Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019»
Вместо пролога.
Капитан ВВС СССР Антон Иванович Бекренёв собирался в отпуск. Шутка ли, полгода не был дома. И все полгода – на обледенелом, продуваемом семью ветрами острове, в составе первой советской базы, созданной специально для северных перелетов. И кроме базы с техперсоналом, собак и северных медведей, на острове том, признаться, ничего и нет.
Впрочем, и дома Бекренёва никто не ждал. Сирота, выкормыш Гражданской войны, прибился он шестнадцатилетним к Красной армии, сначала в пехоту. А потом сверху заприметили трудолюбивого паренька и отправили в лётное училище.
Семьёй Антон Иванович тоже не обзавелся – не вышло из него писаного красавца-лётчика, какими изображают их на фотокарточках. С квадратным лицом кирпичного цвета, с густыми пшеничными бровями, грозно нависающими над ясными голубыми глазами; с тяжелой нижней челюстью и уголками губ, постоянно опущенными вниз, никак не тянул он на роль дамского угодника. Небо же, поначалу так захватившее Бекренёва, постепенно оставило его, потеряло свою привлекательность. И последние семь лет прозябал он на интендантских должностях в частях ВВС по разным концам необъятного Союза, а последние полгода – на краю Земли, на острове Рудольфа. Севернее этого места – только бесконечные льды и полюс. А южнее – вся остальная Земля.
Но жаловаться на судьбу капитан не привык. По крайней мере, вслух. И репутацию заслужил человека ответственного, хозяйственного и порядочного. Поэтому, наверное, и был прислан сюда «выгуливать белых медведей», как он сам в шутку выражался. Дело было сложным – база, что здесь размещалась, должна была стать отправной точкой к арктическим и трансарктическим перелетам. Антон Иванович трудился вовсю. И вот, спустя полгода, радиограммой из штаба было объявлено, что капитан Бекренёв отправляется в отпуск, но, предварительно, ему положено явиться в Главное Управление Воздушного Флота.
И сейчас Антон Иванович готовился к отлёту – собирал вещмешок, немного сентиментальничал с людьми, собаками и дорогими сердцу вещами. Псу по кличке Верный – костей с ужина припас, в медсанчасти выпил с доктором Вайсманом спирта в честь отбытия (по чуть-чуть, для проформы), кольцо, найденное серебряное, погладил еще раз, завернул в маленький бумажный конвертик и поглубже спрятал.
С кольцом вообще неясная история вышла. Пару месяцев назад – как раз наступила первая робкая весенняя оттепель – Антон Иванович прогуливался по берегу острова. Была у него такая привычка – пройтись, подумать, покурить одному. Выработалась за годы службы. Внезапно, острый тренированный взгляд углядел странный блеск среди камней. Капитан наклонился, поискал что-то у себя под ногами, и выпрямился уже с неожиданной находкой. Колечко, серебряное, судя по всему, от времени и влаги изрядно потемневшее. Вокруг кольца узор – змейка обвивает. На голове у змейки глазки, то ли каменные, то ли выточены так, но, если долго смотреть, то казалось Бекреневу, что нет-нет, но блеснут змеиные очи.
В общем, понравилась Антону Ивановичу находка – забрал себе и никому не слова. О том, как могла такая диковина закатиться на самый дальний остров Крайнего Севера, капитан ВВС тоже старался не думать. Отчистил зубным порошком добела, и перед сном любовался, а змейка в свою очередь ему подмигивала.
Змейка капитана Бекренёва.
Летняя Москва 1936 года встретила Бекренёва стойким, несмотря на только что прошедший дождь, бензиновым амбре.
– Вроде всего полгода прошло, уезжал – так свежо было, а сейчас от машин не продохнуть, – раздражённо думал капитан, оглядывая из окна такси знакомые улицы. Действительно, везде, особенно по центральным дорогам города деловито и тяжело сновали туда-сюда грузовые и легковые автомашины – в Москве кипела жизнь.
