнь, проводя подобные выставки. Правда, Андрей заметил, что кроме картин Мирослава будут представлены работы других художников-авангардистов, чтобы привлечь внимание публики. Это заставило его кузена внутренне сжаться: в прошлый раз он услышал слово «авангардизм» после неудачной попытки стать писателем.

Мирослав не понимал и не хотел понимать слов «экспрессионизм», «импрессионизм», «сюрреализм», «авангардизм» и «постмодернизм». Да ему то и не требовалось – он рисовал картины с душой, всегда стараясь отразить в них частичку себя, а заодно – оживить природу, передать через рисунок то, что увидел сам. И если уж он изображал птицу, то так, что казалось – она вот-вот вылетит из картины наружу; если рисовал ручей – то старался полутонами передать его журчание, бег по камням. Все картины Мирослава словно оживали перед взглядом человека, настроенного на гармонию с природой. Но таких людей в Москве становилось всё меньше…

Всего работ у Мирослава набралось чуть больше десятка – всё-таки он отдавал предпочтение писательству. Рисунки давались ему с трудом, всякий раз он оставлял в них часть своей души. Если бы кто-то попытался понять настроение художника, заглянуть за грань нарисованного, он увидел бы в свете восходящего солнца улыбку молодости и задора, в опадающей листве – одиночество и грусть вместе с надеждой на будущую тёплую весну… Сам Мирослав одной из лучших считал картину, изображающую резкую границу между селом и недалёким лесом. С одной стороны он нарисовал дома в Лазо – какие-то из них были заброшены, другие – отстроены на манер современных коттеджей. Но резкий контраст между зданиями не шёл ни в какое сравнение с главным противопоставлением – напротив села, через асфальтовую, но уже порядком разбитую дорогу, вставал дремучей, дикой стеной гордый лес, выстоявший, несмотря на деятельность браконьеров и дельцов, вывозящих древесину из страны. Могучие дубы и стройные берёзы стояли единым строем, и пропускали они под сень своих крон только тех, кто не чурался природы и не боялся её.

Всё это мог бы увидеть человек с незамутнённым взором, не опороченный благами цивилизации, и Мирославу очень хотелось, чтобы нашлись те, кто разглядит и поймёт его одинокую душу. Ещё он надеялся, что к нему на выставку придёт Вероника. Но все эти мечты теперь, после неудачи, казались ему несбыточными. Неуместно, считал Мирослав, проводить такую выставку в Москве, где многие уже забыли, как выглядит настоящая природа. Даже в Серебряном бору редко встречались горожане.

Тем не менее, надежда продолжала жить. Настоящий писатель или художник, по мнению Мирослава, продолжит творить, даже если у него будет всего один читатель или человек, разгадавший смысл рисунка. Корнев уповал на то, что хоть кто-то воспримет красоту его картин, и тогда к нему вернётся творческое вдохновение, вернутся силы творить и в письменном, и в графическом виде.

Пока шла подготовка к выставке, незаметно пролетели дни, оставшиеся до тридцать первого дня рождения Мирослава. Несмотря на все протесты кузена, Андрей устроил по этому случаю самый настоящий праздник. С помощью своей знакомой Ларисы, которая вполне могла стать в будущем его женой (впрочем, с браком Андрей не торопился) ему удалось накрыть богатый стол, с самыми различными блюдами. Купили они и вино с шампанским, хотя Мирослав по-прежнему предпочитал вести трезвый образ жизни.

Андрей настоял и на презенте для двоюродного брата. Мирослав предпочёл бы в качестве подарка увидеться с Вероникой, но это оставалось несбыточной мечтой – удалось лишь выяснить, что после неудачи она вместе с родителями куда-то уехала из Москвы. «Неужели так и суждено остаться мне одиночкой?!» – с грустью думал Мирослав. Предстоящий праздник вовсе не радовал его.

Сам день рождения начался достаточно буднично. Андрей уже ушёл по своим делам, и Мирослав удивился сам себе: раньше он всегда вставал рано, а тут проспал почти до десяти часов. Настроения не ощущалось; праздник словно стал чем-то чуждым. Тем не менее, Мирослав решил для себя провести этот день насколько возможно весело. Для того чтобы хоть как-то прийти в себя, он отправился на прогулку в Серебряный бор.

На улице становилось с каждым днём всё холоднее, но Мирослав не обращал на это особого внимания. Гуляя по тропинкам, он увидел компанию «моржей», что направлялись к водоёму неподалёку раздетыми по пояс и босиком. «Надо же, и здесь есть закалённые люди! – подивился Корнев. – А что же я? Неужели утратил и свою связь с природой?». Неожиданное желание заставило его разуться и присоединиться к группе из трёх мужчин и двух девушек. Холодная земля обжигала стопы, по спине поползли мурашки от одной только мысли о том, что он тоже разденется и окунется в почти ледяную воду… Но Мирослав, уже приняв решение, не мог отступить. Глядя, как смело две девушки прыгают в воду и выныривают со счастливыми улыбками, он прогнал все свои страхи. Когда подошла его очередь, он быстро разделся и без всяких сомнений прыгнул в воду. Первое, что он ощутил – будто огромная глыба навалилась ему на грудь, мешая дышать. Сердце забилось сильнее, холод пробрал до косточек. Мирослав вынырнул и тут же почувствовал, как спадает невидимый тяжкий груз. Отчего-то стало тепло, по лбу струилась не только спадающая с волос вода, но и пот. Когда он вышел спустя минуту из воды, от его тела шёл горячий пар, и только теперь Мирослав обратил внимание, что точно такой же пар шёл и от остальных.

– Впервые? – обратился к нему рыжебородый мужчина лет сорока.

Мирослав кивнул.

