Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019»
Мой первый урок.
Оглядываясь на пройденный путь, можно констатировать, что, невзирая на достаточное количество различных перипетий, и встреч, есть ощущение, что ни какие события не повлияли на мою судьбу кардинальным поворотным образом. До недавнего времени я горячо сожалел об этом. Вокруг меня всегда было достаточно людей, у которых вдруг происходило нечто особенное неожиданно изменившее их жизнь к лучшему…. Вдруг, Саня Головченко, после летних каникул пришёл в шестой класс, прибавив в росте 21сантиметр, и тут же получил приглашение в сборную школы по баскетболу. Хотя моё прозвище: Серега – баскетбол, должно было притянуть ко мне хотя бы сантиметров пять. Но нет! Строго сантиметр в год.
Господь регулярно попадает в девятку или восьмерку, хотя я сижу в яблочке. Вот и в этот раз его стрела упала совсем рядом – на нашу парту, но Саня и баскетбол две вещи несовместные.
Когда в глубоком детстве, в Красноярске играя в хоккей, я самоотверженно стоял на воротах, мне всегда хотелось, чтобы к бортику подошел Третьяк или Зингер и взял меня в ученики. Но потом вдруг я узнал, что Третьяк и Зингер и даже Фирсов ходят на четыре тысячи километров западнее нашего двора. Потом, вдруг, из-за моей тяжелой болезни, наша семья, была вынуждена переехать в среднюю полосу, чтобы сменить климат. Я увлекся музыкой, но на протяжении всей жизни мне так и не встретился преподаватель по вокалу, который бы просто помог мне взять ноту «соль». Они все очень образно и красиво говорили об искусстве пения, рассказывали о характере персонажей и многое другое, но моё натужное «фа» убивало во мне последние мысли о моей исключительности. Так шаг за шагом я взрослел.
Зависть в моём организме так и не завелась, а то возможно она бы смогла стать движущей силой на пути к успеху. Слушая товарищей о том, как вдруг неожиданно изменилась их судьба, я проникался к ним уважением, а это конечно довольно вялое чувство по сравнению с завистью.
Но в последнее время я, оценивая свой путь, пришёл к мысли, что такой ход событий как раз формирует устойчивый и выносливый характер. Так думать, конечно, гораздо приятней, чем иначе. В доказательство этому хочу привести одну историю из моей жизни, которая наверняка бы могла стать поворотной и изменить судьбу любого индивидуя, но только не мою. Она упала в колодец моей души, практически без брызг как Елена Войцеховская.
Итак, первое свое образование я получал в педучилище.
Из четырехсот студентов было всего двенадцать пацанов, поэтому мы были все на виду.
Уже тогда я задавал себе вопрос, который теперь мучает моих сыновей: почему убогие и невыразительные ответы некоторых моих однокурсниц порой оценивались выше, чем мои яркие и образные выступления.
Одну из причин этого я попытался сформулировать: учителям не хватает видимых результатов. Они, в отличие от плотника, не могут показать продукт своего труда. Даже если ученик впоследствии стал успешным – это нельзя впрямую поставить им в заслугу. А тут налицо очевидный прогресс, которого явно добился преподаватель. Несчастная зажатая девочка вдруг членораздельно произнесла словосочетание: «… луч света в темном царстве…». О чудо! Садись четыре. Педагог в данном случае чувствует себя Создателем. И не важно, что эти самые недоделанные девочки-училки пополнят армию
Недопрофессионалов, уродующих хрупкие души наших детей. В случае со мной, ситуация была абсолютно противоположной. Короче говоря, мой пытливый критичный ум, находясь в стадии онтогенетического развития, в сочетании с юношеской беспечностью, разгильдяйством и баскетбольно-хоккейной неудовлетворенностью, в глазах педагогического состава училища, создал образ человека, которому все преподаватели страстно желают организовать в жизни дополнительные трудности, что с нескрываемым удовольствием проделала завуч, вручив вместе с дипломом, распределительный лист на работу в школу-интернат для умственно отсталых детей.
Бурные, на редкость искренние аплодисменты горячо любимых учителей, и слезы радости классной руководительницы, убедили меня в том, что это большое событие не только в их, но и в моей жизни….