Сам же Бекренёв жил на окраине, занимая две угловых комнаты в коммуналке. Бывший купеческий дом, ныне заселённый совсем разными людьми, за полгода совершенно не изменился – те же простыни, неустанно сохнущие вдоль окон, та же поленница в углу двора. И всегдашний дворник Сидор, с утра уже слегка выпивший, выглядел донельзя довольным жизнью. Из открытых окон доносились голоса хозяек – как всегда, очередная свара на кухне.
Квартира, где обитал Антон Иванович, представляла собой длинный тёмный коридор с дверьми по обе стороны. По ту сторону этих дверей и обитали жильцы квартиры. В самом конце коридора, по правую руку была кухня, а напротив, находились апартаменты Бекренёва – целых две комнаты, как сироте и участнику Гражданской войны.
Капитан шел по коридору коммнуналки, почти физически ощущая на себе взляды из всех замочных скважин. С большинством соседей у лётчика были нормальные, вполне добропорядочные отношения – шапочное «здрасте» и «добрый вечер». Но некоторые вполне серьезно отравляли жизнь спокойному, любящему порядок и тишину Антону Ивановичу.
Как, например, тетя Паша – полуспившаяся, полубезумная тетка, участница всех склок в квартире, любительница щей, оставляющая везде за собой грязь и запах прокисшей капусты. Сейчас она сидела на кухне со стаканом водки в руке, и мешала свое неизменное варево. Увидев Бекренёва, проходящего мимо двери, тетя Паша на частушечный манер заорала:
– Капитан Антон Иваныч
Приголубь роднулю на ночь
А как будет снова день –
Галифе опять надень!
Бекренёв поморщился, а из кухни уже доносилось, – Что, капитан, несладко пришлось на севере? Отморозил себе, поди, все бубенцы! Даже на женщин не смотришь!
Антон Иванович закрыл дверь, а в спину ему летела совсем отборная матерщина. Как выяснилось, за полгода Бекренёв не отдохнул от «прелестей» родного дома. А раздражение, вызванное таким соседством, лишь усилилось.
– Когда ж ты сдохнешь-то уже! – В сердцах сплюнул он, оглядывая спартанскую обстановку первой комнаты. Видавшие виды шкаф и письменный стол, узкую панцирную кровать, небольшой комод и увесистый сундук – остался от бабушки, единственного человека, которого он помнил в том, еще дореволюционном детстве. Вторая же комната пустовала, до лучших времен. Ещё раз поморщившись, капитан, утомленный перелетом, поездкой по городу и встречей с соседкой лег в кровать. Достал из прислоненного рядом вещмешка конвертик с серебряной змейкой открыл его, погладил ее по головке. И, как всегда, Антону Ивановичу показалось, что пробежала в змеиных глазах некая искорка. Он улыбнулся и крепко уснул.
Бекренёву снился странный сон. Будто бы лежит он в своей комнате, на своей узкой холостяцкой кровати, как вдруг рядом что-то серебристое промелькнуло, и появилась девушка. Статная, волосы русые, с рыжинкой, лицо строгое, но красивое. Улыбнулась, разделась до белья (не советское – заграничное, нарядное – отметил во сне Антон Иванович) и прилегла рядом с капитаном. Забралась к нему под руку, и так, прильнув, уснула. Следом за ней опять уснул и Бекренёв.
Утро для летчика началось с непонятного шума. Коммуналка гудела, что было совсем несвойственно на рассвете ее обитателям. Выглянув за дверь, Антон Иванович увидел двух дюжих санитаров, выносящих чье-то тело накрытое белой простыней. Бекренёв надел брюки, спустился во двор и закурил.
– Антон Иваныч, табачком не угостишь? – Хриплый голос дворника Сидора раздался справа.
– Конечно. А что стряслось-то, а Сидор? – в свою очередь поинтересовался Бекренёв, доставая папиросы.
– Паша гикнулась, из третьей комнаты. Врачи говорят – водкой поперхнулась. Хотя, не верю – в нее хоть цистерну влей, мне кажется, проку не будет. Дрянная, конечно, тетка была, хоть и нельзя так о покойниках, прости господи.
Помолчали.
– Антон Иваныч, а спросить тебя можно? Не видел сегодня под утро ничего странного? – Голос Сидора звучал настороженно.
– Нет, Сидор, не видал, а почему ты спрашиваешь?