– Молодец, стойко держишься, – похвалил его «морж». Другой мужчина, на вид чуть постарше, хлопнул Мирослава по плечу.

– Так держать, для здоровья полезно! Как звать хоть?

– Мирослав.

Одеваясь, он познакомился с остальными. Две девушки бросали на него любопытствующие взгляды, но он не чувствовал той искры, того духовного подъёма, которые появлялись у него при едином взоре, обращённом на Веронику. Только она была его идеалом, которому он не собирался изменять. Только она могла снова зажечь в нём искру чистого и свободного творчества.

Они ещё походили по округе, уже не раздеваясь, но периодически сбрасывая обувь. После купания идти босиком по стылой земле было уже не так холодно, да и давняя привычка Мирослава всё же сказывалась. Он снова чувствовал единение с природой, к нему возвращались настроение и вдохновение. Неожиданно для себя он запел, слова сами приходили к нему:

Не замерзай!

Согрею душевным теплом!

Не умирай!

Согрею сердечным огнём!

Остальные с готовностью подхватили эти строчки. Потом Мирослав на ходу придумал ещё несколько строчек, а потом ещё и ещё… Всё тот же рыжебородый «морж» заметил:

– А здорово у тебя петь получается! Слова сам сочинил?

– Да, – пожал плечами Мирослав. Для него это не было чем-то особо выдающимся.

– Слушай, я тут знаю одного организатора, так он мог бы для тебя устроить выступление на концерте…

– Его случайно не Андрей Корнев зовут?

– Да, а откуда…

– Это мой кузен, – с улыбкой ответил на непроизнесённый вопрос Мирослав.

– Так ещё лучше! Тебе обязательно нужно выступить, с такими-то певческими и вокальными данными!

– Может быть, я и попробую, – Мирослав чувствовал, что на душе его стало легче. «Даже если с выставкой ничего не получится, я попробую стать певцом. Раз уж простому человеку моё исполнение, мой голос нравятся, то и другим уж точно не будут противны», – подумал он с надеждой на лучшее.

Дойдя до границы парка, «моржи» и Мирослав обулись и распрощались, договорившись встретиться здесь же через неделю. Глядя вслед новым знакомым, Корнев запоздало вспомнил, что не пригласил их на выставку. Но, несмотря на эту небольшую неприятность, Мирослав почувствовал, как на душе у него стало гораздо легче. Подняв настрой прогулкой (и даже не думая о том, что мог простыть), он уже без расстройства воспринял вечером присутствие Ларисы и нескольких друзей Андрея. Сам же кузен торжественно поздравил Мирослава и поднял бокал с шампанским. Поневоле пришлось пригубить и самому виновнику торжества.

После первого тоста и пробы холодных закусок Андрей на минуту отлучился, чтобы затем войти в комнату с новейшим планшетным компьютером.

– Мирослав, это твой подарок! Пользуйся! – кузен протянул планшетник имениннику.

– Спасибо, конечно… Правда, я не умею… – Мирослав чуть покраснел, но со смущением всё же принял подарок.

– Ничего, научим! – бодро проговорил Андрей и тут же, не мешкая, произнёс второй тост. Снова поневоле пришлось пригубить.

Немного посидев за столом, гости потребовали от хозяина развлечений. Тот включил музыку, под которую сам тут же принялся танцевать с Ларисой. Мирослав остался за столом: другие девушки из пришедших в гости также не нашли отклика в его сердце. Знакомые Андрея тут же принялись выплясывать с девушками. Затем кузен, заметив, что Мирослав сидит в одиночестве, попросил его развлечь гостей.

Видимо, от алкоголя, ударившего в голову, а может, ещё и от утренней прогулки, Мирослав расхрабрился и вместо заявленного Андреем чтения стихов начал петь. Как-то так получилось, что он запомнил все слова песни, сочинённой утром, и без запинки её исполнил. Кажется, гостям она пришлась по вкусу, поскольку они зааплодировали в конце, кто-то даже крикнул: «Браво!». Польщённый Мирослав сел на место, и подумал про себя: «Теперь-то точно мне удастся стать если не писателем или художником, то хотя бы певцом!».

Андрей клятвенно заверил всех присутствующих, что такой талант не должен пропадать, и вскоре после выставки он организует для кузена выступление на одном из ближайших концертов. Гости снова зааплодировали, а Мирослав лишь улыбался, опять чувствуя себя нужным для других и полным творческих сил.

Он присел за стол, чтобы насладиться вкусными салатами, приготовленными Ларисой. Сама подруга Андрея обладала какой-то, с одной стороны, притягательной, а с другой – отталкивающей внешностью. Роскошные тёмные волосы, изящная шея, узкая талия… но резкие скулы, вздёрнутый подбородок, слишком толстые бёдра отнюдь не красили Ларису. К тому же, она часто во время празднества притрагивалась к спиртному, иногда слишком уж грубо шутила… Нет, Мирославу такая женщина не пришлась по душе. Конечно, он ещё ни разу не видел свою возлюбленную Веронику в обстановке, подобной сегодняшней, но почему-то был твёрдо уверен, что она не способна на пошлый юмор и резкие замечания вкупе с опорожнением бокалов…

Сам Андрей, похоже, вовсе не замечал недостатков своей подруги. Он с готовностью смеялся над её шутками, часто подливал ей то шампанского, то вина, а то и ещё чего покрепче… Судя по всему, кузен не имел ничего против подобной спутницы на всю жизнь. Махнув на это рукой, Мирослав предоставил право двоюродному брату решать самому.

Остаток вечера пролетел быстро. Гости мало-помалу разошлись, Лариса осталась переночевать, к тому же, после обильных возлияний она уже не могла ровно ходить. Поддерживаемая с двух сторон Мирославом и Андреем, она добралась до ближайшего дивана и практически сразу уснула. Мужчинам пришлось самим всё убирать со стола и мыть посуду.