Я дипломированный педагог.
Пятнадцатого августа предстоял первый в моей жизни педсовет, на котором не рассматривалось моё персональное дело.
Два часа в «Икарусе» до Вереи, потом пересадка на ЛиАЗ, из которого через тридцать минут вышли все пассажиры. Оставшись наедине с водителем, я осторожно поинтересовался: «А далеко ли до конечной?».
– Ещё минут двадцать – ответил шофёр. Вечерело. Автобус въехал в лес. Недоверчиво поглядывая на довольно суровый облик водителя, я вспомнил известный Чеховский рассказ «Пересолил» и постарался принять довольно решительную, но в, то, же время расслабленную позу. Видимо это возымело должное воздействие, потому что автобус буквально через двадцать минут выехал на свободное пространство, и всем стало легче.
– Вон он твой дурдом – брезгливо пропел извозчик. На холме виднелась церквушка, несколько домиков и два двухэтажных корпуса вспомогательной школы. Мной завладела неодолимая тоска. Вдруг показалось, что на всем свете нет ни единой души… только я и ЭТОТ.
Автобус совершил разворот и распахнул двери в бездну. Желание оттянуть торжественный момент вступления в профессию видимо красочно отразилось на моём лице. На что мой Сусанин моментально среагировал: «Давай, давай, вали к своим дебилам» – ласково напутствовал он. Я собрался было пропеть ему в ответ: «Ямщик не гони …», но вовремя вспомнил про свою «соль» и сердце непроизвольно защемило. Водителю явно не нравилось долгое прощание. Видно было, что нахождение в этой местности тяготило его. И он решился помочь. Теперь уже дверь едва не защемила моё сердце, но все, же я, выскользнув, оказался на земле.
Директор интерната – мужчина в возрасте, был очень доволен, что к ним на работы прибыл физически крепкий молодой человек.
– Женщинам у нас тяжеловато, а я сами видите, не могуч – он улыбнулся мутной улыбкой Наро-фоминской Мадонны. Для своих двадцати шести лет директор действительно был довольно тщедушен и я, почувствовав себя исполином на его фоне, несколько успокоился. Если не умом, то хоть крепостью я уже похож на настоящего учителя. В его словах смутило одно – это необходимость моей физической силы для педагогической работы. Последний раз на меня смотрели так, когда я устраивался летом грузчиком на хлебокомбинат.
Педсовет длился не более часа. Выслушав поздравления и сочувствия, довольных моему приезду коллег, я уселся в углу, чтобы с серьезным лицом внимать речам старших товарищей. Тема первого выступления запомнилась как-то сразу и надолго: «Контроль над сексуальными взаимоотношениями воспитанников с тяжелой степенью дебильности». Поскольку мне определили две ставки, т.е. учитель и воспитатель, то эта тема касалась меня впрямую. Я, будучи дежурным воспитателем, ночью должен был контролировать: «… что бы «тяжелые дебилы» не скрещивались между собой, потому что их плодами станут уже идиоты, которые не подлежат излечиванию». Эти привычные для моего слуха слова вдруг приобрели новый, глубоко научный смысл, и я с интересом стал погружаться в неведомую мне доселе науку.
После педсовета мне дали возможность съездить на большую землю попрощаться с родителями и получить благословление на первое боевое крещение.
Как ученик и впоследствии студент, первого сентября я никогда не испытывал особого волнения, но теперь….
С раннего утра в школе творилось нечто неописуемое. Все учителя, технички и даже группа местных жителей пребывали в состоянии угрюмо-молчаливого, ожидания. Если вдруг и возникали, какие-то реплики, то они произносились тихим шепотом. Было такое ощущение, что народ испивал последние капли мирной тишины. Уверенность в меня вселял только один человек, красивый сорокалетний завуч похожий на комиссара Катани. Его внешнее спокойствие и решительность давали надежду на хороший исход праздника.
До прибытия автобусов оставались считанные минуты, и завуч собрал всех в учительской. Глядя на своих коллег я, конечно же, ощущал определенную тревогу, но при этом абсолютно не мог осознавать тяжести ситуации, в которой оказался. Играя желваками и скрипя зубами, команда, молча, настраивалась на схватку. Потом выстроившись в очередь стали получать от завуча боекомплект, состоящий из двух упаковок таблеток: тозипам и элениум.