– Ты не подумай, Антон Иваныч, я тверёзый был. То есть, сам знаешь, люблю я это дело, особенно под капусту хрустящую, но тут я тверёзый был. Под утро, как светать, пошел я в кухню, чаю поставить, и гляжу – из Пашиной комнаты в твою полоса серебряная ползет. Лента – не лента, змея – не змея, а главное, шустро так. Но в том, что я ее видел, я тебе, на чем хошь поклясться могу!
Дворник докурил и ушел, оставив Бекренёва в странной непонятной тревоге. Смешалось все – рассказ Сидора, безвременная смерть тети Паши и ко всему этому более чем странный сон – вернувшись к себе, Антон Иванович обнаружил, что на подушке отпечаток не только его головы – рядом как бы немного примято. В совершеннейшем волнении, капитан собрался и поехал в ГУВФ.
Посещение Главного Управления Воздушным Флотом ознаменовалось для Бекренёва двумя радостными событиями. Во-первых, его действительно направляли в двухнедельный отпуск, во-вторых, ему присваивалось внеочередное звание за беспорочную службу – с сегодняшнего дня майор Бекренёв числился на службе в штабе – его ответственность и педантичность наконец-то оценили по заслугам. Было еще два события – но они носили не только радостный, а несколько волнительный характер. Первое – это, конечно, Пётр.
Пётр Линник, так же как и Бекренёв служил в ВВС, характер имел добрый и отзывчивый, сам же был человеком шумным и очень активным. Наверное, поэтому они и дружили – сдержанность одного успешно дополняла взбалмошность другого. И, встретив старого однокашника – они дружили еще со времен учебы в «летке» – Петр, как вихрь, закрутился вокруг Антона Ивановича и унес его в сторону ближайшей рюмочной… или чебуречной… в общем закусочной, которых по улочкам Москвы расстроилось множество. И там, за бутылкой клюквенной настойки, под вкуснейшие пирожки со щавелем и кружку ледяного кваса, Бекренёв поведал товарищу о странных событиях, произошедших с ним ночью и утром, а заодно прояснил некоторые вопросы относительно второго волнительного события. Дело в том, что сегодня, в узких коридорах Управления – так вкратце называли ГУВФ его служащие, новоиспечённый майор столкнулся с женщиной, как две капли воды похожей гостью из его ночного сновидения.
Ее зовут Эльза Майер, – рассказал Петр, – Немка. Приказ о ее переводе пришел неделю назад, а вот сегодня сама в первый раз появилась. Знаешь, это то, что называют «по обмену опытом». Приятная, конечно, барышня, но такая…строгая или чопорная что ли… в общем не подъедешь. Попытался я с ней поближе познакомиться, так отшила. Мол, майор Линник, я хоть и младше по званию, но нахожусь здесь так же, как и вы, для несения службы. И в глазах у нее словно стальное что-то мелькнуло. В общем, желание общаться поближе разом пропало. Немцы, одним словом.
– Даа, Петруха, вот и нашла коса на камень, – прокомментировал Бекренёв. Петр, в отличие от него дамским вниманием обделен не был. Черноглазый, с кудрявым чубом, с белоснежной улыбкой – он пользовался стабильным успехом в женском обществе, а тут нате – пилотаж оказался неудачным.
Друзья поболтали еще о всяком-разном, о полётах. Бекренёв поделился воспоминаниями о северных островах, о маленьком степном аэродроме, где ему довелось служить год, о других интересных местах, которые он видел за последние семь лет службы. А потом они разошлись, в очередной раз поклявшись друг друга не терять из виду.
Отпуск Антона Ивановича проходил в суете, хлопотах и тревоге. Суета и хлопоты были связаны с тем, что новоиспечённому майору вместо уголка в коммуналке полагалась отдельная казенная квартира, двухкомнатная, между прочим. Вот и бегал Бекренёв по всем инстанциям, оформляя документы, перевозил свое немногочисленное нехитрое имущество, лишь в выходные, выезжая немного за город, порыбачить посидеть, подумать о своем, подышать свежим воздухом.