Тщательно полируя одно из блюдец, Андрей заметил:

– Не умеешь ты веселиться по-настоящему. За весь вечер так и не расслабился толком.

– Не умею, – признал Мирослав. – Потому что не люблю выпивать, не понимаю пошлых шуток и не участвую в дёрганых танцах. Такой уж я, – развёл он руками, позабыв, что держит в них вилки.

– Поосторожнее, а то в глаз мне попадёшь, – Андрей чуть отклонился. Вздохнув, он уже молча продолжил мыть посуду, сочтя бесполезными дальнейшие попытки переубедить кузена.

Мирослав же подумал про себя: «По-настоящему отдохнул душой и расслабился я нынче утром».

***

Через два дня Мирослав проснулся и ощутил лёгкое недомогание. Болела голова, во всём теле поселилась вялость, а из носа казалось, вот-вот потечёт неостановимый поток. «Кажется, я всё же переусердствовал тогда с «моржеванием», ведь не привык ещё к такому закаливанию, – подумал художник и тут же вспомнил, что сегодня должна открыться выставка его картин. – Ещё не хватало при всех расчихаться…».

Андрея опять не было дома с утра. Мирослав встряхнулся и, борясь с желанием чихнуть, прошёл в ванную. Умывшись тёплой водой, он почувствовал себя чуть лучше, но в носу не прекратило свербеть. Мирославу пришлось вытереть побежавшие сопли платком.

Он перекусил на скорую руку очередным салатом, приготовленным вчера вечером Ларисой (теперь она всё чаще появлялась в квартире кузена). Шмыгая носом, Мирослав убеждал себя, что это пройдёт, ведь он практически никогда не жаловался на здоровье.

Наверно, только ему могла прийти в подобный момент мысль: «Клин клином вышибают». Он встал, решительно оделся и направился к Серебряному бору. По дороге он всё ещё сдерживал себя, чтобы не чихнуть, и спорил сам с собой: «Я никогда не болел! Да, но слишком переусердствовал во время закаливания… И сейчас иду зачем-то туда же… Но нет! Природа лечит, а не таблетки в аптеке!». Так, разрешив разногласие внутри себя, Мирослав подошёл к тому же водоёму, что и два дня назад. На сей раз здесь никого не наблюдалось, но на глинистом берегу он увидел явственный отпечаток чьей-то босой ноги – видимо, кто-то из «моржей» проснулся раньше, поскольку след был ещё свежим.

Набрав воздуху в грудь и постаравшись забыть про головную боль и потёкший снова нос, Мирослав быстро разделся до трусов. Через миг он уже смело прыгнул в ледяную воду – и снова почувствовал то же, что и раньше: словно что-то огромное навалилось на него и мешает дышать. Но, едва вынырнув, Мирослав ощутил лёгкость во всём теле, свободу и какую-то внутреннюю силу. Выбираясь на берег, он уже напрочь забыл про головную боль, вялость и шмыгающий нос, который, словно испугавшись закаливающей процедуры, тут же перестал его беспокоить.

…К открытию выставки Мирослав уже чувствовал себя абсолютно здоровым. Андрей заехал за кузеном, и вместе они вскоре прибыли в музей, возле которого уже собралось несколько заинтересованных людей.

Безо всяких пышных церемоний, разрезаний ленточки и тому подобного сотрудник музея объявил об открытии выставки и пригласил всех пройти в зал. Конечно, Мирослав с Андреем вошли первыми, за ними – пара девушек странного вида, с раскрашенными зелёными волосами и цветными точками на лбу. Кузен пояснил художнику, что это – две сестры, нарисовавшие остальные картины, представленные на выставке.

Едва войдя в зал, Мирослав убедился, что творения двух сестёр под стать их внешнему виду: такие же аляповатые, бьющие в глаза яркими красками, и столь же непонятные. Почти на каждой их картине было нарисовано что-то с неясными контурами, представлявшееся в воображении не то пьяным драконом, не то поломанным фортепьяно. Работы Мирослава, расположившиеся на противоположной стене, являлись резким контрастом к картинам двух юных художниц. В творчестве Корнева чувствовалась жизнь, она пробивалась горным чистым источником на одной картине и прорастала подснежником сквозь сугроб в другой; пламенела красками заката и рассвета; тянулась к наблюдателю ветвями деревьев. Мирослав глядел на свои творения и снова поражался тому, что вложил в них – будто частичка его души осталась в каждом мазке…

Но посетители, с интересом пытавшиеся понять, что же такое крылось за неясными образами, нарисованными двумя сёстрами, отнюдь не желали вглядываться в картины Мирослава и искать в них потайные порывы души художника. Люди не задерживали долгого взгляда на его рисунках, которые казались им простыми и незамысловатыми. Всё, что нарисовал Мирослав Корнев, не било в глаза яркими красками или вычурными образами. Все его картины могли бы взбудоражить душу ценителя живого и естественного, но в суетливой столице России таких людей осталось очень мало. Здесь все привыкли к другим художествам, вроде тех, что висели напротив. О чём ему прямо и сообщили две сестрички, подошедшие ближе:

– Ой, ну мы так рисовали только в юношестве, – сморщила носик одна.

– Да, вроде вы взрослый мужчина, а рисуете с детской наивностью, – добавила другая. – Вон, поглядите на наши работы – поймёте, как рисовать надо.

Мирослав не стал им ничего отвечать; горький комок засел у него в горле. Его снова грызла обида, что его творения не оценили по достоинству, да ещё и взялись его поучать, «как надо» – и кто! Две девчонки, каждая лет на десять, а то и больше, моложе его!