– Зачем это? – осведомился я.
– Если ребетенок закатит истерику, положишь его на учительский стол и сунешь в рот две таблетки он и утешится. Главное потом не забудь, назад его аккуратненько усадить, а то следующему места не хватит – мило улыбнувшись, подробно проконсультировал завуч.
Дверь учительской с грохотом распахнулась, и на пороге появился местный глухонемой – огромный гризлеподобный мужик. Его испуганные глаза заняли почти половину дверного проёма.
– Едут!!! – истошно взревел он. Учителя во главе с директором разом нацепили дежурные улыбки и высыпали на крыльцо школы. Я последовал их примеру. Цветы, белые рубашки мальчиков, белые банты и белые фартуки девочек, праздничные наряды родителей – все эти ослепительные стереотипные атрибуты отсутствовали напрочь. Горизонт был черен. От автобусной остановки на школу надвигалась мрачная туча, которая по мере приближения наполняла звериными воплями весь школьный двор. Отсутствие опыта не позволило мне удержать на устах обязательную улыбку. Соратники держались уверенно. По их улыбкам, как по годовым кольцам у деревьев, можно было определять стаж. Чем шире, тем опытнее. Завуч был безупречен.
Глядя на эту неуправляемую лавину, мне вспомнились прекрасные образцы советской киноклассики: «Александр Невский», «Они сражались за Родину», «Чапаев» …Не хватало только тревожной музыки.
По мере приближения праздничной толпы учеников, психическая атака становилась ещё невыносимее. Я стал различать их наряды и главное лица…
Да, это были дети из неблагополучных, неполных семей, где наличие утюга и стиральной машины было роскошью. Школьная форма пролежала все лето где-то в дальнем углу и была вновь торжественно одета перед самым отъездом. Глядя на счастливых-несчастных детей, я в одну минуту получил огромный объём информации о социальном устройстве моей Родины. Когда толпа с помощью завуча приобрела более организованный строй, директор взял меня за руку и подвел к шестому классу.
– Здравствуйте ребята, это ваш новый классный руководитель…
– Сергей Геннадьевич – поспешил вставить я
– Этому посвятите отдельный урок – шепнул директор.
– Чему? – не понял я.
– Разучиванию вашего имени.
Линейка закончилась, и мы пошли по классам. Когда все шестнадцать человек, наконец, расселись, я увидел то ужасное зрелище, о котором меня предупреждал завуч.
На первой парте сидел ребенок, только по его одежде я понял, что это девочка. Её лицо было похоже на кусок расплавленной пластмассы. Бугры, ямы, застывшие в виде больших
стекающих капель подтеки, и необходимые отверстия, чтобы как-то смотреть, как-то говорить, как-то дышать и есть. Она бурно переговаривалась с соседкой по парте и очень радовалась своему возвращению в школу. Ребята, поняв, что я новенький и многого еще не знаю тут же наперебой стали мне рассказывать её историю.
– Это они с матерью напились…
– И та ей горячим утюгом прям в лицо приложила…
– Чо пили то Тань, портвейн, небось? – весело хохотали одноклассники.
Девочка игриво огрызалась: «Дурак, я портвейн не пью!!!»
– А Оксанка у нас с солдатами спит!
В классе было всего три девочки и последнюю из представленных мне, Марину, ребята уговорили показать свой коронный трюк «Умывание без рук». После недолгих ломаний, она высунула язык и умыла им половину своего лица. Сочетание длинного языка и заячьей губы позволяло ей включить в подобный моцион облизывание носа и глаз.
После этого аттракциона я сел за учительский стол вытянул ноги и почувствовал непреодолимое желание закурить. Вдруг, сидящий на последней парте малыш, с монгольской внешностью, впал в дикий истерический приступ. Пока я пребывал в легком замешательстве, ребята хором, точь-в-точь повторили мне инструктаж завуча: «Положите его на учительский стол, суньте в рот две таблетки он и утешится…».
После того как мальчишка затих, класс продолжил: «Теперь назад его аккуратненько усадите, а то следующему места не хватит».
Таким был мой первый урок.
Автор публикации