А подумать было о чем: Эльза Майер, прибывшая по обмену из далекой Германии, не хотела покидать ни сердце, ни голову майора ВВС. Днем, занятый своими делами, Бекренев иногда отвлекался, и тогда в его мысли без спросу влезали кудри с рыжинкой, серые строгие глаза и улыбка немки. Каждую ночь же, Эльза являлась ему во сне – словно какое-то наваждение, и так же, как в первый раз, тихо засыпала рядом с ним. Когда Антон Иванович просыпался, то никого рядом не было. Оставалось лишь незримое ощущение, которого майор объяснить не мог – казалось, что она была рядом, но за пять минут до пробуждения собралась и ушла. И так каждую ночь. В том числе, после переезда в новую квартиру.
От всей этой мистики майор, плотный крепкий мужчина, осунулся, спал с лица и похудел на пяток килограммов. Тем не менее, он часто ловил себя на мысли, что, несмотря на некоторую тревогу, он ждет этих сновидений, так же, как ждет окончания отпуска – в штабе будет возможность увидеть эту необычную особу.
И колечко. Оно куда-то пропало. Как-то раз, после пробуждения, ещё в коммуналке, Бекренёв по привычке решил полюбоваться своей личной диковиной. И обнаружил, что на должном месте, в прикроватной тумбе, его нет. Продолжительные поиски ни к чему не привели. В тщательно собранных вещах, скурупулёзно разобранных после переезда тоже ничего не нашлось. И куда делось кольцо – закатилось ли щель в дощатом старом полу, потерялось ли в процессе смены жилья, или попросту, чьи-то хитрые руки умыкнули майорову ценность – никто Антону Ивановичу ответа не дал.
Как всё в этом мире имеет своё начало и конец, так и хлопотный переезд наконец-то закончился. Бекренёв худо-бедно обжился в новой квартире, даже приобзавелся ещё мебелью. Получил сервант и широкую кровать, куда, без проблем, уже могли разместиться два человека. А вместе с окончанием суеты, закончился и отпуск.
Майор шел в Управление, на новую службу, волнуясь, размышляя о том, что его ждёт впереди, и, где-то там, на задворках сознания, мечтая о встрече с Эльзой – так он про себя её уже называл – как старую знакомую, без всякого официоза. Подойдя к зданию, где ему предстояло провести несколько следующих рабочих лет, Бекренёв закурил, потом, вздохнул, затушил папиросу о край урны и решительно поднялся наверх.
Генерал Грудин, под чье начало попал Антон Иванович, оказался крупным полным мужчиной около шестидесяти лет. Стриженные полуседые волосы воинственным ёжиком торчали над бульдожьим лицом с красными щеками. Генерал страдал одышкой, говорил медленно, низким хриплым голосом; иногда делал паузы, в которых он либо вставлял медвежье, увеситстое «Да», хитро поглядывая на собеседника, либо протирал лоб тёмно-синим клетчатым платком.
– Здравствуй, Антон Иваныч, присаживайся, где хочешь, – так приветствовал Бекренева генерал. – Меня зовут Александр Степанович, у нас можно без чинов… да… Я, как видишь, с тобой уже заочно знаком, – тут он похлопал по папке, лежавшей прямо перед ним, – а тебе еще предстоит со мной работать… да… Задача тебе на первое время предстоит не столько военная, сколько государственная…
– Служу Советскому Союзу, – мгновенно приложил руку к козырьку майор, так и не успевший расположиться ни на одном из многочисленных стульев вдоль одной из стен генеральского кабинета.
– Будет, будет, бравый майор, – Грудин усмехнулся, – вот твоя задача, знакомься, старший лейтенант Эльза Майер… да…
Бекрёнев обернулся и остался стоять на месте как вкопанный – в кабинет входила его постоянная ночная гостья. Он стоял, совершенно обомлевший, и узнавал – и не узнавал ее одновременно. Во сне она больше походила на образ с киноленты или фотографии – ретушированный, немного смазанный. А наяву перед ним стояла живая женщина – он мог различить тонкие морщинки у уголков рта, родинку под правым глазом, волосы, уложенные в простую, но, тем не менее, запоминающуюся прическу. Мог различить цвет глаз – серо-голубые, они меняли оттенок при разном освещении, и казалось в них, нет-нет, да пробегала блестящая волна. Это она показалась Петру Линнику чем-то стальным, а Антон Иванович такую особенность про себя назвал Серебряной змейкой, словно в память о потерянном кольце.