Конечно, можно было обмануть себя, сказав: «Да у них же ещё ветер в голове, что они понимают в искусстве?», но реакция остальных посетителей не давала покоя Мирославу. Они не смотрели и не желали всматриваться в его картины, зато наперебой хвалили двух девиц, с высокомерием глядевших на конкурента, посмевшего разделить с ними выставочный зал.

Андрей снова пытался что-то доказать кузену, опять говорил про несовременность его картин, про новые течения в живописи… Мирослав не слушал и не желал слышать ни слова. Его сердце снова, как и в день вручения премии, разбилось на тысячи осколков. Несостоявшийся писатель и художник почувствовал себя растоптанным и раздавленным; накатила утренняя усталость. Он чихнул, не удержавшись, и по всему залу тут же пополз шёпот – пополз чёрной змеёй осуждения его уже не только как художника, но и как человека.

– Нет, мало того, что нарисовал что-то совсем уж простое, деревенское, так ещё и пришёл нас всех сюда заражать, – Мирослав не знал, слышал ли он эти слова наяву или в воспалившемся от болезни воображении. В голове его помутилось; яркие краски картин двух сестёр больно ударили по глазам, вызывая тошноту. Мирослав почувствовал, что он словно проваливается в пропасть, и в этот страшный миг он без сил упал на пол…

– «Скорую»! – крикнул кто-то, но это слово едва не потонуло в поднявшемся ропоте. Многие уже в открытую и не стесняясь возмущались, кто-то торопился покинуть музей, другие отошли подальше от упавшего художника. Андрей тоже опасливо попятился, боясь заразиться, но всё же достал смартфон и вызвал бригаду санитаров…

***

Свет, яркий свет мешал ему уснуть, раствориться во мраке, который обещал забытьё и избавление от страданий мечущейся души. Этот свет бил изнутри, накатывал волнами, и Мирослав лишь благодаря ему не скатывался в пучину небытия. Он понимал, что если свет исчезнет, то жизнь оборвётся. Но тут же приходили тёмные мысли, пауками свивавшие свои паутины в мозгу: «А стоит ли жить в этом жестоком мире, не принимающем одиночек?». И только вспышки света придавали сил Мирославу, чтобы разрубить эти ловчие сети смерти…

Внутренняя борьба не затихала в нём ни на мгновение; только воспоминание о Веронике и надежда на то, что он может стать певцом, давали ему сил держаться и не сдаваться. Мирослав не давал тьме подступиться, сражаясь с болезнью, преодолевая её, словно легкоатлет, прыгающий в высоту или через высокий барьер.

И только благодаря тому, что Мирослав не сдался, тьма вынужденно отступила, а яркий свет словно наполнил всё его тело. Корнев открыл глаза и увидел обычную больничную палату, где он лежал.

– Пациент очнулся, – произнесли где-то сбоку. Мирослав осторожно повернул голову, опасаясь, что боль вот-вот вернётся, но нет – движение далось легко. Перед глазами выздоравливающего предстало лицо санитара – обычное овальное лицо, часть которого скрывала белая маска.

Неожиданно в голове роем завихрились мысли, внутренний голос зашептал Мирославу: «Маски… сорви маски, увидишь истинную суть… увидишь… поймёшь».

Рука против воли потянулась к санитару, чтобы заглянуть под маску, но тот опасливо попятился и произнёс:

– Лежите, больной, вам ещё нельзя вставать.

Мирослав опустил руку обратно. «Что это на меня нашло?» – озадачился он.

Тем временем в палату вошли два врача, тоже в масках, и снова в голове Мирослава возник шёпот: «Увидишь, что под маской… Истинную суть…». Корнев со стоном замотал головой, прогоняя прочь наваждение.

– Больной, что с вами? Вам плохо? – участливо спросил один из врачей.

– Голова… – с трудом промолвил Мирослав. Он едва узнал собственный голос, ставший охрипшим и слабым. И тут же апатия и тьма снова попытались завладеть его разумом, их шёпот отличался от предыдущего, но тоже давил на сознание: «Не станешь певцом… нет у тебя теперь голоса». Корнев снова застонал, пытаясь справиться с собственным бессилием, но едва ему это удалось, как вернулся иной шёпот, более навязчивый: «Сорви маски, сорви, сорви! Узнай то, что скрыто!». Мирославу казалось, что безумие овладевает им. Он в отчаянии закрыл глаза, надеясь снова увидеть внутренний свет. Но на сей раз он не ощутил ничего, кроме тьмы – и безликих голосов в ней, шепчущих, зовущих, не дающих покоя…

– Вам нужно отдохнуть, – раздалось откуда-то, вроде рядом, но в то же время – словно из далёкого мира. Мирослав почувствовал, что в него что-то вкалывают, попытался было сопротивляться, но шепчущие голоса не отпускали его, не давали возможности пошевелиться. И только один из этих голосов, принадлежащий разуму, произнёс успокаивающее: «Лежи, это всего лишь снотворное. Тебе станет легче».

…Спустя минуту Мирослав погрузился в спасительный сон.

***

С каждым следующим пробуждением он чувствовал себя всё лучше. Постепенно проходили головная боль, вялость, тошнота. Мирослав уже почти не чихал, и вскоре уже свободно ходил по палате, а затем и по больничному коридору. Не тревожили его больше и навязчивые голоса в голове, хотя Корнев не раз возвращался мыслями к тому, что он слышал в их пугающем шёпоте, пытаясь понять, что бы это значило. Но разгадка пока не приходила, и Мирослав махнул рукой, сосредоточившись на том, чтобы выздороветь.