Генерал Грудин тем временем заканчивал проводить свой инструктаж. Но Бекренёв, хоть и слушал вполуха, переключив основную часть своего внимания на Эльзу, понял свою задачу совершенно правильно.
Официальная цель новой службы заключалась в «ознакомлении с советской службой и бытом старшего лейтенанта Майер». Вторая, негласная, но самая главная задача, как понял майор – не подпускать немецкую гражданку к документам, аэродромам (на случай, если она разведчик), а обеспечивать ей культурную программу, занимать несложными делами по работе и снабжать дезинформацией. В принципе, такой порядок несения службы более чем устраивал Антона Ивановича, и, познакомившись уже вживую, представившись друг другу, майор Бекренёв и старший лейтенант Майер покинули генеральский кабинет.
Началась у бывшего интенданта не служба, а сказка. В присутствии Эльзы, когда-то немногословный и всегда сосредоточенный, майор расцветал и проявлял чудеса общительности – много рассказывал, сыпал шутками, лишь иногда стесняясь – не заходит ли он лишка?
Эльза же сама, казалось, была рада такому знакомству. С удовольствием везде ходила, служебными секретными документами не интересовалась. Создавалось ощущение, что ей просто нравится находиться рядом с Бекреневым, и это обстоятельство согревало последнему душу лучше всякого горячего чая. Смеяться и болтать они могли бесконечно. Эльза говорила по-русски практически без акцента. У нее был необычный тембр голоса, достаточно высокий, но с легкой хрипотцой. В сочетании с твердыми, по-немецки произносимыми согласными – он звучал, по мнению майора, донельзя романтично. Сама же старший лейтенант была интересным и любознательным собеседником. Почти не интересуясь службой, она узнавала все о быте советского человека и истории СССР. Вместе они проводили достаточно много времени, все больше увлекаясь друг другом. А для Бекренёва – так они вообще не расставались – дни он проводил с Эльзой из плоти и крови, а ночами к нему по-прежнему являлся её образ, так же засыпая рядом с ним.
Лето 1936 года, не то чтобы заканчивалось, но уже завершался июль, и готовился вступить в свои права август, когда после посещения выставки художников-соцреалистов и чудесного ужина в ресторане «Прага», старший лейтенант Майер осталась на ночь у советского майора ВВС…
И с тех пор они практически были неразлучны. Приходилось соблюдать известную конспирацию – злых языков много, мало ли, что припишут. А майор был убежден – Эльза уж точно не шпион, правда, зачем ей тогда все это надо – тоже оставалось загадкой. Иногда складывалось ощущение, что она приехала в Россию исключительно ради Бекренёвских голубых глаз. Но эту мысль майор с негодованием отметал, и, немного подумав, решил не заморачиваться, а отдаться течению, и жить рядом с любимой женщиной.
– Осень в Москве не такая, как в Германии. Там, кажется, даже листья падают рядами, чтобы дворникам было легче их убирать, свозить в аккуратные квадратные кучки. А здесь осень такая же неровная, как русская натура. Смотри, как свободно, плывут листья по реке, кажется, каждый по своему течению, и со своим характером. – Эльза и Антон Иванович сидели сентябрьским вечером на берегу Москвы-реки, и наслаждались той тишиной, которая возможна только в эту пору – вечерами ранней осени, когда даже шум городов застывает, словно боясь потревожить замершее пространство. От этого, слова Эльзы, произносимые негромко, почти про себя, были не только отчетливо слышны Бекренёву, но и кажется, разносились по всей водной глади. – Если я уеду в этом году, то, боюсь, никогда не увижу вашу осень. Отношения между нашими странами портятся, и меня вполне могут затребовать назад, – вздохнула Эльза.
– Рано грустить, любимая, я завтра переговорю с нашими, посмотрим, что можно сделать будет. И не из таких передряг выпутывались, – Бекренев ласково обнял подругу и добавил, – Не переживай, я буду с тобой.
– Антон, я совсем забыла, – лицо Эльзы было встревоженным, – Иди завтра на службу пораньше, зайди к полковнику Лариончеву, а то может быть беда.
Полковник Лариончев был известен на все управление, главным образом из-за того, что все знали – он служил на двух службах, или, попросту, был параллельно сотрудником НКВД. Те, кто имел счастье спорить или просто сталкиваться на узкой дорожке с этим человеком, в лучшем случае были разжалованы или переведены на другое место службы. В худшем же, за ними ночью приезжали люди в черных кожаных куртках с маузерами и увозили посмевших перейти дорогу «серому кардиналу» ГУВФ в неизвестном направлении.
– Что я там у него делать буду? – Хмуро поинтересовался Бекренёв, – Если Ефим Аркадьевич уж невзлюбил кого, так это всё – остаётся лишь ждать беды, да сушить сухари.
– А ещё русский, – рассмеялась Эльза, и в глазах у неё, как обычно, промелькнула серебряная змейка, – Утро вечера мудренее, слышал, наверное, такую поговорку? Но, – её лицо опять стало серьёзным, – зайди к Лариончеву, прямо с утра, не откладывая. Обещаешь?
Бекренёв пообещал.
Ночью Антон Иванович спал плохо, нервничал, мычал во сне, но не просыпался. Лишь поняв, что Эльзы рядом нет, встрепенулся, вскочил на кровати, сон же, как рукой сняло.
– Эльза, – позвал он сначала шёпотом. Эльза, – повторил он громче, и с ужасом увидел, как откуда-то, со стороны окна, стремительно пронеслась по полу какая-то серебристая лента. Скрылась она под дверью, что отделяла спальню от коридора, и тогда Бекренёв со всей силы, не помня себя, закричал, – Э-э-льза!!!
– Антон, что случилось? – Майер вошла в дверь, обернутая во влажное полотенце, – Мне стало душно ночью, я пошла в душ. Ты чего кричишь?
– Да так… наверное от духоты приснилось, – майору было не по себе.
– Ложись спать, чудак – Эльза прижалась к нему, и он крепко уснул до раннего утра.
Дежурный в управлении сказал, что Лариончев со вчерашнего дня не выходил, лишь вечером дал распоряжение не беспокоить до утра. Бекренёв поднялся к кабинету всесильного полковника, и, постучавшись, удивился, что дверь приоткрылась. Обычно, остающиеся по тем или иным делам на ночь, затворяют свой кабинет, да и шторы задергивают. Войдя, майору показалось, что Лариончев спит после тяжелой ночи – сидит на стуле, а под голову, лежащую на столе, подложил руки. Подойдя ближе, Бекренёв понял, что ошибся – руки бессильно лежали на столе, под одной из них лежал револьвер, а из-под головы растеклась, и уже успела застыть бордовая лужа. На лежащем рядом листе с напечатанным текстом, Антон Иванович заметил краем глаза свою фамилию. Заинтересовавшись, он осмотрел бумагу – Ефим Аркадьевич был в своем репертуаре – это был донос на майора Бекренёва. Согласно этой кляузе, Антон Иванович был пособником немецкой агентурной сети, а в частности – старшего лейтенанта Эльзы Майер – именно её он информировал об операциях советских ВВС и давал в пользование документы под грифом «Совершенно секретно». Бред, конечно, ничего подобного и близко не было, но майор, надев перчатку, аккуратно сложил лист доноса во внутренний карман кителя, осмотрелся, и лишь потом объявил тревогу.
Следователь, ведущий дело о самоубийстве, заинтересовался личностью Бекренёва, но ненадолго. Уход со службы, равно как и утреннее прибытие было зафиксировано в журнале, и Антон Иванович в сложившейся суете оказался предоставлен сам себе. Это время он потратил на решение неких вопросов, о чем вечером незамедлительно сообщил своей подруге.
– Эльза! – Воскликнул он, лишь только они переступили порог его квартиры. – Спасительница ты моя! Я все решил! Выходи за меня замуж, станешь гражданкой СССР, и не придется возвращаться в Германию. Возьмёшь мою фамилию, а с гражданством наверху помогут. У Пети Линника есть связи. Даже работать не придется, моего оклада на нас двоих с головой хватит! Соглашайся? А?