Постепенно крепчал и его голос, он вскоре снова смог нормально разговаривать, а в день выписки даже запел, чем немало удивил врачей и пациентов. Мирослав всеми силами гнал прочь от себя болезнь и мрачные мысли, он старался не вспоминать свои неудачи. Его пение оценили все, сказав, что у него прекрасный голос, попутно заметив, что раз пациент поёт, то он уже точно выздоровел. То, что никто не стал критиковать его вокальные данные, обнадёживало Мирослава; вернувшись домой к Андрею, он сразу уверил кузена в том, что полностью поправился и готов принять участие в каком-нибудь концерте. Пока двоюродный брат с кем-то созванивался, договариваясь насчёт выступления, Мирослав взял листок и ручку и принялся строчить текст песни, которую он импровизированно спел в больнице. Затем, когда Андрей сообщил, что выступление через две недели, его кузен написал на другом листке тот же текст и отдал, чтобы кто-нибудь мог написать музыку к этим стихам (пожалуй, это единственный вид творчества, который никак не давался Мирославу, но скорее по причине недостаточности знаний, чем из-за отсутствия вдохновения). Правда, сам Андрей читать стихи не стал, заявив, что якобы не хочет «сглазить».

– Да ты-то тут причём? – удивился Мирослав. – Мои прошлые неудачи – вина тех, кто не хочет воспринимать настоящую культуру, кто слишком привык к помпезному и выпячивающему себя искусству…

Андрей лишь покачал головой, не соглашаясь с кузеном, но дальше спорить с ним не стал.

Дальнейшие дни словно слились в один. Мирослав каждый день тренировал свой голос – даже не разбираясь в нотной грамоте, он инстинктивно чувствовал фальшь, и потому по нескольку часов только и занимался, что пением. Он брал то высокие, то низкие ноты, старался протянуть гласные звуки как можно дольше, самостоятельно учился задерживать воздух в груди… Занимался этим Мирослав, как правило, днём, когда и Андрей, и его соседи по дому находились на работе.

Подготавливаясь к концерту, он берёг себя, гулял в основном только по примыкающей к дому улице. Первый снег ещё не выпал, хотя ноябрь уже подходил к концу, и все листья опали с деревьев. Мирослав, конечно, хотел бы и погулять на природе, снова посетить Серебряный бор, но он опасался, что не удержится от искушения попробовать ещё раз окунуться в ледяную воду. Почему-то Корнев был твёрдо уверен в том, что заболел не столько от неумеренности в «моржевании», сколько из-за собственного расстройства и разочарования тем, что ему не удалось стать ни писателем, ни художником.

Но Мирослав дал себе твёрдое слово поберечься перед выступлением. «Уж певцом-то у меня точно получится стать, вон как все положительно отзывались», – с этими мыслями и надеждами на будущие свершения он продолжал готовиться к концерту.

В один из дней Андрей принёс на «флэшке» музыку, написанную одним из начинающих композиторов на стихи Мирослава.

– Только он просил тебе передать, что музыку на стихи писать сложнее, чем наоборот, – заметил Андрей. – Поэтому в следующий раз возьмёшь его записи и попробуешь что-нибудь сочинить сам.

Говоря по правде, Мирослав не любил себя чем-то ограничивать в творчестве, а потому не совсем понимал, как это – писать стихи, которые идеально подходили бы к музыкальной записи. «Хотя, наверно, композитору тоже оказалось непросто подобрать мотив к моим стихам», – эта мысль заставила его о многом задуматься, в том числе и о том, чтобы сходить на музыкальные курсы и освоить нотную грамоту – тогда он сможет сам писать песни целиком.

К тому времени Мирослав, которому помогали Андрей и Лариса, уже неплохо освоился с планшетным компьютером. Сбросив туда запись, он сперва прослушал её. Композиция ему понравилась, хотя в некоторых местах она немного не совпадала с ритмом стихотворения. Пришлось Мирославу поневоле заменить пару слов, чтобы мелодия идеально подходила к написанным строчкам.

На следующий день, когда все снова ушли на работу, Мирослав включил на планшете запись и поставил её на повторное воспроизведение. Затем он несколько часов без перерыва репетировал, стараясь добиться идеального звучания. К концу репетиции пот валил с Мирослава градом, но он остался доволен получившимся результатом. Даже осознавая то, какой тяжёлый труд он только что проделал, Мирослав чувствовал особое парение души. Всё-таки творческая жизнь оставалась его уделом и призванием в этой жизни. «Что мне трудности, если я занимаюсь любимым делом?» – подумал Мирослав и с воодушевлением продолжил петь.

Так, репетируя едва ли не по восемь-десять часов с небольшим перерывом, чтобы подкрепиться, он сам не заметил, как песня становится всё лучше, а его собственный голос звучит намного приятнее и богаче. Поэтому предстоящее выступление не страшило его; на сей раз он даже запретил себе думать о возможной неудаче.

Накануне концерта Мирослав почти не волновался, хотя его смущала мысль о том, что зрителей будет не десять-двадцать человек, а несколько сотен, а на сцене выступят и несколько именитых артистов. Тем не менее, благодаря репетициям, Мирослав считал себя полностью готовым к предстоящему событию. Единственное, что его огорчало – отсутствие Вероники, которая, по всей видимости, уехала из столицы навсегда. Но Корнев не терял надежды найти любимую – если он станет певцом, то сразу же отправится на гастроли…

И вот, вечером двадцать девятого ноября, Андрей повёз кузена в концертный зал. Конечно, без помощи двоюродного брата Мирослав никогда не смог бы выступить на подобном мероприятии. Многие исполнители не нуждались в представлении для московской публики, хотя сам Мирослав не особо разбирался в современной музыке и не знал многих артистов – точно так же, как и другие не знали его.