– О, майор Линник, я, я, – Эльза изобразила лязгающий немецкий и акцент и задорно рассмеялась. – Конечно, милый, я согласна, правда я думала, ты никогда на этот шаг не решишься, – она подмигнула, и прикусила игриво губу. А Бекренёв вдруг задумался о том, что с появлением в его доме Эльзы живой, Эльза ночная, эфемерная, окончательно перестала приходить в его сны. И списав появление ночной Эльзы на выверты подсознания, он позволил «дневной» Эльзе оттащить себя в спальню, где они и оставались до следующего утра.
То ли связи Линника были почти всесильными, то ли счастливая звезда продолжала сиять над фуражкой майора Бекренёва, но вопрос с гражданством Эльзы, равно как и их бракосочетания решился почти за месяц. И в середине октября немногочисленные друзья Антона Ивановича чествовали новую ячейку общества.
Эльза оставалась на хозяйстве, выпекая Бекреневу чудесные пироги с ливером и капустой, сам майор сосредоточился на службе, да так, что к Новому году замаячили перед ним полковничьи погоны. Ефим Аркадьевич Лариончев был признан самоубийцей, и его место было вакантным. Генерал же Грудин, полностью довольный работой своего нового подчинённого, решил повысить его и в должности, и в звании. Вскоре, после наступления нового 1937 года, Антону Ивановичу Бекренёву было присвоено звание полковника, по должности он являлся помощником командующего ВВС Северо-западного округа, то есть генерала Грудина.
В народе ходит молва, что судьба не даст человеку больше испытаний, нежели он может вынести. Верно и обратное – человеку нельзя получать больше благ, чем он сможет принять. Полковнику Бекренёву пришлось испытать второй тезис на себе, и он сломался.
Может, он поверил, что схватил птицу-удачу и посадил в клетку, или решил, что стал настолько важен, что ему сам чёрт не брат, но только Антона Ивановича, после назначения, будто подменили. Хоть и молчаливый, но в душе добрый и готовый помочь человек превратился в чёрствую фигуру, преисполненную собственной важности. Тех немногих людей, с кем раньше приятельствовал по службе, он практически не замечал, отдавая свое внимание лишь начальству – генералу Грудину, который начал разочаровываться в своем протеже. И, может быть, все сложилось бы иначе, но здоровье подводило добрейшего Александра Степановича – он кашлял все сильнее, и все багровее при этом становилось его лицо – конечно, ему было не до перестановки кадров. Языки в Управлении говорили о том, что Индюк – такое прозвище дали Бекрёневу сослуживцы – хочет «совсем дожать старика».
Дома у Антона Ивановича тоже все было нехорошо. Дома он почти не появлялся, объясняя это задержками на работе, на молодую жену, которую еще два месяца назад носил на руках, тоже внимания не обращал. Эльза спала с лица, частенько появлялась во дворе с красными глазами, говорила, что от недосыпа, но держалась, скандалов не поднимала, верила, что все обратится к лучшему. А Бекренёв в ответ на все попытки жены сблизить вновь дистанцию отворачивался и что-то ворчал о тяжелом времени.
Времена и вправду стояли тугие. Доносы, чистки, расстрелы, одним словом то, что впоследствии назовут «Ежовщиной». Петра Линника, отправленного по доносу валить лес куда-то в Сибирь, обновленный Бекренёв не оплакивал: лишь пробурчал, – Сам заслужил, – оставив с открытым ртом и сослуживцев и генерала.
Развязка наступила предсказуемо, но, как всегда бывает в таких случаях, неожиданно. Как-то раз в понедельник, не взявшему обед, но задержавшемуся на работе полковнику, Эльза решила принести в Управление ужин. Естественно, дежурные её знали, и всегда пропускали, тем более, Антон Иванович никаких распоряжений не давал. Поднявшись в кабинет Бекренёва, Эльза открыла дверь, и увидела недвусмысленно лежащую на столе румяную буфетчицу Нюру, а прямо на ней не менее недвусмысленно скрючившегося мужа. Любовники, конечно, не ожидали столь эффектного появления Эльзы, застывшей в дверях с котомкой пирожков. Разлепившись, они прикрылись тем, до чего смогли дотянуться, а потом, молча, уставились на жену полковника.