Разодетая по последней моде публика уже ожидала начала концерта в холле. Мирослав же с Андреем прошли сразу за сцену, где сновали туда-сюда уже переодевшиеся исполнители. Андрей специально для выступления одолжил кузену свой светло-серый костюм-тройку, что почти подходил по размеру – всё-таки кузены были похожи по комплекции. Мирослав гордился тем, как на нём смотрится новый наряд, словно подчёркивающий культуру человека, его элегантность.

Но далеко не все певцы решили предстать перед зрителями в строгих костюмах. Многие выбрали молодёжную, крикливую одежду, девушки так и вовсе нарядились в платья с глубоким вырезом на груди, словно демонстрируя всем напоказ свои женские прелести. У Мирослава подобная показуха вызывала только лишь отвращение: он считал, что в каждой женщине должна быть какая-то загадка, скрытая тайна, и это касалось не только душевных качеств, но и внешней красоты.

Решив не обращать внимания на крикливо разодетых девиц, Мирослав спокойно стал дожидаться своей очереди. Вскоре концерт объявили открытым, и звуки музыки ударили по ушам – как показалось Мирославу, кто-то не отрегулировал громкость. Но, судя по тому, что никто не обратил на это внимания, все уже привыкли к подобному шуму.

Первыми выступали те самые разодетые девицы, и Мирослав едва ли не плевался, слушая их песню, полную пошлых намёков и глупых фраз. «Странно, что им доверили открывать концерт», – удивился он, попутно отмечая про себя, что девушки зачастую не попадают в ноты. Он даже и представить себе не мог, что, помимо всего прочего, новая молодёжная группа пела под фонограмму…

…С каждым последующим номером на душе Мирослава возрастала неясная тревога. Он не мог поверить, что эстрада, высокое искусство вокала опустились так низко. Самым худшим было даже не то, что музыка, бьющая по ушам, однообразна и словно аритмична, а то, что упал уровень культуры в смысле и словах песен – «Мулатка-шоколадка», «Чумачечая весна», и просто бессмысленное «Ла-ла-ла»…

Непосредственно перед собственным выступлением в голову Корнева пришли крамольные мысли: «И зачем я только согласился прийти на этот концерт? Кому я тут нужен со своими песнями? Здесь все привыкли к совсем другим текстам – бездушным, написанным под заказ, к тем однодневкам, которые не останутся в вечности, а сотрутся из памяти через пару лет».

Его думы оборвались, когда он услышал слова конферансье: «А сейчас выступает талантливый певец из села Лазо Приморского края Мирослав Корнев». Волнение тут же вернулось, и сердце затрепетало, но не в сладостном предвкушении, а в страхе повторения прошлых неудач. Лишь немыслимым усилием воли Мирослав справился с собой и вышел на сцену. Зал, полный зрителей, встретил его молчанием – никто не знал нового исполнителя. Зазвучала музыка, написанная неизвестным композитором, и Мирослав запел чистым, звонким голосом:

Светлая земелюшка ручейком поила,

Ласково говорила: «Где же твоя сила?»,

Ясное солнышко лучами омывало,

Потом лучом с колен встало и не пропало…

Кланялась берёзонька, совет подавая,

Зная, нет ничего лучше родного края,

Ветер тяжким вздохом пронёсся над водою:

«Каплями я умою, от всех бед укрою…»

Мирослав уже набирал воздуха в грудь, чтобы ошеломить всех припевом, но бессильно выдохнул, услышав гул и свист в зале. Музыка прервалась, кто-то выкрикнул с места: «Уходи прочь, деревенщина!», какая-то девица швырнула в него что-то мелкое, так и не долетевшее до сцены…

Рядом вдруг возник щуплый парень, уже выступавший ранее. Но, несмотря на обманчивую внешность, удар, нанесённый его кулаком Мирославу по нижней челюсти, оказался столь неожиданным и сильным, что у певца на мгновение померкло в глазах. Он зашатался и с трудом устоял. Зрительный зал неистовствовал; кто-то кричал: «Врежь ему! Ещё! Давай!». Мирослав с трудом открыл глаза и увернулся от очередного удара. Парень рявкнул ему в лицо:

– Убирайся прочь! Тебе не место на этой сцене!

И Мирослав, опустив плечи и голову, под улюлюканье толпы, жаждущей зрелища, ушёл прочь, даже не глядя на ухмылки других исполнителей. Корнев чувствовал сейчас себя растоптанным и раздавленным. Только теперь он осознал, что с самого начала был обречён на провал. Разукрашенная, разодетая, расфуфыренная публика не понимала и не ценила настоящего искусства, отвергая истинную культуру и заменяя её массовой пошлостью и бездарностью.

Андрей догнал его, хотел что-то сказать, но натолкнулся на резкий взгляд Мирослава и осёкся.

– Не останавливай меня, кузен. Мне нечего здесь делать. Я возвращаюсь в родное село.

– Подожди, Мирослав. Ты так ничего и не понял… – всё-таки Андрей попытался заставить кузена прогнуться под существующую реалию и стать нечестным перед самим собой.

– И не пойму, вероятно. Не пойму, как можно называть всё это культурой и искусством. Можешь забрать себе планшет. И вот твои деньги, я взял отсюда только на обратный билет до Владивостока и на проезд до Находки и Лазо, – Мирослав достал из кармана пачку купюр и протянул их Андрею. Тот принял деньги и начал спорить, но двоюродный брат лишь махнул рукой и, преодолевая усиливающуюся ноющую боль в коренных зубах (всё-таки удар не прошёл бесследно), произнёс: – Не нужно лишних слов. Теперь прощай.

Андрей лишь недоумённо пожал плечами, явно не понимая поведение Мирослава. А затем он долго смотрел вслед кузену, медленно бредущему по обширному холлу к выходу.