– Выгони ее, – сказала та совершенно спокойным голосом. Покрасневшая, похожая на редиску, Нюра вылетела из кабинета.
– Быстрее, чем истребитель, – успел подумать полковник, наскоро натягивая брюки и рубашку. Он ожидал чего угодно – истерики, скандала, слёз, даже по-немецки сухого разговора, но только не того, что Эльза засмеётся.
– Дурак ты, Бекренёв, хоть и с погонами – отсмеявшись, сказала она на чистом русском языке, без всякого акцента. – Может быть, ты подумал, что тебе счастье все просто так на голову свалилось? Жена-красавица, продвижение по службе, все это само собой, или потому что ты такой идеальный? Или ты решил, что полученное можно просто не ценить? Ты думал, что твой перевод в Москву – это заслуга твоих талантов? Или вечно пьяная тетя Паша правда водкой подавилась? Или Лариончев, человек жестокий и безжалостный, от мук совести застрелился? Зря ты так, это я тебе помогала. Понравился ты мне тогда, ещё на острове Рудольфа, когда кольцо нашел. Понравился прямотой мыслей, честностью, искренностью. Как жаль, что человеческую породу так легко можно испортить, даже самых её лучших представителей. Ладно, Бекренёв, прощай. Как знать, может, свидимся ещё когда…
С этими словами Эльза словно растаяла в воздухе, а о дощатый пол ударилось до боли знакомое Антону Ивановичу кольцо. В воздухе раздался мелодичный звон, а кольцо, разогнувшись, серебряной лентой выскользнуло прочь из кабинета.
Бекренёв шел домой, слегка покачиваясь. Мысли путались и наскакивали одна на другую.
– Я её больше не увижу…
– Да кто же она такая?
– Не уберёг…
– Ещё с острова Рудольфа!
– Кольцо, вот это кольцо…
И много ещё чего, о чем он впоследствии так и не вспомнил. Последующая неделя у Антона Ивановича прошла в полном дыму. Он пил для потери сознания и до потери сознания – настолько горько ему было. Он не ходил на службу и не открывал двери. Так же пьяно-безучастно он встретил сотрудников НКВД, которые на исходе недели вскрыли дверь и увезли с собой потерянного Бекренёва.
Судили Антона Ивановича за измену Родине – за помощь немецкой шпионке Эльзе Майер, которая заключалась в снабжении ее секретной информацией, а так же в организации побега за границу. Приняв во внимание желание сотрудничать со следствием (Бекренёв просто со всем соглашался), полковник был лишён всех чинов и должностей, и отправлен на 20 лет в далекий сибирский лагерь на лесозаготовочные работы.
Вместо эпилога.
Заключенный Антон Иванович Бекренёв снял варежку и подышал на пальцы – на правой руке их осталось всего три. Безымянный и мизинец ампутировали вследствие обморожения. Нетрудно обморозиться, ночами до минус шестидесяти остывает тайга. Иным вон, ноги отрезают, по самые бедра, и ничего – живут. Морозы здесь, конечно, страшные, кажется, одежда лопнет, настолько зябко. Ну, ничего, жить можно. И в достатке пожил, но хорошего понемногу, сейчас полгода те, столичные, сном кажутся, виденьем, и думается иногда, что ничего такого и не было. А были всегда только бесконечные сосны, мороз и лагерь с его порядками и законами.
Пальцы немного согрелись, и Бекренёв снова взялся за работу. Кррааа-нчч – с таким звуком упало выкорчеванное дерево, как вдруг меж корней что-то блеснуло. Воровато оглянувшись, бывший полковник наклонился, раздвинул трехпалой рукой осыпавшийся снег и поднял находку – маленькое колечко, похожее на серебряное. Сверху узор – змейка кольцо обвивает. На голове у змейки как-то хитро глазки сделаны, блестят, словно подмигивают. Вроде видел уже где-то такое кольцо… или нет? Все равно сгодится. Бекренёв отогнул потайной карман ватника – сам пришил для подобных случаев – и бережно сложил туда находку.
Автор публикации