Одинокий, никем не понятый писатель, поэт, художник и певец по имени Мирослав Корнев в вечерней морозной темноте брёл пешком к аэропорту, чтобы навсегда покинуть столицу Родины, позабывшей о том, что такое настоящая культура.

Глава третья. Срывая маски

Огрызок новой луны и тусклые звёзды скорее не освещали путь Мирославу, а делали тьму вокруг него ещё гуще. Он вышел из такси, которым пришлось воспользоваться, так как никто не хотел ехать в отдалённое село (а до этого ещё пришлось трястись в автобусе до Находки), отдал все оставшиеся деньги, и теперь медленно брёл по сельским улицам. Никто не встречался ему на пути – ночное Лазо казалось мертвенно-тихим, и лишь изредка лающие и повизгивающие от холода собаки будто жаловались на то, что здесь всё ещё есть жизнь.

Он остался наедине со своими мыслями, столь же мрачными, как и всё вокруг. Надежда и радость словно покинули его душу, оставив пустую скорлупу отчаяния. Мирослав брёл, едва разбирая дорогу, и хотел лишь одного: поскорее добраться до дома и обессиленно рухнуть в постель. Но и этому оказалось не суждено случиться.

Корнев подошёл ближе к своему дому… и замер в ужасе. Вместо приземистого деревенского домика, не отличающегося от прочих, он увидел двухэтажный магазин с сияющей в ночи неоновой надписью наверху «Офисный рай». Название показалось таким же глупым, как и сам магазин, резко контрастирующий со всеми соседними домами на улице.

Мирослав ошалело посмотрел по сторонам, надеясь, что просто ошибся и в темноте забрёл не туда. Но нет – на стилизованной табличке, приделанной к столбу и тоже подсвеченной изнутри, красовался его адрес.

Ничего не понимая, Мирослав бросился к парадной двери магазина. Заперто! Корнев достал ключи, но они не подошли к новому замку. Он обошёл дом кругом, но не нашёл никакого иного входа. Тогда Мирослав принялся отчаянно колотить в дверь кулаками и кричать что-то бессвязное. Поначалу это не дало никакого эффекта, но через пару минут за дверью всё же послышались чьи-то тяжёлые шаги.

– Кто? – спросил грубоватый, но неуловимо знакомый голос.

– Хозяин дома, Мирослав Корнев! – возмущённо ответил ночной визитёр.

Изнутри послышался чей-то смешок. Лязгнул замок, дверь открылась… и Мирослав обомлел. На пороге стоял ни кто иной, как Владимир!

– Что ты здесь делаешь? – только и мог спросить Мирослав.

Кузен хохотнул ещё раз и произнёс ядовитым голосом:

– А сам-то как думаешь, бывший хозяин?

Мирослав попытался было перешагнуть через порог, но Владимир его не пустил, загородив проход всем телом.

– Но ты же уехал…

– В Калининград, якобы, – двоюродный брат нехорошо ухмыльнулся. – Нет, Слава, это всё была ложь, которую ты хотел услышать. Я сделал всё, чтобы Андрей уговорил тебя уехать в Москву, и дом бы освободился. Видишь ли, те рэкетиры… я с ними договорился делить выручку, если буду заниматься здесь, в Лазо, собственным бизнесом. Но для этого требовалось расширить магазин, а ты явно воспротивился бы этому. Ты мешал мне, кузен, потому что в тот момент я оказался в тупике: при невыполнении условий рэкетиров они нашли бы меня даже в Калининграде. Тогда я и обратил внимание на твои художества, ха, – Владимир с отвращением произнёс последнюю фразу. – Знаешь, что на самом деле я скинул на ту флэшку? Инструкция, как заработать на твоём творчестве. Андрей согласился помочь мне и увёз тебя в Москву, а я тем временем вернулся в твой бывший дом и всё здесь перестроил. Что, братец, не вышел с тебя толк? Не пробился в культурную элиту? Ну да не беда. Твои проблемы, – Владимиру явно нравилось ёрничать над кузеном, и Мирослав ничего не мог противопоставить. У него рука не поднималась даже ударить кузена, хотя именно этого тот и заслуживал. Но Мирослав понимал, что ничего не добьётся ни кулаками, ни словами. А Владимир продолжал издеваться: – Андрей звонил мне и рассказывал про твои жалкие потуги стать то писателем, то художником, то певцом. Кажется, ему самому было интересно понаблюдать за твоими стараниями, но в итогце даже он был вынужден признать, что у тебя ничего не получится. Рассказал он мне и про твою возлюбленную. Едва я только услышал описание, как выглядит Вероника, сразу решил: нет, она не для тебя – для меня! Найти её родителей не составило труда, равно как и уговорить их переехать в Приморье и купить дом в селе. А чтобы им было проще выплатить долг за покупку, они должны всей семьёй работать в моём магазине. И ты знаешь – они согласились. Вероника, конечно, была против, но куда ей деваться? Вот и работает она теперь в твоём бывшем доме, – Владимир снова усмехнулся. – Думаю, что её родители не станут возражать и против нашего с ней брака. Так что, кузен, можешь смело разворачиваться и идти куда хочешь – хоть проситься на постой к соседям. Мне плевать на твои проблемы, поскольку, повторюсь, ты мешал мне договориться с рэкетирами, мешал зарабатывать немаленькие суммы, которые я теперь имею благодаря этому магазину.

Мирослав молча стоял и выслушивал всё это, всё ниже и ниже опуская голову. Овладевшие им поначалу гнев и ярость отходили на второй план, уступая место бессилию и отчаянию. Он понимал, что теперь лишился всего – дома, возлюбленной, радости творчества и надежд на будущее. Мирослав ничего не ответил кузену, лишь покачал головой осудительно и, развернувшись, ушёл в морозную ночь. Владимир, полностью довольный тем, что ему удалось «поучить» кузена «уму-разуму», лишь расхохотался вслед. Он закрыл дверь и ушёл спать обратно в подсобное помещение магазина. А Мирослав шёл в неизвестность и чувствовал, что его путь одиночки вот-вот закончится, оборвётся в бездонную пропасть. Ноги сами понесли его к памятной безымянной речушке. «Решено! Мне нечего больше терять… Пусть ледяная вода закалит меня. Стану жить на природе, в тайге, со зверьми – и то лучше, чем с людьми. А не примет меня природа, простыну – что ж, значит так и суждено погибнуть безвестным», – такие мрачные мысли овладели в тот момент Мирославом.

С небес повалил первый в этом году снег – чистый, пушистый, тающий на лице и руках, падающий крупными хлопьями – но он совсем не радовал Мирослава, для которого больше не было цели в жизни. Он понимал всю бессмысленность борьбы со злой системой, заставляющей людей ради денег совершать низменные поступки. Мирослав никак не ожидал подобной подлости со стороны Владимира и Андрея. Он теперь увидел их истинную суть, то, что скрывалось под масками, и жалел лишь о том, что во время памятного лихорадочного бреда сразу не догадался, в чём дело.

Конечно, он мог бы попытаться найти Веронику здесь, в селе, но зачем? Её родители никогда не позволят девушке стать женой нищего, человека, что так и не стал никем. Зато Владимир оказался, по их мнению, идеальным партнёром для девушки…

Рассуждая так, Мирослав всё ниже опускал руки и голову. Он сдался и шёл теперь, чтобы продолжить свой путь одиночки, путь никем не понятой и изначально чистой души…

Подойдя к реке, которая ещё не покрылась льдом, Мирослав принялся раздеваться. Ночь подходила к концу, ударяли предрассветные морозы, и его обнажённое тело сразу покрылось пупырышками. Но он решительно отбросил в сторону всю снятую одежду и обувь. Оставшись нагим, он медленно подошёл к берегу мерно бегущей речки. Коснувшись босой ступнёй воды, он ощутил обжигающий холод. «Вот и всё. Несколько шагов – и я либо стану закалённым и начну жить в гармонии с природой, либо пропаду навек», – подумал Мирослав.

Хруст надломленной ветки, на которую кто-то наступил на противоположном берегу, заставил Корнева приподнять голову. И тут он увидел то, во что не сразу смог поверить: вдоль реки бежала его любимая Вероника, столь же нагая, как и он сам. Девушка, почувствовав на себе чей-то взгляд, тоже посмотрела в его сторону… и остановилась. Взоры двух влюблённых задержались на телах друг друга. Первые рассветные лучи коснулись их, и это словно послужило толчком – Мирослав и Вероника пошли навстречу друг к другу, не обращая внимания на ледяную воду.

– Я сбежала от своих родителей, сбежала прямо из постели, ведь они хотели привести ко мне Владимира, – мелодичным голосом произнесла она, его любимая, перекрывая шум текущей воды. – О, как прекрасно, что я встретила здесь тебя! Теперь окончен мой путь одиночки.

– Мой тоже, – улыбнулся Мирослав.

Они вместе нырнули, чтобы соединиться в сладком поцелуе там, в глубине вод посреди реки. Оба теперь не боялись ни холода, ни жизненных невзгод. Им больше не нужны были слова – только наслаждение от того, что они обрели друг друга, даже потеряв всё.

Спустя несколько мгновений Мирослав и Вероника вынырнули в вечном лете. Их любовь преодолела всё, и больше не осталось места для одиночества.

Эпилог. Феникс

Никто не понимает

Писателей, поэтов,

Никто не понимает

Счастья, радости жизни,

Все только лишь и знают

Про деньги и про «это»,

Притом никто не знает

Смысл ни жизни, ни тризны.

Они живут работой,

Про душу забывая,

Они живут «заботой»,

Наживу забирая.

А я лечу на крыльях!

Но – мне их обломали

Родные, но чужие

И другие, без рода…

Останусь, видно, былью,

Мою душу поймали,

И крылья уж сложились,

И нет моей свободы!

Всё же – как жить на свете,

Коль свет-то отключили,

Не в доме, на планете,

В груди тьму поселили?..

Я выживу – уверен.

И снова вспыхнут перья,

И Фениксом из праха

Восстану вмиг, без страха!

Эпилог 2. Феникс-2

Где-то там шелестит древесная песня,

Где-то там хрустит лёд, прозрачен, как хрусталь,

И, пожалуй, именно там моё место,

Где-то там, где есть солнце, не властна печаль.

Ну а здесь – одно лишь безумие свищет,

Дребезжат посудные сплетни и слухи,

Ну а здесь – я, пожалуй, что буду лишним,

Здесь не светит сердце, а медленно тухнет…

Но вдали – разгорается горе, пепел,

Но вдали – есть лёгкий трепет трещащих трав,

Возрождается Феникс, истинно светел,

И вдали начинает полёт средь дубрав.

Да, он прекрасен! Но жаль – скорее, он чужд

Тоскливому и серому миру людей…

Да, он прекрасен – для поэтических нужд,

Да, он прекрасен в природе среди полей!

…Где-то там найдётся и для меня место,

Где-то льётся счастья древесная песня…

Где же именно не будет властна печаль?

Не могу найти пока ответа, а жаль…

Но я верю – скоро взлечу в одночасье

И крыла отнесут к тому, что прекрасней!

Автор публикации

не в сети 3 года

Никас Славич

3

Комментарии: 0Публикации: 3Регистрация: 19-12-2020

Другие публикации этого автора: