Search
Generic filters
04/07/2020
148
3
5

Жанр: Психология, драма, с элементами философии и фантастики. 

Предупреждение: В произведении я пытаюсь показать сложные отношения (не гомосексуальные) между двумя людьми, а именно мужчинами; присутствуют сцены насилия; и, конечно, вы можете обнаружить косяки автора — куда же без них. Спасибо за понимание!

Глава 1

«Я обещал всегда защищать тебя, ты же помнишь?» – алый рот разрезал темное, лишенное ясных очертаний, лицо и издал легкий смешок, растворившийся в воздухе. Высокий силуэт, похожий на тень, склонился ближе, к самому уху, коснулся губами прохладной кожи, вкрадчиво прошептал: «Я здесь, с тобой. В тебе…». Эйден Хейз резко распахнул веки, возбужденно задышал; его тело, влажное и липкое от пота, мелко трепетало. Сердце учащенно билось, резко, надрывно, терзая тишину и отдаваясь гулом в висках. Молодой мужчина зажмурился, пальцами сжал переносицу, чтобы успокоиться. «Ох, пусть это будет обычный кошмар…», – сипло произнес Эйден. Ночью им вновь овладел фантом – апехема воспоминания, запечатанного в глубоких чертогах разума. Сакрального, запретного, причиняющего невыносимую боль.

Существовал ключ – «ключ Соломона», – способный выпустить на волю всех демонов, кишащих в нем, как черви в гнилом яблоке. Тот, кто говорил с ним во сне.

Эйден до сих пор ощущал их связь: крепкую, но источенную; словно подхваченные буйным течением, их в одночасье разделила судьба. Почти одиннадцать лет прошло с тех пор, когда им удалось увидеться в последний раз. «Самюэль… когда же вновь мы с тобой встретимся?» – Эйден приподнялся на локтях, направил взор зеленых глаз на небесную гладь: аврора пологом накрыла облака – плывущие над городком Маунтин-Вью – и оплела их золотистыми и розовыми лентами света. Она таила в себе трепетную печаль, навеянную одиночеством, и под музыку тиховейного ветра танцевала на крышах, заглядывала в окна, осыпала поцелуями занавески. Молодой мужчина завороженно наблюдал за восходящим солнцем и не заметил, как невольно отдался во власть отголосков прошлого.

Тело одолевала приятная нега; насладившись еще несколько мгновений объятиями тепла, Эйден неохотно сел на край постели. Простыня скользнула вниз, обнажив тонкие бледные плечи с россыпью веснушек, похожей на пыльцу одуванчиков, комнатная прохлада мягко коснулась груди. Молодой мужчина провел пальцами по растрепанным янтарно-русым волосам, взъерошив их еще больше, широко, протяжно зевнул, привычно протянул руку к винтажной тумбочке из грецкого ореха. Не глядя, нащупал антидепрессанты и литровую бутылку чистой воды, отправил одну желтоватую таблетку в рот, сделал жадный глоток и выдохнул. Нужда в психотропных веществах переросла в зависимость, да и результат от них напоминал эффект плацебо, но на короткий срок все же избавляли от некоторых нежелательных симптомов. Впрочем, антидепрессанты не являлись его личной панацеей.

Невротическая депрессия вывернула его суть наизнанку; он постоянно задыхался, словно некто невидимый сжимал пальцы на горле.

Необъяснимый, гнетущий страх всюду следовал по пятам, как голодный зверь по запаху крови; Эйден видел его отражение в чужих пронзительных глазах на желчных лицах.

Патологическая бессонница, периодическая апатия, неконтролируемые раздражение и гнев… потешались над ним, издевались, явно испытывая наслаждение. Эйден под их влиянием постепенно обратился в безобразный шрам.

Эти уродливые слабости, подобные жутким чудовищам – чудовищам из шкафа, что пугали в детстве, – брали измором, как раненную лань. Одна таблетка – и все чудовища волшебным образом исчезали, обращаясь в пыль, но то – лишь иллюзия. Правда заключалась в том, что они никуда не пропадали, а умело прятались в его собственной тени, выжидали удобного случая, чтобы выползти из убежищ и вновь открыть на него охоту.

Это было их изощренной забавой.

Эйден принял горячий душ, обмотал махровое полотенце вокруг бедер и подошел к зеркалу – его тело идеально подходило для изучения анатомии в медицинском вузе. Можно пересчитать каждое ребрышко; резко выпирали ключицы, подвздошные кости – жалкое зрелище. Раньше он не был таким изможденным, но хронический стресс, ставший второй кожей, сотворили из него нечто богомерзкое. «Богомерзкое», – повторил он уже вслух, с презрением поморщил нос и издал сардонический смешок. Он не столько отвратителен Богу, сколько самому себе. Молодой мужчина привычно ощупал рубец, длиной примерно четыре дюйма, рассекающий грудную клетку – такой обычно остается после кардиологической операции; он не помнил, при каких обстоятельствах его получил. Вряд ли при неудачном падении с лестницы. Взмахнув мокрыми волосами, он вздохнул и поплелся на кухню, чтобы позавтракать яичным тостом и нежирным молоком в стеклянной таре.

Уплетая ломоть яичного тоста и потягивая теплое молоко, Эйден пристально изучал настенный календарь – сегодня четверг, значит, к нему на прием должен прийти Джордж Ли, тот самый, страдающий от компульсивного переедания.

Эйден потратил двадцать пять лет на обучение в Палмере, затем окончил медицинский факультет Стэнфордского университета (получил степень магистра), после чего прошел интернатуру, где получил лицензию врача, а также окончил дополнительное обучение по психотерапии. Он достойно вынес все испытания, так как еще в двенадцать лет твердо решил помогать людям, выбрав профессию психотерапевта. Первым обратился к нему отец, когда тот нуждался в поддержке после трагической смерти Дженнифер, матери их семьи. Иронично, что Эйдену самому не так давно требовалась помощь – пока не стукнуло тридцать три, с ним много времени проводил профессор Ирвинг Киллиган, импозантный мужчина шестидесяти лет со стильной седой бородой и усами в духе «Гарибальди». Став квалифицированным специалистом по психотерапии, Эйден стал полагаться на самого себя, и, как он считал, справлялся со своими проблемами недурно. Впрочем, в моменты слабости, когда одолевает безысходность в самой искаженной форме, он порывается вновь обратиться к профессору, успешно практикующему гештальт-терапию. Профессор Ирвинг с добродушным темпераментом и теплыми успокаивающими руками – словно хороший старый друг… или даже отец. Рядом с ним Эйден чувствует себя в безопасности.

«Нет, это неправильно», – Эйден сжал пальцами левое запястье, до боли – дурно даже мыслить о том, что кто-то способен заменить его отца. Этого никогда не случится.

Закончив завтракать, молодой мужчина оделся в черные джинсы, белую рубашку и светло-синий укороченный блейзер на одну пуговицу. Элегантная одежда хоть немного отвлекала от чрезмерной худобы – и все же некоторые донимали расспросами об анорексии, хотя он не выглядел столь плохо.

Рабочий кабинет находился на первом этаже частного медицинского учреждения, пятиэтажного здания, расположенного в соседнем квартале. Изначально Эйден планировал обустроить приемную в одной из незанятых комнат дома, где проживал – что казалось удобным с практической точки зрения. Но с рациональной пришлось отказаться от затеи – все-таки у него, как и у других, должно быть выделено личное пространство, где можно отдохнуть от повседневной рутины и суеты. И тем более пациентов: коллеги сетовали, что особо навязчивые могут наведываться «в гости», когда им заблагорассудится, даже в три часа ночи.

(Некоторые специалисты, кстати, предпочитают обращение «клиент». Для непросвещенных разницы между «клиент» и «пациент» никакой нет, однако в узких кругах каждое из этих понятий определяет уровень ментальной связи. Считается, что «клиент» устанавливает близость между специалистом и его подопечным, выстраивает крепкие отношения, основанные на взаимопонимании, взаимоуважении, взаимодоверии. Однако Эйдена это нисколько не интересовало, он всегда между собой и человеком, который прибегал к его помощи, проводил невидимую черту; кто-то может посчитать это дилетантством. У каждого профессионала свои методы работы, и не обязательно, что какие-то хуже, а какие-то лучше, в любом деле существует свой подход, но, как считал Эйден, важнее всего конечный результат).

Эйден занимался в основном индивидуальным лечением с применением дифференцированного подхода, опекая не более пяти человек – чтобы легче подобрать отмычку к каждому из замков, отпереть двери, скрывающие за собой свору чудовищ. А затем усмирить их. Или изгнать.

Так же, изредка он проводил сеансы групповой терапии, когда несколько пациентов обращались с аналогичными жалобами, – организовывал занятия, основанные на диадическом взаимодействии. Джордж Ли по наставлению Эйдена участвовал в подобном мероприятии: мужчина нашел моральную поддержку и вдохновение среди чужих людей, имеющих схожий диагноз. Они безвозмездно подарили надежду – жизнь обязательно наладится, если он проявит больше терпения и усилий. 

***

Джордж Ли, грузный мужчина, сидел напротив Эйдена с пачкой яблочных чипсов – третьей по счету – и не переставая хрустел. На первой встрече он умудрился прикончить за сорок пять минут пять пачек чипсов, но сегодня прогресс – явно налицо.

– Будьте со мной искренним: вы дома меньше употребляете пищи? Или превозмогаете свое влечение к еде только при мне? – Эйден сидел в кожаном темно-коричневом кресле с блокнотом на коленях – во время бесед он подробно записывал все происходящее в этой уютной комнате. Даже ему хотелось плюхнуться на диван, который занимал Джордж, и расслабленно лежать, прислушиваться к своим чувствам и мыслям. В последнее время в голове творился хаос, обусловленный обострившимся «душевным замешательством». Ему долго удавалось обуздывать свои воспоминания о трагичном происшествии четырнадцатилетней давности, удерживая их во тьме, за стенами разума. Но самоуверенность и самонадеянность притупили бдительность, а потому он упустил момент, когда в стенах образовалась брешь, и воспоминания потянулись к свету.

– Н-нет, – запинаясь, произнес Джордж. Его голос выдавал сомнение. Немного помолчав, мужчина уверенно добавил: – я, как вы и советовали, мистер Хейз, занимаю свои руки вязанием на спицах.

– Хорошо. Вам нравится? – Эйден предполагал, что Джордж выберет резьбу по дереву или конструирование моделей автомобилей, но не вязание. Он приятно удивился. – Что вы при этом испытываете?

Джордж энергично мотнул головой, двойной подбородок затрясся, как фруктовое желе.

– Да, знаете, оказывается вязание крайне увлекает и расслабляет, да так, что забываешь о еде напрочь! Этому чудному искусству меня научила младшая дочь, Одри. Ей всего девять, но она умело связала мне шарф и вручила на день рождения! Дождаться бы малейшего мороза, чтобы я мог носить этот прекрасный подарок…

«Пропитанный любовью[1]», – закончил про себя Эйден.

– Что ж…

Эйден опустил взгляд на надписи, которые успел сделать за семь занятий:

«Джордж подвержен такому явлению, как «сензитивность», выражающаяся в повышенной уязвимости к внешним воздействиям. В связи с чем его сопровождают безотчетная тревога, глубокие, стихийные переживания, излишние впечатлительность и застенчивость… Организм непрерывно находится в изменчивых, напряженных состояниях, вследствие чего инстинктивно ищет пути подавления этих состояний. Один из способов – заедание, дающее ощущение «равновесия», или «покоя». Но вскоре заедание переросло в зависимость – обжорство, приведшее к ожирению». Он покусал кончик карандаша, а затем дополнил: «Но, как утверждает Джордж, он отыскал метод с ним бороться – с помощью вязания. В следующий раз в качестве эксперимента предоставлю ему спицы и шерстяной клубок – любопытно, свяжет ли он для меня свитер. Хочу Рождественский. С оленями».

– Одри, наверное, рада, что вы разделили ее увлечение, – Эйден играючи покрутил карандаш в пальцах. – Детям важна поддержка родителей, она – стимул, побуждающий стараться еще больше.

– О, да, теперь по вечерам мы вместе вяжем и рассказываем друг другу забавные истории! Я еще никогда не был так удовлетворен, – прошамкал Джордж с набитым ртом. Мужчина всем своим видом источал энтузиазм – он явно не лгал. – Кстати, Одри мечтает связать шапочки и носки для детей-сирот, и я собираюсь ей в этом поспособствовать.

– Вот как? Одри, и вправду, благородна[2], – Эйден позволил себе улыбнуться. – Вы не только нашли себе хобби, но и полезное ему применение. Я погляжу, вы действительно нацелены серьезно, чтобы изменить свое шаткое положение. А что на счет собеседований? – он перекинул ногу на ногу. – С работой у вас дело обстоит довольно туго; вы говорили, Дана старается относиться к вашему недугу лояльно, но недавно у нее случился нервный срыв… Она обвинила вас в иждивенстве. Что вы предприняли, чтобы подобной ссоры не повторилось?

Джордж гасил пищей негативные эмоции, и не заметил, как набрал пятьдесят семь килограммов за каких-то полтора года. Ввиду радикального изменения внешности в худшую сторону, самооценка мужчины резко понизилась, появились комплексы. Он с позором уволился с работы под осуждающие насмешки коллег. «Держи свой желудок в узде, жирная свинья», – под уничижающий хохот Джордж собирал с пола рассыпанные соленые сухари и отправлял в рот, чтобы заглушить нарастающее смятение. После этого инцидента он заперся на несколько недель в квартире, занимаясь самобичеванием. А когда надоело стенать в замкнутом пространстве, начал часами ездить в поездах, торчать в кинотеатрах и парках; на него несколько раз жаловались, обвиняя в вуайеризме и агалмотафилии. Забавно, насколько люди могут быть мнительными и предвзятыми.

– Мне тяжело не отчаиваться, когда отказали принять на работу шестьдесят пять раз, – шмыгнув носом, промямлил Джордж. – Я безумно люблю жену и детей, и понимаю, сколько неудобств и страданий им причиняю. Мне очень-очень стыдно, что я такой неудачник, но… нельзя измениться, как по щелку пальцев, и словно родиться заново. Это…– левая рука Джорджа машинально шарила в пустом пакете из-под чипсов, – требует недюжинной силы воли. Я дезориентирован, и заплутал в собственных слабостях…

– Вы не всегда были таким, Джордж, помните? Надо честно признать, все мы в своей жизни хоть раз заблуждались, ступали на зыбкую тропу, теряли веру и сдавались, совершали непростительные ошибки, обижали, страдали… Это все естественно в человеческой природе, но не стоит забывать о миссии, что предопределена свыше для каждого из нас. Она – что-то вроде смысла жизни, наполняющая наше изначально тщетное существование вполне материальным замыслом, дарует нам мечты, желания, стремления. Кому-то предначертано заняться благотворительностью и волонтерством, кому-то построить свою карьеру, кому-то – создать препарат для лечения злокачественных опухолей. Что же касается вас, то единственная задача – вновь стать надежной опорой для своей семьи; придется побороться за ее благополучие – как известно, не всякая победа достигается в сражении, но всякое сражение может привести к победе. Вы готовы взять на себя ответственность?

– Да… – невнятно пробухтел Джордж.

– Простите, не расслышал вас, – Эйден театрально приложил ладонь к уху. – Не могли бы вы повторить, но громче?

– Да! – выкрикнул Джордж, кажется, еще чуть-чуть и мужчина заискрится, как светодиодная гирлянда.

– Вот и славно! – Эйден громко хлопнул в ладоши. – Тогда вам придется основательно потрудиться. И, надеюсь, результаты не заставят себя ждать. А пока на сегодня все, Джордж. Увидимся, как обычно, через неделю, в четверг. Если у вас появятся какие-то изменения, обязательно предупредите заранее.

Джордж поднялся с насиженного места и тут же замешкался: водянисто-голубые глаза жадно уставились на горку зеленых яблок в хрустальной вазе.

– П-простите, мистер, Хейз, можно взять яблоко? До ужина еще три часа, а я так голоден… – мужчина гулко сглотнул.

Джордж выглядел, как пес, клянчащий у хозяев жареную куриную ножку. И Эйден, попрекая себя за излишнюю мягкосердечность, уступил его желанию. Он аккуратно ухватил пальцами за черешок самое верхнее, венчавшее горку, словно Яблочный король, и осторожно подбросил в воздух, прямо в руки Джорджу.

– Ловите, Джордж. Только, пожалуйста, не подведите меня, – Эйден подмигнул и растянул губы в улыбке.

– Спасибо, мистер Хейз, – пухлые щеки Джорджа налились алым, как гроздья рябины. Он впился зубами в сочный плод, из-под жесткой кожуры прыснул кисловато-сладкий сок.

[1] Эйден вспомнил песню L`amour mouillé («Пропитанный любовью») в исполнении французского композитора Генри Кеттена, опубликованную в 1878г.

[2] Одри (англ. Audrey) – «благородная сила».

– Не стоит благодарить, ведь все зависит только от вас, – Эйден махнул рукой, и мужчина скрылся за дверью.

Эйден устало откинулся на спинку кресла. Он давно заметил, что впитывает в себя человеческие чувства и эмоции, как губка – гипертрофированная эмпатия стала его персональным проклятьем. Во время коммуникации с пациентом они буквально становятся частью него самого, врастают в плоть, в кости, чтобы испить из него всю энергию, оставив лишь источенную оболочку.

Молодой мужчина распластался на диване, о котором грезил последние пятнадцать минут. Вытянулся во весь рост и переплел пальцы на животе, прикрыл глаза, сосредоточился на мерном дыхании, легком, бесшумном. Включить бы радио, чтобы разбавить тугую тишину, погрузиться в забвение под соул-джаз или джаз-фанк, но для этого нужно встать, а так не хотелось нарушать внутреннего умиротворения. Вместо этого он стал напевать слова песни, которые случайно уловил лишь раз, когда-то давно. Однажды Эйден проводил ночь со случайной незнакомкой – девушка расстегивала пуговицы на его рубашке, ласкала влажными губами шею, – и совершенно неожиданно его язык пленил меланхоличный мотив. Эйден сталкивался с реминисценцией с исключительной редкостью, так как имел весьма полезный, натренированный годами, навык усваивать сразу любую информацию. Он мог ненарочно что-то вспомнить из школьных уроков биологии, химии, различных семинаров, но эта песня… она выделялась на фоне всего остального, словно являлась чем-то важным… чем-то сокровенным. Откуда она вообще взялась?

Небеса закрывают на меня глаза,
Я вижу, что шторм поднимается из моря…
И он приближается,
И он приближается. [3]

Ох, его голова вдруг разболелась, в висках запульсировало, будто прямо из мозга кто-то отчаянно возжелал выбраться наружу. «Где же я мог ее услышать? Где же…» Размытые затененные лица замелькали перед взором, зазвучал до боли знакомый голос, глухой, трепещущий: «Я защитил тебя, Эйден, смотри. Смотри, эта мразь хотела сделать тебе плохо, и я подправил его лицо! Хочешь, я убью его ради тебя?». Всякий раз подобные фрагменты непроизвольно возникали в его памяти, переливались всевозможными оттенками гнева и страха, а затем лопались, как масляной пузырь. Вырванные из его жизни эпизоды казались плодом воспаленного воображения, сценками из какого-нибудь остросюжетного романа, но он точно знал – реальность куда более жестока, чем самые извращенные фантазии.

Шторм всё приближается,
Он приближается,
Он приближается,
Он приближается…

Песня опьяняла, вызывала огненный жар в его теле… Почему всегда так происходит? Это ненормально…

Сбивчивые мысли внезапно прервала телефонная трель. Эйден насупился и со скрежетом зубовным взял трубку:

– Да, Тайра? – прохрипел он не своим голосом и тут же откашлялся. – Я слушаю.

– К вам посетитель, мистер Хейз, – отчеканил голос, чистый, томный, такой идеально подходит для погружения в транс. И почему Тайра его секретарша, а не ассистентка?

– Но на сегодня я больше не назначал никаких встреч! – И кому это понадобилось его беспокоить?

– Она утверждает, это срочно, – произнесла Тайра тоном, не терпящим возражений. Как будто к ее горлу приставили нож.

– «Она»? Кто еще такая «она»? – раздраженно буркнул Эйден.

Ответа он так и не дождался – на том конце провода раздались характерные гудки. Да что происходит, черт возьми?!

Молодой мужчина встрепенулся, когда в дверь постучали. Несколько раз, с прослеживаемым ритмом. Азбука Морзе? Какой обычный посетитель пользуется Азбукой Морзе?

– Входите! – Эйден сел прямо, положил ладони на колени, слегка их стиснув, словно к чему-то приготовился. Он отчетливо представил, как в кабинет врывается наемница, чтобы захватить его душу. Ну, право же! Ему стоит больше спать, а не читать на ночь остросюжетные триллеры.

Дверь тихонько отворилась, и на пороге явилась вовсе не пресловутая наемница, неотесанная, с варварским замашками. А эффектная особа с экстравагантным цветом волос: ядовито-красным, даже цветки сальвии не такого насыщенного красного оттенка. Словно пламенный закат запутался в ее упругих локонах.

Не дожидаясь дальнейшего приглашения, молодая женщина уверенно подошла к креслу, поправила черную кожаную юбку и осторожно села, поместив на колени миниатюрную черную сумочку. Лицо пряталось за круглыми темными очками.

– Вы пришли на консультацию? У меня только по записи. Я не могу вас сейчас принять, но мы можем договориться на следующий раз, как вам будет удобно, – Эйден нахмурился. Ему претило наглое поведение незнакомки.

– Ты признавался мне в любви. Мне было шестнадцать, а тебе – тринадцать. Любил ли ты по-настоящему, раз столь легко забыл о своих чувствах? Что ж, придется познакомиться снова: Лили Мэй, – молодая женщина сняла очки и загадочно улыбнулась. – Девичья фамилия – Андерс.

Брови Эйдена взметнули вверх.

[3] «Closer», Kings of Leon.

– Лили Андерс?.. – Молодой мужчина зацепил волосы на виске и задумчиво потянул – стандартная реакция на знакомое имя, принадлежность которого он не мог определить. – Ли-ли-и, – чуть растянуто повторил он, будто смакуя имя на языке. Как вдруг его осенило: – Ох, Лили! Боже, ты так изменилась! Прости, твои волосы… и глаза? Почему они зеленые?

Лили приходится сестрой-близняшкой Самюэлю (если точнее, они – разнополые разнояйцевые близнецы, или двойняшки); светловолосые и голубоглазые с рождения – похожие друг на друга, как две капли воды. Но то – лишь обманчивое впечатление, ведь по отдельности они обладают по-своему уникальной внешностью. Лили, к примеру, более курносая, чем брат, с дольчатым разрезом глаз и клиновидным подбородком. Самюэль же имеет линию подбородка четкую, но плавно очерченную, острые скулы и легкий прищур, пронизывающий насквозь – словно все-все ведает о человеке, попавшем в поле зрения. Угрюмое молчание вкупе с безразличным задумчивым взглядом часто пугало людей, они сторонились юноши, распускали грязные сплетни за его спиной, исподтишка окрестили больным на всю голову социопатом, что было вовсе не так. Самюэль всегда выставлял напоказ, словно щит, напускное своенравие, пряча за ним себя настоящего: заботливого, отзывчивого и тактичного.

Он предпочитал показывать свои мягкие стороны только близким любимым людям.

И Эйден запомнил давнего друга именно таким.

– Контактные цветные линзы – и никакой магии! А с волосами мне нравится экспериментировать, да и брат в полном восторге! – Лили перешла на шепот, словно делилась каким-то важным секретом: – Говорит, я сильно похожа на Меру, морскую королеву Атлантиды…

– О-о-о, вот оно что, – протянул Эйден и ненадолго погрузился в думы. А затем неуверенно уточнил: – Значит, Самюэль с тобой?

Лили утвердительно кивнула. Молодой мужчина словно прозрел и резко подался вперед.

– Я могу с ним увидеться? Умоляю!

– Это не так просто, как кажется.

– Что ты подразумеваешь под «не так просто»? – Эйдена охватил озноб. – Что-то случилось?

Лили замешкалась, обдумывая старательно ответ и тщательно подбирая слова. Она знала, насколько Эйден раним и впечатлителен.

– Шесть лет назад у брата проявились первые симптомы сахарного диабета, – Лили нервно теребила рукав светло-серого вязаного пуловера. – Но пока брат сидел в тюрьме, болезнь обострилась, и его выпустили на свободу раньше положенного срока – вместо семи лет, он отсидел лишь три года. Сейчас он находится под присмотром врачей и идет на поправку, но все еще очень слаб… Поэтому не нужно его тормошить по пустякам.

Кровь отлила от лица Эйдена, ладони сжались в кулаки.

– Тюрьма… – едва слышно пробормотал он. Перед глазами комната медленно поплыла; на стенах заискрили, заплясали миниатюрные вихри. – Почему Самюэль попал в тюрьму? Что он такого натворил?

Ноги молодого мужчина подкосились, отчего он пошатнулся, как от порыва ветра.

– Эйден, пожалуйста, присядь, – Лили взволнованно, предчувствуя беду, сжала своими тонкими пальчиками сумочку. – Я знаю, как это тяжело слышать, но возьми себя в руки.

– Почему я узнаю об этом только сегодня?! – внутри Эйдена, прямо под ребрами, разрастался свирепый гнев вперемешку с беспокойством; они, точно стихийное бедствие, жаждали затянуть в свой водоворот и утащить в бездну безумия и страданий. «Больно, как же больно», – он отчаянно схватился за рубашку в области сердца: грудь будто пронзило острие.

– Разве я не имел права знать об этом?! – в порыве злости и предательской беспомощности он грубо опрокинул журнальный столик: исписанные страницы взлетели в воздух, яблоки градом посыпались на ковер, раздался звон хрусталя. После чего упал на колени, уперся ладонями в пол и часто, резко задышал, жадно заглатывая воздух, во все легкие, как от нехватки кислорода. Все признаки указывали на гипервентиляцию.

Лили в ужасе наблюдала за развернувшимся действом и боялась даже пошевелиться, чтобы не вызвать очередную вспышку ярости. Однако, когда Эйден фактически свалился без сил, бросилась к нему на помощь.

– Эйден, разрази тебя гром! Да что с тобой такое?! – Лили обхватила его впалые щеки теплыми ладошками. – Посмотри на меня, Эйден, дыши ровнее! Ровнее!

Взор Эйдена застлала пелена, тело покрылось холодным потом, промочив рубашку насквозь; конечности немели, становились тяжелыми, безвольными. Еще чуть-чуть, и он точно потеряет сознание.

– Эйден! – Лили трясла его за плечи, будто это хоть как-то могло ему помочь. «Кажется, меня сейчас стошнит…» – пронеслись мысли в затуманенной голове Эйдена. – Эйден! – ей стало очень страшно, голос дрожал и срывался.

«Она плачет? Прикоснуться бы к ней хоть раз, как когда-то давно, чтобы утешить…» Ох, как смеет в такой трагичный момент – ведь он практически умирал в ее объятиях, – думать о подобном? Сентиментальный кретин… И все-таки, он по Лили очень скучал. Эйден сдавленно застонал: череп пыталась расплющить какая-то неведомая сила, он вот-вот расколется на тысячи мелких кусочков! Во рту так пересохло, что язык прилип к небу, но все-таки Эйден смог пролепетать едва внятное:

– Таблетки… на столе…

Лили немедля ринулась к письменному столу. Она переворачивала все вверх дном: стопки бумаг, папки, книги, но таблеток не было и в помине.

– Ох, кажется, я закинул их в верхний ящик… – из последних сил прошелестел Эйден.

– Ты болван! – в сердцах выдала Лили. – Какой беспорядок! Как здесь вообще можно что-то найти?! Да вот же они, наконец-то!

Лили аккуратно положила Эйдену «лечебную горошинку» на кончик языка, тот совершил глотательное движение и недовольно поморщился: таблетка застряла в глотке. Во рту было так пустынно, что перекатывался песок. Молодая женщина достала из сумочки бутылку минералки, аккуратно приподняла его голову и преподнесла горлышко к губам: Эйден жадно осушил спасительную влагу, чуть соленую, прохладную. Он вновь ожил, будто камелия, забытая на подоконнике нерадивыми хозяевами.

Лили помогла ему встать и сесть на диван, сама примостилась рядом, приобняв за плечо.

– Что это за чертовщина? Паническая атака? Или что-то в этом роде… – осторожно произнесла она, теряясь в догадках о причинах приступа Эйдена. – Ты чего так разволновался? Все в порядке! Он просто…

– А как, по-твоему, я должен реагировать? – нервно перебил Эйден, бесцеремонно скинув ее ладонь с плеча. Он накренился вбок, ощутив слабость – сознание прояснилось, но в висках все еще тлела притупленная боль. Лили подхватила его под локоть и прижала к себе. – Сама посуди: внезапно явилась… нет, ворвалась в мою жизнь, огорошила тревожной вестью, да еще с таким спокойным лицом, будто решила поболтать о неопозитивизме! И после этого вопиющего поступка хочешь, чтобы я вел себя, как ни в чем не бывало?

– Разве моему брату станет легче, если будешь нервничать? – изрекла Лили назидательным тоном, словно матушка-наставница. – Не дай бог схватишь инфаркт! И да, раз уж спросил, то не буду увиливать от ответа: я пообещала Самюэлю, что не буду тебя тревожить. Так как он никогда не хотел отягощать тебя своими проблемами.

Лили всегда видела зависимость Самюэля от Эйдена, замечала, как он противится своим желаниям отыскать его, быть с ним… Он будто пытался сломать оковы, которые обременяли их обоих, но особенно его самого. Они стали сущим для него наказанием.

И все-таки он дорожил ими, как ничем другим. Наверное, даже с ней отношения казались не такими… трепетными? «Ха-а», – она с горечью хмыкнула.

– Ты только что улыбнулась? – Эйден с подозрением посмотрел на Лили. – Серьезно, улыбнулась? Я сижу, как на иголках, а ты…

Молодая женщина сделала глубокий вдох-выдох, словно на ее хрупкие плечи навалился груз. Она сгорбилась, уменьшилась, как если бы он всем своим огромным весом нещадно придавливал к земле.

– Брат недавно поделился со мной, как соскучился по твоей задорной улыбке, – с ноткой ностальгии произнесла она. – Он часто дразнил тебя, сравнивая твою улыбку с улыбкой Бетти.

Бетти – черная такса; Эйдену было тринадцать, а Самюэлю – шестнадцать, когда вместе с Бетти они впервые пошли на охоту. В весенний сезон из десяти вылазок увенчались успехом только три: добычей стали одна куница и три лисицы. Когда Бетти удавалось выманить зверя из логова, Самюэль, заранее выбрав выгодную позицию, встречал жертву с ружьем наготове. Раздавался громкий и меткий выстрел – парнишка никогда не промахивался, будто имел в голове встроенный автоприцел, – и, взвизгнув от боли, жертва падала навзничь. Бетти тут же подбегала, кружила вокруг окровавленного бездыханного тельца, интенсивно махала хвостом и счастливо, высунув длинный мокрый язык, щерилась – совсем как человек – своей маленькой победе. Ведь она выследила зверя, храбро вступила в ожесточенную схватку, вытравила из своего убежища и загнала в смертельную ловушку хозяина. «Умница, Бетти! – хвалил ее Самюэль и теребил за уши. – Гляди, Эйден, она опять улыбается, как ты!» Эйден презирал эту коротколапую норовистую псину, но слова друга ему были приятны. Правда, Самюэль иногда с издевкой, но совершенно беззлобно, мог ляпнуть что-то вроде «ты потешно скалишь зубы, как Бетти» или «ты улыбаешься, как Бетти, будто тоже поймал лисицу», и тогда Эйдену хотелось влепить ему подзатыльник.

Кстати, из куницы получилось чудное чучело, а с трех лисиц сняли шкуры и пустили на изделия: из пушистого рыжего меха для ребят сшили замечательные манжеты и варежки! Самюэль в качестве трофеев сохранил все клыки убитых животных – как собственную гордость. Чуть позже он смастерил из них ожерелье – с камешками, перьями и ракушками, – и торжественно вручил сестре. Парнишка напел, что теперь она – покровительница охотников, и всякий раз перед походом обязуется проводить церемонию благословения: одаривать их пять минут поцелуями, дабы призвать удачу – верную помощницу в древнейшем промысле дичи.

Эйден отчего-то злился на Самюэля. «Чертов сказочник!» – завистливо думал мальчик про себя, но всегда радовался, когда получал порцию нежных поцелуев от Лили – он отчетливо чувствовал, как разливается по венам неведомая энергия, наполняя тело теплом и силой.

Вместе с Бетти они еще несколько раз выбирались на охоту в течение двух следующих сезонов. Но Бетти стала очень стара, и внезапно зимним утром она захворала, а через сутки скончалась – ей только-только исполнилось четырнадцать. Она ушла на радугу в самый снежный декабрьский день на Аляске, какой Эйден никогда больше не видел.

– Я… – Эйден с грустью прикусил губу. Минувшие дни он помнил туманно – будто на акварельную картину пролили воду. Знакомые очертания проявлялись мимолетно, вспышками, порой яркие и выразительные, но все равно их было недостаточно, чтобы воссоздать целостный образ.

– Можно я тебя сфотографирую и покажу Самюэлю? – Лили неожиданно воспряла духом. – Он будет счастлив! Когда его одолевает апатия, то обычно он листает альбомы с нашими фотографиями, а особенно дорожит совместными: где только ты и он. И вспоминает все истории, предшествующие им; порой я поражаюсь его непревзойденной памяти и подозреваю, что он хранит под подушкой блокнот, куда записывал до мельчайших подробностей все, что с вами когда-либо происходило. Я назвала его «Омут грез», куда брат окунается всякий раз, когда начинает хандрить.

Эйден прикрыл веки и отвернулся. Лили показалось, или он смутился?

– Не стоит, – молодой мужчина торопливым небрежным жестом зачесал волосы назад. – Я выгляжу неопрятно.

Но от Лили ни одна деталь с легкостью не ускользнет: Эйден совершенно не против отправить свою фотокарточку Самюэлю с оригинальной подписью. Как в старые добрые времена: неразлучная троица не всегда была неразлучной. Эйден с родителями в начале каждого июня уезжал в другой город, Анкоридж, что находится от Палмера примерно в двух часах езды. В Анкоридже расположился их второй дом, доставшийся в наследство отцу от прадеда, пережившего единственного сына на десять лун и почившего в девяносто семь лет. Они хлопотливо приводили дом в порядок, чтобы он не порос плесенью и паутиной. Ко всему прочему, дом был просторнее, чем их нынешний, из-за чего матери он нравился гораздо больше – она с удовольствием отдавала хозяйству всю себя, порой забываясь. И тогда Эйден заставлял мать выбираться вместе с ним в ближайший парк, чтобы подышать свежим воздухом и насладиться красочным пейзажем. Мальчик шутил, что еще немного и она превратится в каменную статую – бессмертную хранительницу очага, заточенную в доме навеки. Мама с пониманием и благодарностью целовала сына в макушку, а затем безропотно ступала следом, держа его за ладонь. Они могли часами гулять вдоль аллей, сидеть на скамейке и любоваться фонтанами и прудами, кормить птиц.

Их семья застревала в Анкоридже не меньше, чем на месяц, а то и два. В этот период Эйден общался с близнецами, отправляя по почте свои фотокарточки с пожеланиями, популярными цитатами, загадками. Как он, например, усердно полет сорняки во внутреннем дворике или гоняет дряхлого соседского барана Дупи с обросшей шерстью. В тысяча девятьсот девяносто третьем году он прислал фотокарточку-головоломку с изображением густых зарослей карликовой березы: «Найдите меня и отметьте крестиком. В награду я пришлю вам коробку самых вкусных шоколадных конфет». Лили и Самюэль терялись в догадках, под каким кустом Эйден мог спрятаться. Чтобы не ошибиться, они оставили крестики в нескольких местах, где, как им казалось, торчала непослушная шевелюра или маячил кусочек ботинка. А через два дня вместо награды получили конверт с тетрадным листком в клетку. Развернув его, они хором прочли: «Не угадали! Меня здесь нет! Ха-ха!» Близнецов несправедливость товарища довела до слез; глубоко обиженные на розыгрыш, около двух недель они игнорировали посылки Эйдена. В конце концов, он принес свои извинения и в знак примирения подарил заветную коробку, наполненную доверху шоколадными конфетами. Ох, и объелись же они тогда сладостей, до коликов в животе!

– Скажи честно: зачем ты здесь? – очевидно, Лили пожаловала не для того, чтобы предаться воспоминаниям, а с конкретной целью.

– Я бы не пришла, зная, что кроме жалости тебе нечего предложить, – молодая женщина невербально выказала некоторую суспицию, неосознанно. Будто не до конца была тверда в своих намерениях. – Ведь ты в самом деле способен помочь. Всем нам.

– Помочь? Чем же? Я всего лишь психотерапевт, а не… – Эйден всплеснул руками, – волшебник-целитель.

– Выслушай меня для начала, – осадила Лили. – Ни для кого из нас не секрет, что наши отцы когда-то вместе сотрудничали в частной научной организации «Паллада». Правда, насколько мне известно, «Паллада» имеет поддержку от некоторых членов правительства, скрывающихся под плащом «инкогнито», и именно они ее спонсируют, лоббируя личные интересы. По своей сути «Паллада» – подпольное сборище ученых-экспериментаторов, которые проводят всякого рода тайные исследования – порой довольно опасные, – за какие мало кто решается браться в виду высоких рисков. Чаще всего расходным материалом являются люди (заядлые альтруисты), чьи личности буквально стирают из мирской жизни, и они становятся подопытными кроликами. Естественно, любые процедуры проводятся только с их согласия – в конце концов, это не фильм о гениальных злодеях, где воруют людей и насильно заставляют участвовать в сомнительных операциях. Однако никто не дает гарантии, что они покинут стены «Паллады» будучи в здравом уме и теле и покинут вообще когда-нибудь. Ты ведь догадываешься, о чем идет речь? О летальных исходах. В ходе различных инновационных разработок погибло очень много людей. Я думаю, около сотни, так как тридцать девять – зафиксированное число в отчетных данных, найденных у отца. И это только «официально». Ведь если эту контору прижмут органы государственного контроля, то вряд ли ей пойдет на пользу владение метрической книгой толщиной с Ветхий Завет, ибо всех причастных без суда и следствия посадят на электрический стул. Итак, в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году наши отцы вместе разработали феноменальный проект, прошедший апробацию в «Палладе» – его с надеждой нарекли «революционной технологией в медицине», – сулящий избавление от любой болезни. Его неформальное название «Трансома». Его даже собирались запатентовать на мировом рынке. Команда ведущих умов трудилась над ним больше десяти лет, но по неизвестным причинам «Трансома» экстренно заморозили и вычеркнули из списка реализуемых проектов под предлогом «бесперспективный». Но вот в чем загвоздка: были достигнуты положительные результаты, благодаря которым «Трансома» могла получить будущее. Но на какой-то стадии исследований что-то пошло не так… процесс вышел из-под контроля, вследствие чего проект в итоге признали неудачным. Однако мой отец не терял веры его возобновить, о чем он упомянул в своем дневнике. Вот только не дожил он до этого момента, земля ему пухом. Поэтому я хочу, чтобы ты отыскал план «Трансомы» – он хранится у твоего отца, так как он руководил проектом. Мой отец был его хорошим другом и напарником, но мистер Хейз не доверял даже ему, пряча все основные записи где-то у себя.

– Проект… – Эйден был сбит с толку – слова Лили сквозили безумием.

– Ты не помнишь? – молодая женщина разочарованно прикусила нижнюю губу, так как ожидала не такой реакции, посредственной и безучастной.

– Точнее, не знаю… – Эйдену было стыдно признать, что об отце он ведал гораздо меньше, чем мог бы. Кайл Хейз являлся скрытным человеком и истинным супирантом науки. – Отец не посвящал меня в свои дела. А когда пытался выяснить, в чем заключается его работа, он лишь требовал от меня единственное – «не суй свой любопытный клюв, куда не следует».

– И ты ему подчинялся, как примерный сынок, – осуждающе молвила Лили. – Разве за нарушения правил он порол тебя?

– Будто был иной выход! – выпалил Эйден. Вот уж чего он точно не хотел – это оправдываться перед чужим человеком. Теперь чужим… Даже общие воспоминания не способны сплотить их вновь. – Он изолировался в своем кабинете, как в какой-то тайной, хорошо защищенной, лаборатории – вероятно, она и была полноценной лабораторией – и никого туда не впускал. Сколько бы я ни стучался в дверь, ни звал его, он никогда ее не открывал. Отец умел абстрагироваться от шума, отдаваясь полностью работе. Вел себя, как псих. И ведь не даром говорят: от гениальности до сумасшествия всего один шаг. А ты что сама знаешь об этом? Они работали над чем-то запрещенным? Иначе такая секретность – необоснованна. Если только во избежание кражи их идеи одной из конкурирующих организаций.

Лили благоразумно решила опустить щепетильные подробности – хоть Эйден все равно скоро все сам узнает, но правда, брошенная прямо в лоб, может его шокировать и отпугнуть. И более того – толкнуть на спонтанные действия.

– Ты прав: существуют другие подобные организации, которые не прочь завладеть «лекарством от всех болезней», но наши отцы… А особенно твой отец не желал никому другому поручать «Трансому», опасаясь, что она попадет в алчные руки. Мистер Хейз боялся, что ее изувечат, расчленят и породят нечто совершенно иное… мерзкое отродье, аномальное и токсичное: она не будет выполнять изначально задуманной функции, а станет инструментом для удовлетворения личных амбиций. Поэтому даже после того, как проект заморозили, вся вторичная информация о нем осталась в пределах «Паллады». А самая важная хранится у твоего отца, и нам нужно во что бы то ни стало ее заполучить… чтобы спасти Самюэля.

– Спасти? – у Эйдена засосало под ложечкой. – Конечно, такая болезнь протекает довольно тяжело, и она фактически неизлечима. Но правильный медицинский уход и соблюдение определенных правил способствуют стабилизации общего метаболизма организма. Так что, не думаю…

– Не думаешь о чем? – грубо оборвала его Лили, поджав губы от негодования. – О том, что Самюэлю смерть не грозит, и он будет жить вечно? А ты в курсе, что у него выявляли чертов диабетический кетоацидоз тяжелой степени? И слава богу, врачам удалось затушить ее регресс и поставить брата на ноги! Надеюсь, мне не придется упоминать, что по статистике смертность от кетоацидотической комы колеблется в районе 5%? И в эти проклятые 5% может попасть мой брат! И не пытайся навязать мне теорию вероятности, видите ли, какие-то жалкие 5% – не 95%! Но откуда тебе знать, черт возьми, что Самюэля это никогда не коснется?! И… – Лили запыхалась, так как выдала речь на одном дыхании; она перевела дух и продолжила, нарочито растягивая каждое слово: – ты не представляешь, как меня изматывает мысль – днями и ночами, – что Самюэль в любой момент может сломаться, как кукла… он – все, что у меня есть, самый родной, самый дорогой человек… Кровь и плоть. Естественно, в моей жизни не на последнем месте мать, муж и десятилетний сын, Оуэн, которых я люблю так сильно, что готова прыгнуть за ними в самую глубокую бездну мрака. Но без брата… Ты наверняка слышал про особую – ментальную – связь близнецов? Посредством которой они чувствуют друг друга, читают мысли, предвидят беду. У меня с братом именно такая связь – я ощущаю его боль, как свою собственную, всегда знаю, о чем он думает, и ведаю, когда с ним произошло что-то дурное. Слышу стук его сердца, с моим в унисон… Мы будто разделяем одну душу на двоих. Его смерть будет равносильна гибели нас обоих. Я умру в тот же день, Эйден. Ты ведь не хочешь этого допустить, верно? Потерять двух близких людей в одночасье – настоящая трагедия, не поддающаяся никакому описанию! Страшный удар для тебя, Эйден. Сможешь ли ты его выдержать? Или пойдешь на поводу у собственных сантиментов, и в порыве прекратить страдания возьмешь в руки заточенное лезвие, чтобы…

– Прекрати! – Эйден заткнул указательными пальцами уши и зажмурился, склонившись вперед. – Прекрати этот кошмар…

Лили опустилась на колени возле его стоп. А затем осторожно обхватила его правое запястье, подтянула к себе и стала чертить ногтем по коже невидимые линии. Под ее теплыми пальцами бился пульс, чуть быстрее обычного.

– …перерезать вены и пустить драгоценную кровь. Будешь умирать медленно, мучительно, и представлять, как вскоре отправишься к нам в объятия…

Эйден, обольщенный тихим, вкрадчивым голосом, приблизил свободную руку к ее лицу и слегка дотронулся до нежной лилейной кожи. Провел большим пальцем по изящному подбородку, коснулся нижней губы. Лили перехватила его руку, сплела их пальцы, и смотря прямо в глаза, мягко поцеловала ладонь. Эйден, будто очухавшись от гипноза, удивленно охнул и резко отпрянул. Вскочил с дивана, неуклюже просеменил к единственному окну и задержал внимательный взгляд на проезжей части улицы, будто там происходило нечто очень интересное.

Лили поправила чуть задравшуюся юбку и примостилась на краю дивана. Достала из сумочки телефон и с напускным безразличием стала просматривать сообщения; одно из них пришло всего минуту назад и имело пометку «непрочитанное». Лили развернула окошко с текстом: «Ты сделала то, что я просил?» «Не могу подобрать подходящего момента», – напечатала она ответ и прежде, чем нажать «отправить», вскинула пытливый взгляд на Эйдена. Тот стоял, не шелохнувшись, засунув руки в карманы брюк. Его лицо казалось одухотворенным, не обремененным ненастными мыслями. И невесомая полуулыбка порхала на его устах. «О чем он думает? Витает в облаках, словно влюбленный мальчишка… Дурак!» Но именно такой Эйден нравился Самюэлю: беззаботный, излучающий тепло и спокойствие, как рассветное солнце.

Аккуратный лоб, едва прикрытый выбившимися из прически медовыми прядями волос, «греческий» нос, точеный подбородок – портретное лицо вкупе с благородной, едва ли не аристократической, осанкой. Замечал ли Эйден когда-нибудь, насколько он привлекателен? Наверняка вокруг него вьется много симпатичных девушек, но только одной он отдал свое сердце.

«Какая она? Лучше, чем я?»

Лили тряхнула головой. Подобная ерунда – отнюдь не то, что должно сейчас волновать. Да, в общем-то, совсем не должно волновать…

– Что будет, когда найду документы? – неожиданно заговорил Эйден, вернувшись сознанием в тесную комнату, чего он раньше не замечал. Здесь всегда так душно?

– Мы восстановим проект, – Лили убрала телефон в сумочку в ту секунду, когда Эйден к ней обернулся. Красивое лицо исказила жуткая гримаса недоумения и неприкрытого отвращения.

– Восстановим? Это же нелепость! – неизведанное интриговало, и ему страсть как хотелось выяснить, что представляет из себя «Трансома». Но он всем своим нутром улавливал предостерегающие сигналы: их беспечность может отпереть ящик Пандоры, выпустив наружу все затаенное зло. Ведь проект не по глупой прихоти ликвидировали. Что-то случилось… и это «что-то» стало веским поводом для его незапланированного завершения.

– Нелепость?! Ты называешь «нелепостью» спасение моего брата? – взбеленилась Лили. Она затряслась от гнева, так сильно, будто ее вот-вот разорвет неукротимая внутренняя сила. Еще чуть-чуть, и молодая женщина примется переворачивать мебель – прямо как Эйден, – дабы усмирить взбушевавшиеся эмоции. – Да ты чокнулся, Эйден! Неужели за одиннадцать лет мы стали тебе безразличны? Прошло всего одиннадцать лет, Эйден, несчастные одиннадцать! А ты ведешь себя, как последняя скотина!

– Не неси чушь, Лили. Клянусь, я готов пойти на многое, чтобы помочь Самюэлю, но сей проект довольно спорный… – Эйден вымученно потер переносицу. – Ты сама утверждала, что «Паллада» проводит опыты на людях. Хочешь поместить на чашу весов брата против нескольких невинных жизней? Тебя устроит такой расклад? И даже совесть не остановит?

– Мне плевать на других людей! – с нескрываемым пренебрежением выпалила Лили. – Тем более, если они согласятся участвовать в проекте добровольно, то почему я должна о них беспокоиться? Самопожертвование во имя науки – достойно уважения и награды. А если они помогут спасти Самюэля, то буду отдавать им благодарности и почести всю оставшуюся жизнь.

– …над их могилами подле скорбящих родственников, – добавил раздраженно Эйден. – И когда ты успела стать прожженной циничной сукой?

– О, значит, ты такого обо мне мнения, да? Что ж, не буду отрицать очевидного. Я уже сказала, что Самюэль для меня – все, и сделаю для него, что угодно. А ты, дорогуша, поможешь мне в этом, – дерзкий тон Лили достиг Эйдена, как стрела, выпущенная из лука. – В конце концов, я не могу без разрешения попасть в твой дом, иначе мне придется совершить несанкционированное проникновение и взломать кабинет твоего папаши. Пока ты торчишь здесь, выслушивая нытье богатеньких психов.

– Лили! – воскликнул Эйден, чтобы возразить, но отчего-то передумал. Красноречиво вздохнув, он вознамерился устранить бардак, учиненный в состоянии аффекта – чтобы занять руки и овладеть своим исполненным смутой сознанием. Давненько он не выплескивал подавленную агрессию – и лучше бы в последний раз, когда вынужденно вымещал злобу на окружении. Под горячую руку может ненароком попасться чья-нибудь физиономия; и не дай бог, он сделает больно Лили – да он себе пальцы отрубит, если совершит столь презренный проступок. Стыдно признать, но он с удовольствием помахался бы с Самуэлем: в юном возрасте они часто проводили друг с другом кулачные спарринги на спор – кто проиграет, тот выполняет желание, каким бы бредовым оно ни казалось. Например, Эйден как проигравший мог неподвижно стоять на одной ноге, точно цапля, не менее пяти минут. Самюэль обычно усложнял задание: выкладывал на его макушке невысокую горку плоских камней – от большого к самому маленькому, и Эйдену приходилось балансировать с помощью расставленных в стороны рук, чтобы не упасть и не рассыпать все камешки. Иногда ему удавалось выстоять все пять минут, а иногда нет. Или вот еще одно: подойти к любой девчонке, вручить ей букет луговых цветов и признаться в симпатии. Эйден особо не колеблясь выбрал девчонку несколько старше, чем он сам, ее звали Терри (уменьшительная форма имени Тереза), она училась в пятом классе начальной школы. Эйден постоянно видел ее гуляющей с ламой, и лишь изредка со своими подружками. Мальчишка, выбрав удачный момент, помпезно вручил ей горстку лиловых цветков и напыщенно озвучил крайне смущающую фразу. Терри недоуменно похлопала длинными темными ресницами, вежливо поблагодарила и поспешно удалилась с ламой ближе к реке.

Эйден никогда не краснел в своей жизни так сильно.

Его щеки и уши, окрасившись в свекольный цвет, буквально полыхали от огня.

Однако с тех пор Терри стала избегать мальчика – они и до этого особо-то не общались, ограничиваясь стандартным набором «привет-пока», – и едва ли оглядывалась в его сторону, словно тот какой-то прокаженный.

Самюэль иронично шутил, что Терри приняла признание близко к сердцу и всерьез подумывала, что Эйден позовет ее замуж. Поэтому испугалась откровенности мальчишки и решила держаться от него поодаль.

Эйдена это немного задело, он долго порывался объяснить произошедшее Терри: фальшивое признание – лишь невинная игра, и ничего более, но так и не осмелился.

Между тем он поклялся себе, что больше не будет дарить девочкам цветы и рассказывать о своих чувствах, если после столь непринужденного жеста приходится терпеть подобное унижение.

Его мнение радикально поменялось, когда он перешел в седьмой класс средней школы.

– Молчишь, значит, согласен? – Лили следила, как Эйден скрупулезно вытирает бумажной салфеткой каждое яблоко и складывает в хрустальную вазу. С одного краешка ваза имела скол.

Эйден смирился со своей ролью изыскателя – к сожалению, тропа разветвлялась лишь на два пути. И неправильного выбора здесь нет. Но склонись он в сторону нежелательного, и столкнется с ненавистью не только близнецов, но и самого себя. Сможет ли он простить себя за бездействие? Он будет рыдать от отчаяния и безучастно наблюдать, как Самюэль теряет последние крупицы жизни, зная, что мог уберечь его от смерти – и неважно, насколько дьявольским способом. К черту моральные принципы, этику, нормы, кодексы – всю эту лицемерную ересь, иначе он будет до гроба проклинать себя за то, что убил собственными руками лучшего друга…

Тем не менее, еще неизвестно, с чем им предстоит столкнуться: возобновление «Трансомы» – словно пробуждение древнего хищного создания, некогда уснувшего в вечной мерзлоте.

«И что будет тогда? Что будет…», – он явственно ощутил, как горло стягивает удавка.

– Тогда я отправлюсь с тобой – так дело пойдет быстрее, – елейным голосом сообщила Лили, воспользовавшись покладистостью Эйдена. Как ни странно, мужчина не собирался опять закатывать истерики, крушить мебель, падать в обморок, – а покорно уступил ее изволению.

«Все дело в Самюэле, не во мне… не так ли?»

– Как хочешь, будто я могу тебе как-то воспрепятствовать, – Эйден старался казаться индифферентным, однако в душе ликовал: ведь вскоре он вновь окажется наедине с Лили. Безусловно, он благовоспитанный мужчина и ни в коем случае не станет назойливо приставать к женщине, которая не проявляет к нему никакого интереса. К тому же Лили замужем и имеет ребенка, поэтому весьма проблематично завязывать с ней роман. Он не из тех, кто разбивает семьи, да и на чужом несчастье своего счастья не построишь. Однако нет ничего зазорного в том, чтобы насладиться обществом человека, к которому он еще с юных лет испытывает нечто сродни влюбленности. Но из-за этого отравляющего чувства он до сих пор не встретил спутницу жизни.

– Очень хорошо, – Лили довольно ухмыльнулась. – Тогда скооперируемся завтра в это же время.

– Я не против, – Эйден избавил от прилипшей пыли и волосков последнее яблоко и надкусил. Ему следовало утолить нарастающий аппетит. – Будешь? – он демонстративно повертел яблоко, едва ли не сверкающее в тусклом свете ламп – снаружи уже опустились сумерки.

– Хватит дразнить, Эйден! – молодая женщина делано фыркнула. – Я не откажусь, но мог бы и в ресторан пригласить.

– Лили… – Эйден укоризненно покачал головой – она, как всегда, в своем репертуаре.

– Да шучу я! – кокетливо отмахнулась молодая женщина. Ее живот тут же жалобно заурчал – она покраснела и звонко расхохоталась. – Ох, или нет… сейчас бы я слопала суп из брокколи с чеддером и сэндвич «Капрезе». А то точно окочурюсь от голода!

Эйден рассеянно почесал затылок и глупо улыбнулся.

Глава 2

– Самюэль, я дома! – Лили скинула туфли и растерла затекшие из-за высоких каблуков ступни. – Самюэль?

Молодая женщина покрутилась возле зеркала, чтобы полюбоваться внешним видом. И случайно обнаружила жирное пятно от соуса прямо на груди. Она нахмурилась: «Если Эйден его заметил, наверняка подумал, какая я неряха. Но это же совсем не так!»

Дома стояла подозрительная тишина: муж с сыном отправились на недельку к бабушке с дедушкой, а вот брат должен быть в спальне. «Наверняка слушает громкую музыку», – поспешно предположила Лили. Самюэль жил вместе с ее семьей – вообще-то странно такое говорить, ведь и Самюэль ее семья, – но только не для Томаса. Самюэль и Томас – как неразумные волчата в стае, все время конкурируют между собой: устраивают перепалки, разборки, рукоприкладства. Братец и рад бы вернуться в свое логово – в центре он имеет апартаменты, – да вот только некому будет за ним приглядывать. Поэтому Лили приютила его под своим крылом, но, к сожалению, не всегда может находиться рядом. Ввиду чего девушка обратилась за помощью к сиделке-медсестре, Саре, или точнее «няньке для взрослого ребенка» – как нелестно отзывается о ней Самюэль. Молодой мужчина, будучи неудовлетворенным подобным раскладом дел, потребовал Сару навещать его только в строго установленном порядке, так как не намеревался мириться с навязчивым присутствием. Девушка выполняла свои обязанности чересчур усердно, то и дело предлагая специфического рода помощь: размять плечи для улучшения кровообращения, сделать массаж ног для профилактики варикозного расширения вен, помочь принять душ во избежание травм. Она явно перегибала палку – будто делала это специально, из каких-то тайных побуждений. Апогеем ее недопустимого поведения стала попытка раздеть Самюэля, пока тот дремал. Девушка уже бесстыдно стягивала с него пижамные штаны, когда он очнулся и возмущенно рявкнул: «Какого черта?!» Сара с невинностью овцы похлопала накладными ресницами и в свое оправдание заявила: «Кожа должна дышать, а из-за ткани она преет, что может привести к различным заболеваниям». «Тебя это не касается, – рыкнул Самюэль, – слишком много на себя берешь!» Девушка, извинившись, добавила: «Это для вашего же блага!» Однако Самюэль, вопреки ее ожиданиям, пришел в бешенство: «Я никому не позволяю трогать себя без разрешения! Тем более, тебе! Ты меня раздражаешь, поняла?!» Он схватил ее за шкирку и вышвырнул за порог, как нашкодившего щенка. «Проваливай!» – проорал он и хлопнул дверью; мужчина слышал, как она плачет и причитает: «Какой злой и глупый-глупый Самюэль, ничего не понимает в женской заботе». Но ему было плевать, лишь бы глаза ее век не видели. Об этом «вопиющем эпизоде» он поведал сестре, обвинив Сару в некомпетентности и попросил об увольнении: «Это нарушение медицинского этикета… Элементарное невежество и несоблюдение основ деонтологии. Она вторглась в мое личное пространство, поэтому пусть понесет за это справедливое наказание!» Лили осуждающе покачала головой: «Она к тебе с душой и сердцем, а ты не оценил ее искренней любви. Я поговорю с ней по этому поводу, но она продолжит ухаживать за тобой. В конце концов, Сара справляется достаточно хорошо – ведь ты чувствуешь себя гораздо лучше, и только благодаря ее стараниям». Самюэль не посмел перечить: право выбора оставалось за ней, так как она оплачивала все дорогостоящие услуги. К тому же, он не хотел ее злить – характер Лили такой же устрашающий, как гром, и такой же взрывной, как молния. Роль громоотвода взял на себя Томас, ввиду чего Самюэль испытывал к нему зависть и одновременно отвращение, так как не мог сам совладать с родной сестрой. Она всегда превосходила его: была выше, мудрее, хитрее… Оттого в их отношениях декретировала авторитет «старшей сестры», которая родилась на три минуты раньше, чем он – словно с самого появления на свет ее одарили привилегиями. Иногда Лили злоупотребляла «статусом» и делала так, как считала правильным только она, будто ее мнение являлось вершиной айсберга – «окончательной истиной в последней инстанции». «Ты такая эгоцентричная», – иной раз сетовал он, и Лили насмешливо пожимала плечами. «Какая уж есть», – с язвительной ухмылкой парировала она. В свою очередь, Самюэль никогда не доводил споры с сестрой до конфликта, так как из любой ссоры она выходила победителем, и в этом ей помогла школьная практика – закалившая, как железный клинок – с отъявленными стервами, провозгласившими себя “элитой”. В итоге, все свелось к тому, что Сара стала приходить три раза в день – утром, днем и вечером, – в конкретное время, чтобы проведать Самюэля, и ничего лишнего. Она старалась не задерживаться даже на минуту, чтобы мужчина не сжег ее взглядом, как ведьму на костре. Самюэля такой расклад более или менее устраивал, по крайней мере, Сара больше не вешалась ему на хребет, а ответственно осуществляла комплекс необходимых процедур, помогающих поддерживать его здоровье.

Сегодня Сара уже не придет, она покинула дом около двух часов назад. Лили подумала о том, что ей немного жаль девушку; она не раз вразумляла брата обращаться с ней более обходительно: Сара давится солеными слезами, но стойко терпит его хамство. А ведь ей всего двадцать девять – она младше близнецов на девять лет, такая молодая, наивная и очаровательная. «Почему бы Самюэлю не попробовать…»

– Самюэль? – позвала Лили вновь, и эхо пронеслось по пустым помещениям. – Самюэль… ты решил поиграть со мной в прятки?

Она, точно шпион, на носочках подкралась к его обители и заглянула внутрь: комната принадлежала покойному отцу мужа, Гарри, но теперь ее полноправно занимал брат. Интерьер она имела строгий и аскетичный, но угнетающий, будто Гарри здесь предавался самым безотрадным думам. Темно-коричневое дерево, черные и базальтово-серые ткани, обшарпанные бронза и латунь. Самюэль с иронией отшучивался или говорил серьезно, будто убранство комнаты – израненные внутренности его души. Он часто рассказывал, как призраки давно минувших дней приходят к нему и садистски пытают – пронизывают, кромсают, потрошат, – с упоением слушая крики его агоний. А порой мучают лаской и нежностью, окунают в пучину безмятежности, травят улыбками и заливистым смехом, канувшими в забытье… наслаждаются беспомощностью и уязвимостью, наблюдая за тщетными попытками высвободиться из лживого мира грез, где можно коснуться, почувствовать тепло кожи, горячую в жилах кровь. Комната упоенно впитывает всю его боль, мутирует и распускает ядовитые цветки адемонии. Лили тревожилась за брата: его психика казалась слабой и шаткой, словно вот-вот даст сбой – придет в неисправность, как часовой механизм, – и тогда Самюэль утратит самого себя. Но узнав об Эйдене, молодая женщина обрела надежду, что он станет оплотом для Самюэля, и не позволит тому сойти с ума. Она вернет Эйдена Самюэлю, чего бы ей это ни стоило.

«Эйден…

«Эйден…»

Самюэль что-то довольно мурчал себе под нос, словно толстый сытый кот.

«Эйден…»

– Чем ты занят таким важным, что даже меня не встретил? – Лили переплела руки и с укором воззрилась на брата, который вальяжно развалился на кровати поверх пухового одеяла. Он, как околдованный, неотрывно таращился в экран телефона.

 – Влюбился, что ли, в кого? – Лили потрепала брата за коленку.

 – Не знаю, можно ли мое чувство назвать «влюбленность»… скорее щемящая тоска, – мягко ответил он. – Как же мы давно с ним не виделись… я запомнил его лицо – и оно нисколько не изменилось!

– Ах, Эйден славно получился, правда? Будто позировал для меня, заметив, как исподтишка я пытаюсь его сфотографировать, – Лили сумела запечатлеть профиль мужчины, словно высеченный скульптором из белоснежного мрамора.

– Да, то его врожденная особенность – харизма. Истинно восхищаюсь этой уникальной чертой – при любых обстоятельствах он выглядит невероятно притягательно. Будто дома тренируется перед зеркалом: с каким выражением лица спотыкаться и падать, а с каким – скрывать отвращение, – Самюэль прикусил нижнюю губу, когда на поверхность памяти всплыл, точно труп в озере, один крайне неприятный эпизод.

Стоит, пожалуй, начать чуть издалека: троица вместе училась в палмерской школе; близнецы выпустились на три года раньше, чем Эйден. Лили сразу же уехала в городок Фэрбанкс и пошла в местный колледж гуманитарных наук. А Самюэль, не желая разлучаться с Эйденом, твердо решил подождать, пока тот получит диплом об окончании школы. Они условились, что вдвоем поступят в один университет на курс по психологии; все три года он подрабатывал в ресторанах фастфуда и копил на учебу. Самюэлю, на самом деле, больше нравились менеджмент и маркетинг, но ему очень хотелось наблюдать, как исполняется мечта лучшего друга: тот с детства грезил стать психотерапевтом, чтобы помогать людям. Как он сам говорил, его призвание «лечить израненные души». Самюэль всегда и во всем старался поддерживать Эйдена, но в какой-то упущенный им момент все перевернулось вверх тормашками. Эйден как-то незаметно даже для самого себя влился в одну сомнительную компанию, попав в неблагоприятную среду. Среди учеников ходили слухи, что ребята помогают сдать экзамены за одноразовый секс, и к тому же, балуются травкой и какими-то таблетками. Из-за этих отбросов низшей касты Эйден постепенно от него отдалялся: словно волны уносили его лодчонку прочь от берега, все дальше и дальше, оставляя Самюэля на острове гнетущего одиночества. Самюэль ни с кем не контактировал – он сохранял близость лишь с единственным человеком, до сокровенной интимности, – так как со своим тяжелым характером трудно уживался с другими. Он был несколько замкнут, неразговорчив, но вместе с тем импульсивен, особенно когда гневался. Самюэль же принимал его натуру целиком и полностью, со всеми достоинствами и недостатками, никогда не осуждал его, не дразнил, не насмехался. Напротив, убеждал Самюэля, насколько он симпатичен и добр, и шутливо отчитывал за излишнюю притязательность к самому себе. Но чужаки извратили его, сделали бессовестным и порочным, навязали аморальные принципы и привили непотребные желания. Они безжалостно отбирали у него Эйдена, дрались за его внимание, словно шакалы за добычу. Эйден перестал с ним обедать в столовой, часто пересаживался на лекциях, и даже перерывы на отдых он проводил с ним наедине крайне редко – будто иногда, случайно, вспоминал, что у него есть лучший друг. Самюэль частенько слышал от него извинения, но после этих робких слов ничего не менялось – они были дежурными, для галочки, и совершенно никак не влияли на их отношения, распадающиеся прямо на глазах. Эйден, как и прежде, ускользал от него, а он раскисал все больше и больше с каждым днем, таял, как сахар в чае, и Эйден, казалось, этого не замечал – его взор был обращен в другую сторону, он маниакально, завороженно смотрел на чужих. Будто они внезапно стали его центром вселенной, в которую он погрузился, как в омут, с головой.

Шла пятница, Самюэль после столовой неторопливо брел в библиотеку. Или точнее сказать: лениво плелся, словно сомнамбула; он ощущал себя песчаным замком, который настойчиво раздувал строптивый ветер, песчинку за песчинкой, источая его могучие стены и башни со шпилями. Как известно, песчаная конструкция без достаточного количества влаги очень скоро начинает рассыпаться. Эйден – что вода для Самюэля, не дает ему иссушиться. Но Эйден давно обратился в далекое обжигающее солнце, что помогало ветру его разрушить. За своими мыслями, он не заметил такое родное сияющее лицо, мелькающее в толпе, словно золотой самородок в устье реки, среди грязи и невзрачной гальки. Самюэль поднял взгляд, когда услышал заливистый смех, в груди что-то больно кольнуло, почти до слез. Толпа, состоящая из семи или восьми человек, поравнялась с ним, а затем стала удаляться в противоположном направлении; Эйден о чем-то увлеченно толковал с уродливым жирным ублюдком, которого, если он правильно помнил, звали Кенни. Идиотское имя для не менее идиотского, юродивого лица, похожего на кабанье рыло. Самюэль позвал Эйдена, а потом еще раз и еще, но получил в ответ лишь молчание. И только когда он выкрикнул имя сорвавшимся голосом, пытаясь спрятать в нем свою горесть, Эйден с нескрываемой неохотой остановился вместе с ребятами, напоминавшими небольшой товарный вагон, резко тормознувший на развилке. Он полуобернулся и уставился немигающим взглядом на Самюэля; Самюэлю показалось, что тот смотрит не на него, а куда-то сквозь него, будто он внезапно сделался прозрачным. Темно-зеленые глаза юноши казались еще темнее, чем обычно, словно в них закралась какая-то ужасающая мысль относительно Самюэля. Он небрежно проронил «Что?», Самюэль оторопел, испытав смесь разочарования и обиды. «Я хотел с тобой поздороваться», – сгорбившись, глухо пролепетал он; уши и щеки предательски опалил румянец – в такие моменты он ненавидел себя больше всего: на лице легко отражались его истинные эмоции, особенно злость и стыд. Эйден несколько секунд неотрывно глядел на него, и в красивых глазах отражался холод, а затем сдержанно произнес: «В этом нет необходимости. Я здоровался с тобой еще вчера, когда ты мне звонил. И позавчера, когда мы столкнулись возле торгового автомата. Ты решил со мной здороваться каждый день? Это утомляет». Самюэль не верил своим ушам: нет, это говорил не Эйден, а кто-то иной, нагло укравший его личность. «Эйден, что за глупости ты болтаешь? Ведь это было ВЧЕРА и ПОЗАВЧЕРА, а сегодня мы не перекинулись и словом, хотя учимся бок о бок. Ты избегаешь меня?» Самюэль не ожидал, что друг прыснет в кулак, а другие его поддержат отвратительным диким хрюканьем с повизгиваниями. «Ты спросил это всерьез? Чтобы тебя избегать, ты должен быть Джеффри Дамером, а не сопляком-переростком. Подтяни штаны, и прекрати таскаться за мной хвостом. У тебя своя жизнь, у меня – своя, поэтому перестань приставать ко мне, понял?» В этот момент черты Эйдена стали черствыми, а в зрачках мелькнул странный огонек – не то презрения, не то безразличия, или и того, и другого, – а затем одарил широкой улыбкой, открытой и ласковой, словно на задворках сознания не было ничего такого, что могло оскорбить; юноша развернулся, чтобы со всеми уйти прочь, но прежде бросил напоследок лаконичное «Бывай!» и непринужденно махнул рукой. Самюэль еще долго стоял в коридоре, прижавшись правым плечом к стене, не в силах шелохнуться с места. Эйден пригвоздил его к полу этим беззаботным, мягким жестом, и в то же время ранил в самое сердце, окропив душу горячей кровью. Эйден поступил с ним очень жестоко, но, несомненно, даже тогда он оставался необыкновенно обаятельным.

– По-моему, ты ею тоже не обделен. Однажды мама испекла воскресный пирог по рецепту соседки, старой мисс Берти, а тебе он жутко не понравился. Но сказал об этом только мне; за столом ты вел себя весьма тактично, даже мило, и воодушевленно хвалил яблочную начинку с корицей. Даже попросил добавки. А потом блевал всю ночь, будто слопал ведро дохлых тараканов.

– Спасибо, что не пожаловалась матери – не хотел ее расстраивать. И нет, здесь совсем другое… Я неуклюже притворялся. А Эйден всегда настоящий.

– Ты хотел бы его увидеть? – Лили присела рядом с Самуэлем, внимательно вглядевшись в его лицо. Она успокаивающе дотронулась до его прохладной ладони.

– Глупый вопрос. Я ПОСТОЯННО хочу его видеть. Но… как только наши миры пересекутся, словно гроза и шквалистый ветер, то забытое прошлое нагрянет, точно шторм. Я не могу этого допустить, – почти прошипел он последнее и грубо смял одеяло в кулак.

– Что же ты такое скрываешь, брат? – в груди Лили закопошилась тревога, к горлу подступил склизкий ком.

– Нечто непростительное, – мягкие аккуратные черты сделались неказистыми: Самюэль мысленно осуждал себя за содеянное; на самом деле, он винил себя больше десяти лет, с того самого злополучного дня, топил свои душу и разум в гниющем болоте презрения, безысходности и бессилии. Нельзя стереть, как какую-то надпись с листа бумаги, то, что уже произошло, ибо всякое событие – нетленная печать на трех ликах жизни: прошлого, настоящего и будущего. – То, что никогда не должно было случиться. И если он вспомнит… – молодой мужчина заиграл желваками, едва сдерживая гнев и отчаяние. – …то глубоко возненавидит меня и навсегда разорвет нашу и без того хрупкую связь.

– Самюэль, посмотри на меня, – Лили взяла его лицо в маленькие ладошки и развернула к себе, – я уверена, Эйден не будет зол на тебя, что бы ты ни сделал. Он тебя очень любит, поверь.

– Вряд ли любовь обладает безграничным снисхождением. – Молодой мужчина смерил ее тяжелым взглядом из-под густых черных бровей. – «Любовь – всепрощающая сила», – наивно думаем мы. Но даже у нее есть свои пределы.

Он многозначительно вздохнул, а затем добавил:

– Я хочу поужинать, а потом прогуляться перед сном. Мне нужен свежий воздух, а то скоро покроюсь мхом, как трухлявый пень.

– Что тебе приготовить: мясные рулеты или стейки из рыбы?

– Второе, неплохо бы добавить к ним бутылочку холодного пива.

– Тебе нельзя пиво! – Лили нахмурилась и уперла руки в боки.

– Я просто озвучил свое невинное желание, – Самюэль откинулся на пуховую подушку, та захватила его в плен, как большой плюшевый монстр. – Или это тоже нельзя?

– Конечно, можно, но стоит больше думать о своем здоровье, а не…

– Я и думаю, ибо душевное здоровье – превыше всего!

– Боже… ты неисправим! – молодая женщина от негодования всплеснула руками.

– Весь в тебя.

– Скорее в отца…

– В мать уж тогда.

– Ох, закончим этот бессмысленный спор!

– Пожалуй. Я жду стейки из рыбы, ты еще помнишь об этом?

– Черт, точно. Я тогда пошла.

– Конечно.

***

Лили вела брата под руку по каменным, накрытым пеленой сумрака, улочкам. Одинокие людские души скользили среди теней деревьев, бесследно исчезая вдали; порой бесшумный ветер тревожил полусухую листву, она мягко шелестела, как морской прибой. Вокруг витал покой; с наступлением ночи Самюэлю всякий раз представляется, что мир, наполненный жизнью в дневное время, засыпает, и его сменяет другой – мистический, меланхоличный и сакраментальный. И он – неотделимая часть этого идиллистического мира.

– Кажется, Эйден теперь не одинок, – внезапно нарушила тонкую, почти звенящую, тишину молодая женщина.

 – Что ты под этим подразумеваешь? – Самюэль, наслаждаясь вечерней августовской прохладой, втягивал носом слегка влажный, пропитанный терпким наэлектризованным запахом, воздух, как после грозы. И правда, будет неплохо, если прямо сейчас хлынет дождь – он хотел бы смочить лицо, промокнуть насквозь, закричать что-нибудь глупое прямо в черное небо, затянутое сизыми облаками и шлейфом звезд. Лили будет визжать вместе с ним, но явно не от радости. Он по-доброму посмеется над ней: ведь идеально уложенные – крупными волнами – волосы и макияж, который она кропотливо наносит на свою персиковую упругую кожу всякий раз перед тем, как выйти в свет, под дождем примут фантасмагорический вид. Она станет воплощением картины какого-нибудь известного давно умершего художника. Сестра несколько раз шлепнет его по спине, будто в наказание, на столь ироничное замечание, а потом разразится искренним смехом и любовно назовет «глупышкой».

Он знал это наверняка, поскольку так было и в прошлый раз.

– Он обрел даму сердца, возможно, даже женился на ней, – Лили с энтузиазмом похлопала в ладоши, выказав неподдельную радость.

– Вот как? Расскажешь? – Самюэль состроил кислую физиономию и скривил губы в подобие улыбки. Он постарался придать голосу безразличный тон, и лишь легкая дрожь могла выдать его с головой. Однако Лили столь сильно вдохновилась ее образом, что не заметила таких мимолетных, но значительных деталей.

– У него чертовски отменный вкус! Она высокая, с аппетитными формами: широкими бедрами и налитой грудью. А какое прелестное личико, обрамленное роскошными рыжими волосами! Ох, а эти пленительные темно-зеленые глаза и пухлые губы цвета фуксии… Любая девушка продаст душу дьяволу в обмен на такую красоту! Будучи подростком, я постоянно мечтала о пухлых губах, а вот мама считала их вычурными и пошлыми, а еще язвительно говорила, что их обладательниц хлестают крапивой за паршивый язык. По-моему, она завидовала, так как никогда не имела полных губ. Природа наградила ее сухими и тонкими, а когда она впадала в ярость – ты же помнишь? – то они делались еще тоньше, вовсе исчезая с жесткого лица. Зато папа в ней любил абсолютно все – повезло же! – Лили внезапно замолчала: она сосредоточенно жевала губы, думая о чем-то важном. Самюэль не смел ее отвлекать.

– Мы не навещали маму целую вечность! – с грустью сообщила она. – Скорее бы наступило следующее лето, и тогда мы сможем отправиться в Палмер, чтобы обнять ее крепко-крепко! Безумно по ней соскучилась.

– Я не особо тоскую по матери. Мне больше нравится быть с тобой. И к тому же… – молодой мужчина неприязненно фыркнул. – Под осуждающим взглядом будет задавать мне кучу неудобных вопросов. К черту ее!

– Тогда попрошу, чтобы она тебя не беспокоила. В конце концов, мы не виделись пять… – Лили поочередно загибала пальцы, – нет, шесть лет? Она послушается, дабы избежать конфликта. Мы же мудрые люди, обязательно придем к компромиссу!

Лили легко стиснула брата за плечи и потрепала по макушке.

– Лили, брось! – раздраженно одернул Самюэль и бесцеремонно высвободился из объятий сестры. – Ты же знаешь мать – дотошная настолько, что проковыряет во мне дыру, лишь бы проверить, что находится у меня внутри. Так что, если ты решила воззвать к ее разуму, то сразу оговорюсь: плохая, очень плохая затея. Езжай тогда одна, без меня.

– Я поеду без тебя только в том случае, если согласишься, чтобы за тобой присмотрел Эйден.

– Я же сказал, что…

– Эйден хочет тебя видеть, Самюэль, и быть рядом с тобой!

Самюэль вспыхнул.

– Твоя гипертрофированная сентиментальность пугает до мозга костей. У тебя чересчур романтизированные представления о наших отношениях. Он четвертует меня на месте без суда и следствия, как только обнародуется вся правда. Это будет похоже на разрыв гнойника: хлюп-хлюп! – Самюэль беспорядочно замахал ладонями, имитируя всплески предполагаемой смердящей жижи.

– Ты совсем не веришь ему… – расстроено пролепетала Лили.

– Мы уже давно не те люди, какими были раньше. Все изменилось. И вообще, давай закроем эту щепетильную тему, а то я растеряю остатки терпения и буду от злости рвать на себе волосы!

Лили подняла руки вверх в жесте капитуляции.

– Ладно-ладно, сдаюсь. Только не съешь меня, страшный серый волк! И, кстати, ты счастлив, что он обзавелся премиленькой возлюбленной? Тебе бы тоже не мешало! – Лили тыкнула брата локтем в бок, тот сдавленно охнул – локоть оказался на удивление острым, как копье.

– Все, с кем я сближался, хотели только секса и денег, – Самюэля передернуло: он успел получить не самый приятный опыт тесного контакта с девушками. – Куда ни плюнь, каждая самка смотрит на наполнение штанов и кошелька. Так что я пока, как касатка в океане: строптивый и свободный. К слову, ты уверена, что она его пассия? Знаешь, как зовут?

– Ох, нет, к сожалению, нет. Я ненароком заметила ее фотографию на рабочем столе Эйдена, но как-то постеснялась о ней спросить. Да и… мысли занимали совсем другие вещи.

У Самюэля закралось подозрение, и не без оснований.

– На фотографии она одета в голубое платье, верно? – уточнил он, и судя по реакции Лили, попал в точку.

Она растерянно подтвердила:

– Да, правильно… а как ты угадал?

– Лили, это же его мать, Дженнифер Хейз. Ты ее забыла? Она всегда носила платья, именно голубые, будто других цветов для нее вовсе не существовало. Она скончалась от рака легкого в тридцать четыре года, насколько мне известно. Эйден никогда не обсуждал ее смерть даже со мной, храня все страдания в себе. Он казался таким… отстраненным, уравновешенным, но его бледное лицо постоянно опухало, как от укусов диких пчел; я догадывался, что он рыдает втихомолку ото всех. Он старался быть сильным, не любил проявлять свои слабости… свои потаенные чувства, чтобы никто не жалел. И всякий раз, оставаясь со мной наедине, неистово срывал свою маску, когда я заикался о своей матери: как сильно ее люблю, и как счастлив, что могу прижаться к ее груди. Ты бы видела его зареванное до красноты лицо; а когда мы расставались, он тщательно утирал сопли и слезы и вновь становился привычно отчужденным, независимым, гордым… ему было всего двенадцать, а он уже всерьез увлекался психологией, философией, медициной, когда остальные ребятишки его возраста беззаботно читали сказки Андерсена, Барри Джеймса, Джонатана Свифта. Из-за превратности судьбы, он рано потерял детство и вынужденно стал взрослым. Эйден, Эйден, мой бедный Эйден…

– Вот и приголубь его при первой возможности! – ляпнула Лили и задорно улыбнулась во все тридцать два белоснежных зуба.

– Лучше закрой свой рот, пока я его не зашил, – Самюэль стрельнул в нее осуждающим взглядом, будто понадеявшись пронзить ее насквозь.

– Нет, в самом деле. Вчера он показался мне особенно обездоленным, будто… – Лили намеренно сделала паузу, а Самюэль в замешательстве вскинул бровь, ожидая продолжения.

– Будто «что»?

Молодая женщина взволнованно сглотнула, боясь рассмеяться.

– Будто изголодался по твоей ласке.

– Лили! – с досадой воскликнул Самюэль. – Будешь дразнить меня, я сделаю кое-что очень ужасное!

– Ох, и что же? Дай угадаю: отлупишь меня тапочками?

– А вот и нет. Съем твои шоколадные профитроли! А еще тыквенные синнабоны и лимонные панкейки!

– Тебе запрещено сладкое, к тому же, от такого количества сахара твоя попа слипнется!

– Не слипнется, это физиологически невозможно!

– Возможно! У меня однажды слиплась, когда за вечер слопала килограмм творожных маффинов…

Самюэль надул щеки, чтобы не заржать, и задержал дыхание, но когда кончился кислород, то зашелся гомерическим хохотом, как обезумевший.

– Не смешно, придурок! – Лили обиженно нахохлилась, как воробушек. – Я думала, что умру! Мой живот резало на тысячи кусочков. По-моему, такие муки не испытывают даже роженицы…

Самюэль смахнул с ресниц скупую слезу и прерывисто из-за накатившей икоты прохрипел:

– Мне теперь, ик, стоит называть тебя, ик, «мисс слипшиеся булочки»?

– Самюэль, паршивец! – Лили наградила брата крепким подзатыльником, тому на секунду показалось, что внутри черепа зазвонили колокола. – Где твое сочувствие?!

Лили потянулась к нему, чтобы отвесить еще один, но Самюэль неуклюже увернулся от карающей руки, и пробубнил, точно обиженный ребенок:

– Я больной-больной человечек! Меня беречь нужно, как драгоценное сокровище, а ты бьешь меня!

– Тогда не называй меня так больше, и бить не буду.

– Но кличка «мисс слипшиеся булочки» тебе идет!

– Ах, идет значит?! Вот негодник! Я с тобой неделю разговаривать не буду!

– Слава богу…

– Что ты там вякнул?!

– Говорю, очень жаль! Что так мало… могла бы и месяцок помолчать.

– САМЮЭЛЬ!

– Ха-ха-ха!

***

– Я сегодня спать пораньше лягу, а то сюжет никак не могу уловить: глаза слипаются, в голове каша, – Самюэль широко и протяжно зевнул, будто в подтверждение своих слов. Он отложил раскрытую книгу в сторону.

– Ох, ну кто так делает! Безалаберный брат! – Лили порылась в ящике стола и нашла ленту-закладку, осторожно взяла книгу и вложила закладку между страниц. – Ты так портишь переплет и мнешь листы!

– Прости, – без особого раскаяния сказал Самюэль. Над подобными вещами всерьез он никогда не заморачивался.

Молодая женщина взглянула на обложку и прочла: «Акамие. В сердце роза», автор Алекс Гарридо.

– Любопытные книги ты читаешь! – Она скептически хмыкнула.

– Случайно подвернулась под руку, – увильнул Самюэль.

– Среди тысячи романов тебе попался именно этот. Хах, ты мне тут лапшу на уши не вешай! Ну, да ладно. Может, и сама на досуге его почитаю… – Лили поставила книгу на полку, рядом с «Око мира» Джордана Роберта.

– Выключи уже свет, будь добра, – Самюэль уютно укутался вместе с головой в одеяло и громко засопел.

– И что, даже не поцелуешь сестренку на ночь? – Лили подкралась на цыпочках и заглянула под одеяло: Самюэль глядел на нее одним глазом, другой был закрыт. На его губах играла ухмылка.

– Нет. Кыш из моей комнаты, попрошайка! – он тыкнул сестру в нос и вновь спрятался в свой теплый кокон.

– Вот же негодник! – Лили напыщенно топнула ножкой и удалилась восвояси. А точнее: на кухню, чтобы приготовить что-нибудь сытное, так как скоро придет с работы ОЧЕНЬ злой голодный Томас. Здоровая вкусная еда делает из него милого покладистого мужа.

– Негодник… да, – с грустью повторил молодой мужчина. Смежив веки, он погрузился в забытье.

В душной полутьме раздавались тихие стоны и шорохи.

«Эйден, Эйден…», – в истоме шептал заветное имя Самюэль, уткнувшись носом в основание влажной шеи. Мягкая кожа вкусно пахла цитрусами. В голове роился туман от обуявших его чувств и ощущений: внизу живота все жгло, и он всем своим существом хотел подавить огонь, что распространялся по венам, как горячительная вода, от самых пят до кончика макушки. Самюэль двигался то плавно, то резко, теряя над собой контроль. Он желал высвободить всю злость, горечь, ласку и страсть, все то, что копилось в нем довольно длительное время и теперь требовало вырваться наружу. Самюэль изнывал от распираемых изнутри противоречивости, похоти, неуправляемой нужды в нем. Эйден с уверенностью убеждал его, что будет рядом, плечом к плечу, что бы ни случилось. Но он лгал ему в глаза без зазрения совести, нахально насмехался, дразня этой жалкой иллюзией, которая ничего не имела общего с действительностью.

Он находился гораздо дальше, чем на расстоянии вытянутой руки, чтобы Самюэль не мог до него дотянуться.

И Самюэль вожделел сделать его только своим.

«Эйден, чувствуешь? Чувствуешь… я теперь всегда буду в тебе…», – губами он мягко касался теплого лба и прерывисто дышал.

Он даже не слышал, как зазвонил чей-то телефон, лежавший на прикроватный тумбе, глубоко сосредоточенный на утолении собственной жажды.

Он был близок к эякуляции.

Она забрала мое сердце, я думаю, что она забрала мою душу.
Под лунным светом я бегу
Подальше от кровавой бойни пламенного солнца…

Вдруг прямо за спиной громыхнула дверь, и в комнату ввалился, точно мешок с дерьмом, Кенни, окутанный угарным маревом. Его футболка, пропитавшись маслянистым потом, липла к телу и дотошно обрисовывала каждую жировую складку. Он покачивался из стороны в сторону, как боксерская груша, по которой провели серию мощных ударов; ватные ноги едва держали массивную тушу и норовили вот-вот опрокинуть своего владельца на пол. Парень щелкнул выключателем, и желтый свет озарил скромную девичью спальню. Громко рыгнув, Кенни шокировано уставился на Самюэля, застав того в обескураживающем положении: со спущенными штанами он нависал над Эйденом, находившемся в одурманенном состоянии. Взгляд Хейза был рассредоточенным, обращенным куда-то в пустоту, глаза казались стеклянными, неживыми. Из приоткрытого рта торчал кончик красного влажного языка, сухие губы мелко подрагивали, растянувшись в полуулыбке.

– Ты, что, придурок, опоил нашего дружка, чтобы изнасиловать? – хихикнул Кенни, мерзко прихрюкнув. Он лениво повозился в кармане безразмерных спортивных штанов и толстыми сальными пальцами выудил телефон. – Это точно надо заснять… чтобы все увидели, какой ты извращенец! – пропищал обрюзгший ублюдок, откровенно ликуя, какую скандальную новость ему удалось раздобыть. Он явственно представил, что она разлетается, как бумажные птицы, по всем уголкам кампуса, а потом и целого городка, попав на первые полосы газет. Кенни уже вкушал свою заслуженную, по его мнению, награду за предоставленные СМИ провокационные видеоматериалы.

Самюэль наблюдал за развернувшимся действом совершенно спокойно, даже несколько отстраненно. Он так же, не выказывая определенных эмоций, неторопливо надел рубашку, терпеливо повозился с каждой пуговицей, застегнул ширинку и вернул на место кожаный ремень, пока жирный кретин распалялся перед ним, витая в разноцветных облаках. Надо же, ему прямо-таки сказочно повезло – конечно, с какой стороны еще посмотреть, – что сюда приперся не кто иной, как слабоумный боров, которому он давно мечтал намылить морду.

За то что позволял себе разевать вонючую пасть перед Эйденом и прикасаться к нему загребущими грязными ручищами.

А теперь добавилась по чистой случайности еще одна весомая причина.

Самюэль бережно накрыл простыней нагое тело Эйдена, а затем изящной поступью босых ног бесшумно подкрался к Кенни. Тот старался запечатлеть горячие подробности будущей сенсации, не обращая внимания на Самюэля, воплотившегося в хищника, готового вот-вот атаковать свою добычу.

Самюэль грубо выхватил телефон из трясущихся ручищ и бросил в стену с такой силой, что тот разбился вдребезги. Осколки стекла, поблескивая в желтом свете, разлетелись в стороны, словно брызги воды. Кенни смотрел на свою опустошенную ладонь, как завороженный, а потом поднял водянистые глазки-пуговки, поддернутые дымкой, и вперился в Самюэля. В его взгляде читались оторопь и… страх.

Самюэль в ухмылке обнажил свои клыки.

Самюэль пребывал в экстазе – как и когда он был в Эйдене, – избивая до полусмерти Кенни, наслаждаясь его страданиями. В душе он наделся, что Кенни гораздо больнее, чем было ему, когда Эйден отворачивался от него и уходил прочь, вслед за Кенни и остальными выродками, больнее, чем когда Эйден улыбался не ему, а Кенни и другим… Самюэль выбил ему несколько передних зубов, вывернул левую кисть и основательно прошелся кулаком по ребрам. Позже выяснится, что два из них имеют трещины, а третье – осколочный перелом. Дольше всего он заботливо массировал мясистые щеки: вскоре они стали похожи на заготовку для шашлыка, измазанные бордовой кровью, как острым соусом.

В итоге Самюэль вылепил из этого ублюдка какую-то неведомую тварь, родная мать бы не опознала.

После того, как Самюэлю надоело истязать свои кости о булькающее брюхо и другие части тела Кенни, он схватил его за реденькие светлые волосики на затылке и потащил прямо до кровати, где лежал Эйден. Эта скотина весила не меньше свиньи гемпширской породы, поэтому пришлось с ним не мало поднапрячься. Он потянул Кенни за волосы так, чтобы его большая голова, пребывавшая сознанием в отключке от употребленной на вечеринке дури и болевого шока, располагалась почти напротив лица Эйдена. Его изуродованный рот широко распахнулся и с уголков вздувшихся посиневших губ потекла слюна. Вязкая и алая, как клубничный сироп. Эйден полузакрытыми глазами апатично смотрел на Кенни, или точнее на то, во что он превратился по прихоти Самюэля; вряд ли Эйден понимал, что происходит на самом деле, но это было к лучшему. Он бы не одобрил действия Самюэля, и кроме того, поднял скандал, или того хуже: закатил истерику…

Чистый правильный мальчик.

Самюэль потряс головой Кенни, как рождественским мешком с конфетами; в идеале она должна быть отделена от тела – все остальное лишний груз. Но он силой воли подавил в себе желание открутить ее, как крышку от бутылки пива.

«Я защитил тебя, Эйден, смотри. Смотри, эта мразь хотела сделать тебе плохо, и я подправил его лицо!» – изрек Самюэль сиплым голосом.

«Это животное не достойно жизни, Эйден».

«Хочешь, я убью его ради тебя?»

В какой-то неопределенный момент вновь заиграла песня на телефоне:

Небеса закрывают на меня глаза,
Я вижу, что шторм поднимается из моря…
И он приближается все ближе,
Он приближается все ближе…

Отчего-то песня вгрызалась в его нутро, как паразит, скоблила по нервам похлеще хирургического скальпеля. Самюэль разбил и этот аппарат, чтобы он навсегда замолчал, забрал с собой в холодный бездушный рай эти печальные слова.

Самюэль почти не помнил, что произошло дальше. Он все делал на автомате, как запрограммированная машина. Он заботливо протер Эйдена влажным полотенцем и одел, затем аккуратно взял на руки и покинул комнату, где бесхозно валялась полубездыханная тушка Кенни, смахивавшая на труп.

Самюэль распахнул веки и тяжело выдохнул, вокруг все еще витали сумерки, сжимая в плотное кольцо. Он вдруг явственно ощутил, как ее костлявые прохладные пальцы оцарапали грудь и сомкнулись на шее.

«Что это? Обострившееся чувство вины?»

Молодой мужчина осторожно сел на кровати и запустил пальцы в волосы, ощущая слабость: легкое головокружение и тошноту. Он подумал, что это естественная реакция здорового организма на все им совершенные преступления, что-то вроде отторжения; подобное происходит, когда иммунная система борется с вирусом, предотвращая вторжение антигенов. Человек в здравом уме никогда бы такого не сделал. Но Самюэль знал, что лишился рассудка довольно давно. Наверное, когда увидел его впервые и заговорил с ним.

Лили, как обычно, перед уходом на работу наведалась к Самюэлю, чтобы пожелать доброго утра. Однако застала брата в позе эмбриона: свернувшегося калачиком и обнимавшего свою голову руками, будто ему было очень больно.

– Брат, что случилось? – она взволнованно подбежала к нему и прислонилась губами ко лбу: он был горячий и влажный. – Милый, тебя лихорадит?

Самюэль обратил на нее отрешенный взгляд. Сейчас ему никого не хотелось видеть, даже сестру, и тем более отвечать на ее докучливые вопросы.

– Нет, все в порядке, – вяло отозвался он. Его опутывали, как нити, безотрадные мысли, и он хотел побыть с ними наедине.

– Я принесу тебе горячий чай, хочешь?

– Не стоит, просто оставь меня в покое. Со мной будет все в порядке, – отмахнулся он от сестры, как от назойливого насекомого.

– Ты уверен, может, все-таки..? – уточнила Лили, в ее голосе слышалась мольба.

Самюэль согласно кивнул, а заодно промычал что-то нечленораздельное, вроде «чепуха».

– Скоро придет Сара, я ее предупрежу, что ты неважно себя чувствуешь. Она купит необходимые лекарства.

Самюэль поморщился: его воротило лишь при одном упоминании об этой взбалмошной девице. Еще не хватало, чтобы она в порыве заботы полезла к нему в постель, дабы прогнать своим бесстыжим телом его хворь.

– Господи, прошу, забери мою душу прежде, чем явится этот треклятый суккуб, так и покушающийся на мою духовную энергию! – Самюэль воздвиг руки «к небу».

– Милый, да ты бредишь!

– Я лишь изъявляю свое сокровенное желание.

Лили подошла к нему и нежно поцеловала в щеку c колючей щетиной.

– Веди себя хорошо! И береги себя, не перенапрягайся.

– Хм-м, если я решу забить гвоздь – это будет считаться перенапряжением?

– Брат, ты, как всегда, не в тему язвителен! Ладно, я побежала. И будь вежлив с Сарой, пожалуйста. Она желает тебе лишь добра.

– Почти за полторы тысячи долларов в месяц.

– Самюэль!

– Скачи вдаль, моя лань длинноногая!

– Я скоро вернусь!

– Непременно. Это же твой дом…

Лили укоризненно качнула головой и покинула комнату. В наступившем безмолвии Самюэля пленила гряда воспоминаний канувших в лету дней, которые он так старательно пытался забыть. Нет, вовсе не для того, чтобы очистить свою совесть, но чтобы навсегда не остаться там… А сейчас он хотел все вспомнить. Чтобы однажды посмотреть Эйдену прямо в глаза и сознаться во грехе.

«Демоны не могут прятаться в тени вечно. Рано или поздно они восстанут против меня».

Самюэль принялся восстанавливать по кусочкам каждый свой шаг, думая о том, как все могло до этого дойти.

До этого кошмара.

Покинув вечеринку, каким-то чудом Самюэль добрался до дома семьи Хейз; в кармане ветровки Эйдена лежали ключи, так что ему не составило труда попасть внутрь. Кайл Хейз, к счастью, отсутствовал на месте, а может, он заперся в собственной лаборатории, трудясь над очередным исследовательским проектом. По крайней мере, дом их встретил мертвой пустошью.

Самюэль аккуратно уложил Эйдена на диван в гостиной и накинул на него сверху пушистый плед. Теперь стоило принять горячий душ, чтобы отмыть себя от запаха перегара и крови.

В душе он несколько раз кончил, представляя Эйдена под собой.

После чего переоделся в чистую одежду, которую нашел в спальне Эйдена, в его угловом платяном шкафу. Там висело совсем немного выглаженных рубашек, брюк, костюмов и галстуков. Он выбрал прикид поскромнее.

Спустившись в гостиную, он подошел к Эйдену: тот крепко спал. Его губы и ресницы слегка трепетали во сне. Он выглядел невинно, как никогда раньше.

Самюэль опустился на колени подле него и, уткнувшись носом ему в грудь, зарыдал.

К нему только сейчас пришло осознание того, что он натворил.

Неужели это действительно то, чего он хотел…

Или просто потакал сиюминутным капризам?

«Прости, Эйден. Ради Бога, прости… прости… прости меня!»

Два дня назад, в четверг, он, как и многие ребята, получил публичное приглашение на торжество Изабель Тревиль, популярной умницы и красавицы. Торжество (известное в узком кругу как «пьянка-гулянка») состоялось в честь дня рождения, а послезавтра, в понедельник, пройдет выпускной бал. Все озабоченно подбирали себе партнера, опасаясь остаться на выпускном без пары; некоторые надеялись «завербовать» партнера на вечеринке. Самюэль, не раздумывая, принял приглашение – ведь и раньше бывал на подобных мероприятиях, но впервые шел один, – будучи уверенным, что Эйден там тоже появится. Его «банда» являлась центром любой тусовки, они часто протаскивали с собой травку, таблетки, кальянный табак, – чтобы взбираться на самую вершину радужного утеса.

Когда Самюэль попал внутрь, его поглотили приторные запахи, развращенные тела, басы электронной музыки. Густая шевелюра Эйдена обычно маячила рыжим пятном посреди пульсирующего океана, точно буек, но сейчас его нигде не было видно. Самюэль не собирался искать его намеренно, поэтому бесцельно стал слоняться по территории, то и дело натыкаясь на нежелательных личностей. Он пару раз сыграл в бильярд, посетил бар, где продегустировал пять видов молочных безалкогольных коктейлей, прогулялся до бассейна, чтобы сполоснуть сопрелые ступни. Свои ботинки он оставил там же, так как ему захотелось побродить босиком по мягкой траве, щекочущей пятки. После Самюэль вернулся в дом, забыв надеть ботинки, а обратно возвращаться поленился.

А потом он увидел его, окруженного полуголыми юношами и девами, словно сатир нимфами[4]. Эйден вальяжно разместился на красной софе, вытянув ноги и хлебая какую-то мутную розоватую дрянь из пластикового стаканчика, и время от времени реагировал на чужие дурацкие шутки. Самюэль скрежетал от досады зубами и беспомощно наблюдал, как девчонка, что сидела справа – брюнетка в очках и с пирсингом в правой ноздре, – не стесняясь, прилюдно гладит его бедро. Самюэль безотчетно сжал кулаки. Он не смел прерывать их идиллию до тех пор, пока ее шаловливые пальчики не переместились в область паха. Не выдержав развернувшегося непотребства, он встал напротив Эйдена и позвал его «серьезно поговорить», уединившись где-нибудь в тишине.

Эйден немного по-глупому ощерился. Он был явно пьян.

[4] Самюэль вспомнил картину «Нимфы и сатир» 1873г, французского живописца Вильяма Бугро.

– Я думаю, твой «серьезный разговор» несрочный, так что может подождать до завтра, или послезавтра, – на распев протянул Эйден; казалось, он откровенно глумился.

– Я хочу прямо сейчас! – с напором заявил Самюэль. Он напряг плечи и выпрямился во весь рост, как гитарная струна.

– Меня не волнуют твои «хотелки». Я занят, так что отвали, – язык Эйдена шуршал по небу, смазывая слова, отчего создавалось впечатление, что он говорит с акцентом.

Он выплеснул остатки ядовитой жидкости на язык и потребовал «налить еще» девушку слева, крашеную блондинку с разбухшими слизняками вместо губ. Та с нескрываемым удовольствием исполнила его просьбу, видимо, рассчитывая, что ей выпадет честь этой ночью разделить с ним ложе, если она будет особенно услужлива. Самюэль едва усмирил позыв влепить ей пощечину и отправить куда подальше от Эйдена. Он развернулся на пятках и ринулся в уборную, чтобы освежиться под струей ледяной воды. Его лицо горело от смущения и злости, так сильно, будто к нему прислонили раскаленное железо. Врубив воду на полную мощность, парень сунул почти всю голову под кран и почти минуту терпел холод, пока кожа «остывала». Наконец выключив воду, он вытер насухо лицо синим махровым полотенцем, и только волосы остались чуть мокрыми. Он встряхнул ими, пустив веер брызг. А затем взглянул поверх зеркального шкафчика, висящего прямо над раковиной; его внешность была донельзя неприлична: серая полупрозрачная кожа, рассеченная морщинами, набухшие мешки под глазами, словно он не спал несколько суток. Неужели его так сильно выматывают мысли об Эйдене?

Самюэль открыл шкафчик, надеясь там найти расческу, так как волосы некрасиво завивались по всей длине. Их следовало тщательно уложить, чтобы вернуть презентабельный вид. Но кроме странных пластинок, белых и стеклянных пузырьков с фармакологическими препаратами, он ничего не обнаружил. Он покрутил несколько из них: болеутоляющие, противорвотные, слабительные таблетки и другие. А еще здесь теснились разного рода снотворные. Он взял симпатичную серебристую пластинку с капсулами синего цвета и бесцельно повертел в пальцах.

«Залеплон», – прочитал Самюэль вслух.

Инструкция лежала в пустой коробке, он развернул ее и пробежался глазами: показания, противопоказания, режим дозирования, побочные эффекты… Черт, зачем он это читает? Он не страдает бессонницей. Самюэль хотел вернуть все на место, но внезапно передумал.

«Если одна капсула способна погрузить в глубокий сон, то как воздействует всего половина капсулы?»

«Человек останется в сознании?»

«Будет ли он что-то понимать, находясь на границе сна и реальности?»

«Вспомнит ли он сегодняшний вечер со всеми подробностями… или благополучно забудет, как ночной страх?»

В Самуэле вдруг взыграл азарт. Он решил следовать непреложному правилу «если не работает по-хорошему, значит, стоит попробовать по-плохому».

Самюэль не собирался Эйдену причинять зла, но у него не было иного выхода.

Если только так можно выяснить с ним отношения, то он доведет свой план до конца.

Главное, потом не пожалеть об этом, ибо будет слишком поздно что-либо исправлять.

Он, набравшись храбрости, уверенно направился к Эйдену, прихватив с собой капсулу.

Спускаясь по лестнице, Самюэль напряженно обмозговывал, под каким предлогом он отдаст маленькую синюю пилюлю; вряд ли получится толкнуть ее под видом «экстази», «красного дракона» или какой другой ерунды – к слову, он совсем не разбирался в наркотиках, – поэтому стоило придумать что-нибудь другое, да побыстрее. Чтобы не тянуть лишний раз время. Он завернул на кухню, чтобы попить воды; местное крепкое пойло он не жаловал, к тому же следовало оставаться в трезвом уме. На кухне околачивалась группа человек, будто в самый разгар веселья им стало ужасно скучно, и они организовали клуб «прыщавых нудил». Жадно глотая воду, как мучимый жаждой пустынный странник, Самюэль краем глаза следил за ребятами: кто-то горячо дискутировал, кто-то тренировался в искусстве французского поцелуя, а кто-то – потягивал из металлических баночек дешевое пиво.

«Пиво…»

– Эй, Шон! – окликнул он темнокожего парня в зеленой футболке. – Ты где откопал пиво? Вроде бы его никто не раздает на серебряном подносе!

– Ах, в холодильнике, – неохотно отозвался тот, нахмурившись. Они довольно серьезно повздорили на футбольном поле во время тренировки. Шон – обидчивый малый, и никак не может простить фонарь под глазом, подаренный Самуэлем. Кажется, это случилось полтора года назад…

– А можно? – с сомнением уточнил Самюэль.

– Я спрашивал у Изабель, она щедро позволила прикончить все запасы. Сказала, что пиво принадлежит отцу, но он уехал в командировку на несколько недель. Так что вряд ли по приезде он заметит исчезновение дюжины банок. Она купит новые, – учтиво пояснил Шон.

– О, ладно, я понял! – Самюэль дал знак, что все «отлично». Шон безучастно мотнул головой и отвлекся на только что подплывшую Бетти. Она смахивала на изголодавшуюся пиранью.

«Пиво, значит, да…»

Самюэль порылся в холодильнике и достал две новенькие баночки пива. Он чуть не прихватил с собой целый набор минибургеров с лососем, говядиной, курицей и моцареллой, но ограничился одним, сразу отправив в рот. «М-м-м, вкусно!» – проблеял он и причмокнул от удовольствия. Баночки вскрыл обе, но у одной предварительно оторвал язычок, чтобы случайно не перепутать и не вырубить самого себя. В баночку без язычка он добавил половину пилюли. Ну, по крайней мере, он постарался лишь половину…

«По-моему, вышло чуть больше, чем я рассчитывал».

«Интересно, каков будет эффект?»

«Его ведь не будет выворачивать наизнанку, будто он объелся поганок…»

Результат может оказаться непредсказуемым.

А еще есть возможность остановить этот процесс, пока он все еще обратим.

«Нет, сдавать назад уже нельзя. Как говорится, поезд тронулся, осталось запрыгнуть в уходящий вагон».

Он трусил.

И надеялся, что все пройдет, как по маслу.

«О чем его спросить в первую очередь?»

«Как он ко мне относится, или…»

«Что мне сделать, чтобы он вновь обратил на меня внимание?»

Плевать, разберется на месте.

Он выцепил из толпы Эйдена: тот танцевал – если угловатое кривляние вообще можно назвать танцем, – потираясь бедрами об упругие ягодицы незнакомой девчонки. Это была не брюнетка и не блондинка, что он видел ранее, а рыжая бестия, применявшая на Эйдене все известные ей трюки обольщения. Самюэль, игнорируя ее присутствие, протиснулся к Эйдену, и помахал прямо перед его носом баночкой пива. Тот изумленно изогнул бровь, но ничего не спросил, а только протянул ладонь, чтобы принять бесплатное угощение. Однако Самюэль отдернул руку, приблизился к нему вплотную и, встав на носочки, вкрадчиво прошептал на ухо:

«Попроси».

Эйден явно не ожидал такой выходки, но охотно принял «игру» Самюэля.

«Как именно? У тебя есть какие-то особые предпочтения?» – плутовски полюбопытствовал он, а затем, склонившись, слегка прикусил мочку уха.

Самюэль зарделся, как яблоко сорта «Пинк Перл».

Наверное, у него бы даже встал от такого пикантного жеста, но какая-то козлина толкнула в левый бок. Самюэль нецензурно выругался. Мало того, что был испорчен такой священный момент, вдобавок он пролил полбаночки драгоценного пива себе на рубашку. Слава богу, только своей, чудесным образом баночка Эйдена лишь чуть-чуть расплескалась. Из логических соображений Эйден выхватил полную баночку, как раз приготовленную для него, о чем он, конечно же, никак не догадывался.

«Еще немного, и ты бы лишил меня пива, балда!» – Эйден по-дружески стукнул его по плечу и пригубил горьковато-сладкую жидкость. Сделав пару больших глотков, он оторвался от баночки и смачно облизнулся.

«А ты не хочешь сменить рубашку? Я могу помочь найти сухую, – его язык заметно связывался в узел. – Пошли наверх?»

При других обстоятельствах Самюэль бы смутился такого предложения, но Эйдена и, правда, стоило отправить в покои, так как он норовил отрубиться прямо посреди танцпола. Еще не хватало, чтобы его насмерть затоптала необузданная куча народу, находящаяся под действием психотропных веществ. Самюэль подхватил Эйдена за талию и, прижимая к себе, повел наверх. Они едва добрались до лестницы, как Эйден заметно потерял последние крупицы координации, его движения стали неуклюжими, хаотичными, заторможенными. Он цеплялся за Самюэля, как за спасительную соломинку. Самюэль едва удерживал Эйдена, все-таки тот был немного крупнее, хоть и младше – из-за чего Самюэль иногда испытывал легкую зависть. Преодолевая ступени, словно горные уступы, он несколько раз споткнулся и чуть не кувыркнулся вместе с другом вниз. Эйден по пути потерял свою баночку пива, та укатилась к подножию лестницы; на нее наступили много раз, достаточно, чтобы превратить ее в металлический блин. Самюэль весь взмок, пока тащил на спине находящегося в бреду Эйдена, тот шумно пыхтел ему в ухо, положив голову на плечо. Первое попавшееся помещение оказалось спальней хозяйки дома, где все пропахло сладковатым парфюмом; пройдя внутрь, Самюэль запер дверь на хлипкую щеколду, ее позже без труда выломает Кенни. Вечернюю мглу рассеивало голубоватое мерцание уличных фонарей, поэтому Самюэль решил, что много света ни к чему, и не стал включать даже настольную лампу. Он попытался уложить Эйдена на кровать, но тот захныкал, что его тошнит, и пришлось отвести его в уборную. Между делом, Самюэль избавился от рубашки, небрежно закинув ее на изголовье, как ненужную тряпку, и прислонился к двери, прислушавшись к хлюпающим звукам, исходящим из глубины стерильно белой, как хирургическое отделение, комнатки. Эйден блевал до тех пор, пока полностью не опустошил желудок, но снотворное совершенно точно успело раствориться в крови, так как после первого глотка пролетело примерно три четверти часа. Потом Самюэль все-таки расположил Эйдена на кровати, застеленной свежим бельем, прямо в верхней одежде. Он только избавил Эйдена от тесной обуви. Интересно, как бы отреагировала Изабель, застань их в своей сакральной обители… лишь бы под матрасом она не хранила заряженное ружье.

Самюэль озадаченно наблюдал за Эйденом, как юный натуралист за оленем, поедающим мясо распотрошенного зайца. Сознание Эйдена бодрствовало, но его режимы будто переключались по щелчку невидимой кнопки: парень то плел несуразицу, то исступленно ругался, то стенал и метался по постели, как в горячке. Продолжался этот спектакль на вскидку час, когда внезапно Эйден смолк, будто у него кончился заряд батареи. На удивление Самюэля, Эйден не забылся беспробудным сном, а будто бы впал в своем роде транс. Его взгляд, некогда светящийся от неисчерпаемой внутренней энергии, потускнел, словно кто-то предотвратил электрический поток к его головному мозгу. На лице застыло неопознанное выражение: нечто среднее между эйфорией и растерянностью, словно в какой-то миг Эйден понял, в каком плачевном положении он оказался. Самюэль забрался на кровать, та под ним жалобно скрипнула, и немного прополз вперед, нависнув прямо над Эйденом. Он пристально, с нежностью и жалостью, посмотрел ему в глаза.

Его изначальный план заключался в том, чтобы остаться один на один с Эйденом.

У них должен был состояться интимный разговор, без лукавства, глядя глаза в глаза.

Однако план рассыпался на глазах, как древнее прогнившее сооружение.

Эйден , благодаря его усилиям, превратился в увядший цветок.

Он стал непривычно покорным. Уязвимым. Податливым.

Самюэль прислонился лбом к его лбу и, прикрыв глаза, прислушался к мерному дыханию. Правая ладонь непринужденно скользнула по плавно вздымающейся груди. Он осязал пальцами ритмичные удары сильного сердца.

Эйден не сопротивлялся, не проявлял брезгливость к его касаниям.

Он стал полностью доступен для Самюэля, и Самюэль мог делать с ним все, что только взбредет в его голову.

«Все, что только захочу…»

«Даже если это неправильно…»

«Даже если…»

Самюэль скрупулезно расстегивал пуговицы на его рубашке, представляя, как разрывает ее в клочья, и от этих дерзкий мыслей он сильно возбудился. Он был готов наброситься на Эйдена, как истощавший измученный зверь. Но он обязан держать себя в руках и делать все деликатно, чтобы не причинить Эйдену боль.

Он себя ни за что за это не простит.

Однако простит ли за то, что он вот-вот с ним сделает?

Нет, это уже совсем неважно, его разум неизбежно тонул в пучине безмятежности и вожделения.

Забавно, что он никогда не замечал влечения к Эйдену. Или намеренно игнорировал свои сокрытые желания. Впрочем, на очевидные и по-своему неприятные для нас вещи мы часто закрываем глаза, отворачиваемся, убегаем.

Прячемся.

А правда в том, что невозможно никуда от них деться.

Они часть нас самих.

Эйден невзначай приковал Самюэля к себе, связал волю.

Сделал зависимым.

И теперь Эйден всегда с ним. В нем.

А сейчас Самюэль, хотя бы единственный раз, хотел с ним поменяться местами.

Он стянул с него джинсы вместе с нижним бельем, оголив стройное подтянутое тело. Тонкое и хрупкое. Отсутствовали грубые маскулинные черты – перекаченные икры, мышцы живота и рук. Бледноватая кожа была усыпана веснушками, и отличалась едва заметными золотистыми волосками, отчего с первого взгляда казалась совершенно гладкой. Самюэль подтянул к себе Эйдена ближе, ухватив за худенькие жилистые щиколотки. Пальцами легко и неторопливо он провел вверх, по голеням, плавно переместился на внутреннюю сторону бедер и погладил нежную кожу, не дотрагиваясь до гениталий… Самюэль резко замер, прикусив нижнюю губу и склонив голову, так, что отросшие волосы закрыли ему глаза.

Он все еще колебался.

«Стоит ли сомневаться, будучи в непристойном состоянии?»

«Слишком глупо».

«Если я вовремя не утолю жажду внутренних демонов, они начнут пожирать меня. Я просто свихнусь».

«Мне придется завершить начатое».

«Это гораздо сильнее меня».

Самюэль широко раздвинул Эйдену ноги, чтобы удобно разместиться сверху. Он спустил свои штаны вместе с плавками до колен, и прижался к Эйдену, вытянувшись вдоль его тела. Его кожа оказалась гораздо прохладнее, чем у Эйдена – будто тот полыхал изнутри. Однако такой контраст лишь распалял желание, и, не мешкая лишней секунды, он грубо толкнулся бедрами.

Жар сомкнулся вокруг возбужденной плоти.

«Больно».

Самюэль заставил себя двигаться.

Он уткнулся Эйдену в плечо и чуть прикусил кожу.

Бесчинствующая волна поглотила его.

Самюэль хранил покой Эйдена всю оставшуюся ночь, а с наступлением зари покинул дом.

На выпускной он не явился.

Он стал избегать Эйдена всеми возможными способами. Втихомолку сублимировал на его фотографии, а после ревел несколько часов, осознавая, насколько он жалкий, слабохарактерный… Беспомощный.

Он чувствовал, как погибает.

Глава 3

Лили вновь постучалась в кабинет Эйдена с помощью Азбуки Морзе. Послание звучало так: «Открывай. Пришла фея».

– Фея, значит, да? – Эйден фыркнул, нарядившись в темно-серое драповое пальто. На улице моросил дождь, и дул шквалистый ветер, завывая в железных водосточных трубах, как лесной монстр. – Феи не ходят, а летают, разве не так?

– А я фея особенная! Люблю путешествовать пешком, – хоть молодая женщина и шутила, но доля правды в ее словах все же присутствовала: несколько месяцев назад она преодолела не менее тринадцати километров на своих двоих, чтобы добраться до городка Санта-Клара, где живет ее давняя подруга. Учитывая короткие передышки, на пешую прогулку она потратила около пяти часов, выдула четыре литровые бутылки воды и съела два самых жирных сэндвича с ветчиной и сыром.

– Ох, ну, конечно. А я тогда симпатичное Лох-несское чудовище, – Эйден пригладил назад выбившиеся из прически прядки волос.

– Почему именно Несси?

– По-моему, мы с ним похожи: оба чудные, оба шотландского происхождения – моя прабабушка родом из Инвернесса, – и оба одинокие.

Они покинули здание и очутились под антрацитовыми тяжелыми облаками, угрожающе нависших над головами. Эйдену показалось, что они скопились, как стая ворон, только над медицинским учреждением: невдалеке пробивались шафрановые солнечные лучи. Словно два параллельных мира столкнулись в безмолвном поединке.

– Ты скорее смахиваешь на брауни – скромный, любишь молоко и помогаешь людям!

– Ну, наверное, и так, – Эйден равнодушно пожал плечами. – Кстати, к чему Азбука Морзе? Это как-то странно.

– Ты что, и это забыл? Мы втроем – ты, я и Самюэль – так общались друг с другом, а еще придумывали замысловатые шифры, чтобы никто из окружающих не мог нас понять, даже взрослые. Мы рассказывали все секреты друг другу на известном лишь нам одним тайном языке. У меня до сих пор хранятся некоторые наши переписки. Иногда я их перечитываю – и брат тоже, – среди них есть как забавные, так и грустные. Мы на уроке как-то обсуждали смерть нашей учительницы по математике. Ты, Эйден, был расстроен больше остальных – она тебе особенно нравилась, так как напоминала твою маму: рыжие струящиеся волосы, изумрудные глаза и крайне добрый нрав.

– Анна-Мария Льюис… – молодой мужчина с грустью вздохнул и слегка взмахнул кожаным коричневым портфелем, который всегда таскал с собой.

Лили держала Эйдена под локоть, а он укрывал их обоих под черным зонтом. Они торопливо шагали по мокрому тротуару, вдоль бульвара Моффетт, там же, близ пересечения с Центральной улицей, расположился аскетичный одноэтажный дом, окруженный мимозами, соснами, кленом. Цветущие аккуратно подстриженные кустарники оцепили участок живой изгородью. Дом был облицован серым декоративным камнем, красно-коричневым кирпичом и янтарным деревом. По периметру дома зеленели лужайки, извивались тропинки, вымощенные галькой, на заднем дворе томились беседка с плетеной мебелью, изысканный мраморный фонтан и уютный круглый камин.

– О, Эйден, как тут здорово! – Лили раскинула руки в стороны и покружилась на месте.

– Как только все наладится, Самюэль может переехать ко мне. Я бы и тебя позвал, но твой муж…

– Томас, – подсказала Лили. Она уже упоминала о своем муже, но не называла его по имени, чтобы невзначай не пробудить зачахшее чувство Эйдена. В их жизни был период, когда Эйден настырно завоевывал ее неприступное сердце, соперничая с таким же влюбленным мальчишкой, белокурым задирой Томасом Найтом. Молодая женщина, ощущая неловкость, покрутила золотое обручальное кольцо, опоясывающее безымянный палец правой руки. Широкое, усыпанное, как пыльцой, брильянтами и рубинами, – его было сложно не заметить, разве что слепому. Остальные пальцы так же венчали кольца, по-своему изысканные, но заурядные на фоне обручального. На одном пальце могло быть два, три, а то и четыре кольца разных форм, украшенных незатейливыми узорами, символами и фианитами. За пристрастие к ювелирным безделушкам Томас порой ласково называет Лили «цыганочкой».

– Да, Томас. Полагаю, он будет против двух взрослых мужчин на одной территории. Хотя места у меня более чем достаточно: дом просторный. Я бы отдал вам самую дальнюю спальню с отличной звукоизоляцией.

– Очень щедро с твоей стороны, Эйден. Но ты прав, Томас вряд ли одобрит твое предложение. А брат совсем не против покинуть нашу квартиру – сейчас он живет в комнате почившего отца Томаса, Гарри, и хоть он отрицает, но думаю, ему некомфортно. Атмосфера там довольно мрачная, давящая. Мы собирались сделать ремонт, но Самюэль запретил «сдирать дорогие фетровые обои и выбрасывать уникальную раритетную мебель». Да и квартал у нас совсем не тихий и не безопасный. А здесь – поистине райский сад! Уверена, он быстрее бы шел на поправку, проводи вечера с тобой под открытым небом.

– Сидя в кресле-качалке возле потрескивающего огня и слушая стройный стрекот цикад, – продолжил мечтательно Эйден.

– Ох, а ты знаешь толк в здоровом отдыхе! – искренне восхитилась Лили. – Наверняка постоянно так делаешь, да?

– Ага, – легко согласился Эйден, качнув головой. На самом деле он солгал. Так как вообще не выходил во двор с наступлением ночи, поскольку опасался… монстра из темноты.

Они оба поднялись на террасу и приблизились к парадной двери с искусной ковкой и витражными стеклами. Эйден отворил дверь, пропустив Лили вперед. Молодая женщина не преминула отметить, что и внутри не хуже, чем снаружи – интерьер был выполнен в стиле гранж. Эклектичный, элегантно небрежный, с утонченной классикой. «Таково состояние души Эйдена?» – мимолетно подумала она.

Эйден не стал проводить экскурсию по дому, а сразу отвел Лили к заветной двери. Монументальная, высеченная из дерева цвета горького шоколада и испещренная глубокими рваными ранами – предположительно от топора, – она казалась неприступными воротами в королевский замок. Молодая женщина осторожно провела по ней дрожащей ладошкой, впечатленная величественностью. Исполинский навесной замок из бронзового металла слегка поблескивал и внушал трепетное благоговение.

– Кайл Хейз действительно старался защитить нечто важное… – загадочно произнесла Лили.

– Да, пожалуй. Но туда все равно можно попасть, даже не напрягаясь, когда имеется ключ. Помнится, отец всегда носил ключ при себе. Лишь однажды я проник в кабинет, когда он забыл ключ в своей спальне. Его экстренно, посреди глубокой ночи, выдернули из постели на какой-то неотложный совет. С тех пор эта дверь оставалась для меня запертой. После смерти отца я пытался много раз ее выломать…

– Ты в курсе, что существуют специалисты по вскрытию дверных замков? Мог бы обратиться к ним за помощью.

– Я же не с планеты Нибиру. Обратиться мог, но в какой-то момент передумал. Так как не хотел осквернять священную обитель отца из-за собственного эгоизма. В некоторой степени его кабинет стал храмом, иногда я прихожу сюда и, стоя под дверью, разговариваю с ним, будто с древним мудрым богом.

– А теперь взялся осквернить? – тон Лили принял ироничный оттенок.

– Сейчас совсем другие обстоятельства, это больше не моя прихоть, а необходимость, сама понимаешь. В любом случае, я не могу вечно держать кабинет закрытым. Я собираюсь продать дом – не сейчас, конечно, а когда мне стукнет лет сорок, – и кабинет вместе с ним. Поэтому нужно забрать все вещи отца с собой, дабы они не стали добычей чужих алчных рук. Не хватало, чтобы многолетние научные труды были обнародованы и перешли в общественное достояние, как какой-нибудь паршивый фэнтезийный роман. Грести деньги лопатой готовы все, кому не лень.

– Ха-ха, ты просто боишься, что деньги достанутся не тебе! – губы Лили, накрашенные нюдовой матовой помадой, растянулись в лисьей ухмылке.

– Смешно, – отмахнулся Эйден. – Это последнее, о чем я беспокоюсь. Да и вовсе не думал в таком русле. Для меня, в первую очередь, это память о нем, которую я бережно хранил все эти годы…

– Так, стоп-стоп! Притормози! Я правильно поняла: у тебя нет ключа? – Лили с недоверием покосилась на Эйдена.

– М-м-м… – сдавленно промычал молодой мужчина, будто был не уверен, какой ответ прозвучит лучше. – У меня его не было до некоторых пор. Буквально до прошлой недели. Я вдруг вспомнил, что после смерти отца мне досталась небольшая коробочка со стаффом, которую случайно закинул на чердак во время уборки. Я таскал коробочку с собой, так как хотел найти для нее укромное место, а потом по рассеянности забыл ее на дряхлом комоде.

– Ты зачем мне мозги пудришь? Ключ у тебя или нет? – проворчала Лили и сплела под грудью руки.

– Да! У меня, но… – Эйден почесал кончик носа указательным пальцем.

– Что еще? – молодая женщина постепенно теряла терпение.

– Я все еще не уверен, что хочу во все «это» впутываться… Что если назад дороги уже не будет? Не всегда можно развернуться и уйти. «Это» может стать необратимым. Для нас обоих.

– Подумай о Самюэле, а потом о себе. А потом опять о Самюэле. Скажи: кого ты желаешь спасти больше? – отчеканила Лили.

Эйден промолчал: в его глотке словно застрял комок. Он по-настоящему желал помочь Самюэлю, но совершенно не ведал, как при этом изменится его собственная жизнь.

Консерватизм здесь не самое уместное слово. Консерватизм – это когда ты принципиально отвергаешь переезд из одних апартаментов в другие, так как тебе и здесь, в обжитых, хорошо. Или не готов увольняться из компании, потому что врос корнями в коллектив. Или отказываешься покупать новый йогурт, потому что тебе и старый, со вкусом манго, все еще по душе. Однако «Трансома» может не только изменить его жизнь, но способна полностью ее разрушить. Безжалостно затопить, как цунами маленький остров, отправив на рифовое дно. Если случится нечто подобное, что тогда он будет делать?

«Что тогда…» – молодой мужчина нахмурился, поджав губы.

Эйден определил бы свое нынешнее состояние термином «пассеизм», лишь с одним уточнением: он не был равнодушен, и уж тем более настроен враждебно к настоящему, напротив, ценил его больше всего, в отличие от будущего, которое упорно выжидает за дубовой дверью. И жадно, настойчиво тянет свои когтистые лапы, чтобы вцепиться в плоть и утащить с собой во мрак.

Лили стойко проигнорировала молчание Эйдена и холодно проговорила:

– Надеюсь, ты сделал верный выбор. А теперь, давай сюда чертов ключ и вскроем, наконец, эту дверь! – она раздраженно протянула свою лилейную ладонь.

Эйден покопался в карманах портфеля и выудил огромный железный ключ, примерно пять дюймов в длину, на его конце мерцала звезда Давида. Лили бесцеремонно выхватила ключ из пальцев Эйдена, вставила в замочную скважину и повернула до характерного щелчка. Замок с грохотом рухнул на пол, и дверь легко отворилась.

Эйден включил свет, окутавший помещение голубоватым флером. Кабинет предстал перед Эйденом в точности таким, каким он его запомнил, будто при переезде из штата в штат, отец забрал кабинет с собой, восстановив до самой последней мелочи: в углу теснился кожаный темно-коричневый диван, возле примостились письменный стол из массива ясеня, стул с бархатной оливковой обивкой и кресло ему под стать. Стены были инкрустированы лепниной – барельефами цвета слоновой кости, заключавшими в себе мифологические сцены, как-то связанные с алхимиками; высились шкафы, декорированные пилястрами с каннелюрами и плотно набитые различной литературой, педантично расставленной за стеклянными витринами в алфавитном порядке; вместо картин висели зарисовки человеческого тела, небрежные записи, снимки вскрытий и многое другое.

Ко всему прочему, в кабинете отсутствовали окна, но хотя бы имелась вентиляционная система. Изначально помещение представляло собой вместительную кладовую, но благодаря Кайлу Хейзу она наполнилась сакраментальным смыслом. И в этой замкнутой душной обстановке ученый часами, днями, неделями обдумывал свои великие идеи.

Здесь господствовали спертый замшелый воздух, абсолютная тишина и акрософия.

– Да тут все прилично! А я надеялась застать разложившиеся трупы, на которых он ставил эксперименты, склянки с эмбрионами-мутантами, мозгами, химическими веществами. Сплошное разочарование! – Лили хмыкнула, подошла к книжному шкафу и наобум достала «Руководство по классификации рака» с дряблой обложкой. Молодая женщина с напускным безразличием наскоро перелистнула льняные страницы. Добравшись до корки, она резко захлопнула книгу и бросила на пол.

– Здесь нет ничего, что бы пригодилось, – сухо констатировала она, а затем принялась проделывать то же самое безобразие со следующими изданиями. Она явно негодовала, вымещая свою злобу на учебниках, мемуарах, словарях, трактатах таким вот кощунственным образом. Эйдена столь неприличное поведение задело за живое. Он впустил Лили в кабинет отца не для того, чтобы устраивать хаос, а помочь найти любые материалы по проекту «Трансома».

Сборник «Клонирование ДНК. Методы» автора Гловера Д. Лили чуть не продырявила острым каблуком, но Эйден успел подхватить его с пола. Он бережно стряхнул с обложки пыль и поставил на место. Когда Лили собралась отправить в полет биографию известного, давно ушедшего на покой, нейрохирурга, Эйден схватил ее за тонкое запястье и грубо одернул. Книгу он забрал, заботливо привел ее внешний потрепанный вид в порядок и поставил на полку возле сборника.

А затем воззрился на Лили уничижающим взглядом:

– Ты как капризный подросток, устроивший вандализм на зло родителям. Веди себя как подобает в чужом доме, иначе я вышвырну тебя за шкирку, как нашкодившего щенка!

Лили не смутил резкий тон Эйдена, она лишь виновато склонила голову и произнесла тихое «прости».

– Я очень волнуюсь за брата. Если буду мешкать, то не успею… я так боюсь потерять его, Эйден! – она медленно приблизилась к мужчине и уткнулась лбом ему в грудь. Она чувствовала себя настолько ужасно, что хотела разрыдаться, но в уголках глаз не скопилось и слезинки. Изнуренная постоянными мыслями о смерти брата, она не находила в себе сил заплакать, как бы ни старалась. Ей определенно стало бы легче, вызволи она все накопившееся дерьмо наружу. Лили ощущала себя черствой, как сухарь. Но в ее душе билась боль как никогда яркая, импульсивная, невероятно горячая, она текла по сосудам, разъедая, подобно кислоте, все ее внутренности.

– Я понимаю, – Эйден легко приобнял ее за плечи, не прижимая к себе, – поэтому давай постараемся ради него. Не к чему попусту тратить время. Но для начал соберем все разбросанные книги, хорошо? А потом поищем тщательнее. И… я думаю, то, что мы ищем, лежит не на виду.

Лили безмолвно подчинилась. Они вместе вернули былой порядок, а затем стали обдумывать, куда Кайл Хейз спрятал все свои разработки, в которых хранились «великие и зловещие» тайны, доступные лишь узкому кругу лиц.

– Сейфа нет. Тогда, вероятно, есть потайной проход? – Лили тыкала в каждую книгу, будто хоть одна из них могла оказаться частью рычажного механизма, активирующего закамуфлированную дверь.

– Отец здесь ничего не перестраивал. Так что вряд ли. Скорее, это что-то менее заметное. – Эйден тем временем проверял ящики письменного стола на наличие двойного дна. Но, к сожалению, ничего не обнаружил.

Озадаченный молодой мужчина сел за стол, накрытый бежевым холщовым полотном. Пальцы бессознательно стали перебирать записные книжки, папки, карандаши, научные журналы 1908-1950 гг., бархатный футляр для очков, и другие бесполезные вещи. Когда Эйдену надоело заниматься ерундой, он убрал все лишнее со стола, аккуратно разложив по ящикам. Кроме холщового полотна. Он почему-то вдруг подумал, что полотно лежит не для красоты. И оказался прав, когда обнаружил шов от стыка двух половинок столешницы.

– Смотри! – окликнул он Лили. – Кажется, я нашел кое-что интересное.

– Ох, вау, – несколько удивилась Лили, но будто бы ожидала что-нибудь в таком духе. – Где-то точно должна быть кнопочка.

– Да, но я все обшарил, и никакой кнопки нет и в помине. – Эйден удрученно забарабанил пальцами.

Лили не растерялась, услышав неудовлетворительный ответ. Она посмотрела вниз: под ногами стелился дорогой бельгийский ковер из шерсти с витиеватым орнаментом. Молодая женщина резонно отметила, что он вполне способен замаскировать ножную педаль.

– А ты пошарь ногой под столом, – с искушенным видом посоветовала она.

Эйден послушно последовал ее наставлению. Он носком стопы нащупал небольшой выступ и легонько нажал.

О, чудо! Половинки столешницы широко разъехались в стороны, а из глубины образовавшейся пустоты поднялся квадратный островок, на котором покоились ноутбук, кипа документов, стопка тетрадей с конспектами и блокнот. Все три части стола соединились, образовав просторную рабочую площадку. При желании на ней и, правда, можно препарировать покойников. Однако Эйден тут же пресек свое богатое изощренное воображение: ему претила даже мысль, что отец проделывал столь мерзопакостные операции, пока он беззаботно, сидя в своей комнате, изображал машиниста железного поезда.

Эйден принялся скрупулезно разбирать документы. Это были личные досье участников «Трансомы» и ее основателей, какие-то заметки, журналы регистрации и учета, медицинские карты, протоколы, законспектированные статьи, таблицы, чертежи и многое-многое другое.

– Прочитай, – указал он Лили, протянув стопку листов с машинописным шрифтом, к каждому крепились фотографии, графики, диаграммы.

Лили пробежалась глазами по строчкам:

«Для испытания проекта «Трансома» был отобран объект под кодовым именем «РОТС» и объект под кодовым именем «ТOM». Объект «РОТС» и объект «ТOM», исходя из многочисленных анализов на совместимость, подошли друг другу на 89%. Были выявлены лишь несколько незначительных взаимоисключений. Были учтены все факторы селекции: АВ0-групповая и резус-совместимость, комбинированная HLA-совместимость, перекрёстное типирование, серопозитивность по цитомегаловирусной инфекции, гепатиту, контроль на ВИЧ-инфекцию и сифилис, конституциональные особенности объекта «РОТС» и объекта «ТOM».

Основываясь на полученных данных, прогнозируемая вероятность успеха проекта «Трансома» очень высока.

Эксперимент «Memory» №1.

Лили пропустила «Стадия №1», где подробно описан процесс выращивания мозга из клеток объекта «РОТС» на протяжении восьми месяцев, растянувшийся на десятки страниц, и сразу перешла к главному:

«15 февраля – 17 февраля, 2006 год. Этап №1. Проведение тестов для определения активности полушарий выращенного головного мозга и их развития. Все показатели головного мозга положительны. Критические отклонения от установленной границы нормы не выявлены».

«18 февраля – 19 февраля, 2006 год. Этап №2. Подготовка к пересадке выращенного головного мозга объекту «ТOM» с предварительным изъятием его собственного головного мозга».

«20 февраля, 2006 год. 9.00 a.m. Этап №3. Начало пересадки головного мозга объекту «ТOM». 6.45 p.m. Окончание пересадки. Операция прошла успешно».

Стадия №2

«20 февраля, 2006 год. Этап №4. Объект «ТOM» проходит интенсивную терапию по реабилитации. Индекс здоровья колеблется от среднего до выше среднего».

«26 февраля, 2006 год. Этап №5. Круглосуточный надзор за объектом «ТOM». Объект «ТOM» быстро идет на поправку. Физические и психические показатели находятся в пределах допустимых погрешностей измерения. Выращенный мозг успешно приживается. Индекс здоровья выше среднего».

«24 марта, 2006 год. Этап №6. Объект «ТOM» показывает отличные результаты. Достигнуто полноценное функционирование мозга. Жизненно важные процессы организма стабилизированы. Сбоев замечено не было. Индекс здоровья высокий».

Стадия №3

«27 марта – 28 марта, 2006 год. Этап №7. Подготовка объекта «РОТС» и объекта «ТOM» к трансплантации памяти».

Лили внезапно осеклась.

– Что? Трансплантация памяти? Такое вообще возможно? – она несколько раз перечитала строки, будто могла их неверно интерпретировать.

– Я не имею понятия, Лили. Если они действительно занимались чем-то подобным и добились положительных результатов, то это просто потрясающе. Они совершили по-настоящему невероятный прорыв в области биоинженерии!

Лили безапелляционно согласилась и продолжила читать:

«29 марта, 2006 год. 10.00 a.m. Этап №8. Проведение трансплантации полного объема памяти объекта «РОТС» в объект «ТOM». 1.51 a.m. Трансплантация завершилась успешно».

Стадия №4

«30 марта, 2006 год. Объект «ТOM» обладает совершенным сознанием объекта «РОТС», его чувствами и эмоциями, по всей видимости, вызываемых самой памятью. Объект «ТOM» суетлив, ведет себя неуверенно и встревоженно. Испытывает постоянный стресс. Также объект «ТOM» регулярно путается во времени, в событиях, в именах, в совершаемых действиях».

«5 июня, 2006 год. Объект «ТOM» показывает некоторый прогресс. Специалисты провели психологическую коррекцию объекта «ТOM». Объект «ТOM» стал более устойчив к внешним и внутренним раздражителям, исключены беспокойство и страх. Помимо прочего, объект «ТOM» лишь иногда путается в совершаемых действиях, в некоторых событиях, но теперь больше дезориентирован во времени».

«25 июня, 2006 год. Объект «ТOM» подвержен систематическим приступам, похожим на эпилептические припадки».

«17 августа, 2006 год. У объекта «ТOM» выявлен онейроидный синдром – особый вид качественного нарушения сознания с наличием развёрнутых картин фантастических сновидных и псевдогаллюцинаторных переживаний, переплетающихся с реальностью. Также обнаружены первые признаки регрессии личности: несдержанность, инфантилизм, симптомы невроза соматического характера».

«3 октября, 2006 год. Объект «ТOM» стал проявлять неконтролируемую агрессию. Тщетные попытки направить агрессию объекта «ТOM» в созидательное русло. Приходится вкалывать успокоительное».

«29 октября, 2006 год. 8.15 a.m. Объект «ТOM» задушил члена медперсонала во время принятия утреннего душа».

«11 ноября, 2006 год. 7.32 p.m. Объект «ТOM» разбил голову о батарею. Спасти объект «ТOM» или хотя бы головной мозг не удалось. Мозг оказался сильно поврежден и не годен для последующей эксплуатации».

«11 ноября, 2006 год. 8.05 p.m. Эксперимент подошел к концу».

«Итог: эксперимент провалился. Пока неясно, в чем дело. Вероятно, произошло хроническое отторжение головным мозгом чужой памяти, как инородного тела, ввиду чего произошла деградация (девальвация) личности. Осталось выяснить детерминанты, обуславливающие данное явление, выявить возможные ошибки и способы их предотвращения в будущем».

– Эксперимент потерпел фиаско, – разочарованно протянула Лили.

– Ага, и еще девять раз, что вкупе – десять попыток с десятью самоубийствами «объектов». Правда, и это еще далеко не все… – Эйден вскользь проверял остальные отчеты. – Что же такое предложили испытуемым, чтобы те добровольно отдали собственное тело «на благо науки»?

– Не знаю… Большие деньги? Это могли быть люди, у которых кто-то из родственников нуждался в дорогостоящем лечении, к примеру. А еще должники банкам, банкроты, калеки, потерявшие смысл жизни. Да много кто. Я не удивлюсь, если некоторые повелись на пресловутое «Не волнуйтесь, с вами будет все в порядке, а в знак благодарности за сотрудничество с нами вы получите вознаграждение с двенадцатью нулями».

– Глупые или жадные. Или и то и другое, – Эйден презрительно фыркнул.

Молодой мужчина, закончив просматривать отчеты – в количестве двадцати четырех экземпляров, – отметил неприятную особенность всех проведенных экспериментов: они имеют разные обстоятельства финальной стадии, да вот только суть у них одна.

«Смерть».

Неужели это то, что они искали?

Как проект, не достигший поставленной цели, поможет Самюэлю?

Эйден впервые физически ощутил безысходность.

«Твою мать, мы в полной заднице!» – выругался он про себя, едва воздержавшись от экспрессивного возгласа вперемешку с обсценной лексикой.

Молодой мужчина не стал высказывать свои сомнения вслух, боясь напороться на гнев Лили, как на заточенную косу.

Они еще долго рылись в архивах. В итоге выяснили, что проект именуется де-юре как «Ре» (реплика), однако де-факто используется «Трансома». Слово происходит от латинского выражения «Transitus animae» – сокращенно «Transomae» – и переводится буквально как «перенос души». Поэтическое название, кроющее в себе парадокс. Обычно ученые довольно скептически относятся к теориям о душе, считая ее не более, чем выдумкой, метафизической идеей, воплощенной в различных формах религиозными и творческими людьми. Однако даже среди ученых есть те, кто рассматривает веским основанием убеждений об экзистенции души квантовую науку и версию биоцентризма Роберта Ланца.

Как-то Эйден прочитал о научных теориях, указывающих, что сознание – или душа – пребывает и всегда пребывало в субатомном квантовом масштабе. Изначально душа имеет вид квантовых частиц, которые затем преобразуются в физическое существо.

Эйден не знал, как относиться к подобным высказываниям. Он не считал это сущим бредом, но воспринимать всерьез напрочь отказывался. Для него это равносильно признанию о существовании Создателя.

Его так же не видишь, но будто бы чувствуешь.

Забавно, что его профессия основана на выявлении и элиминации психических расстройств. Однако, в чем она заключается на самом деле?

В промывании мозгов… он умело управляет мыслями, направляя их в нужное русло?

Или же в излечении души?

Если вернуться к насущному, как же все-таки удалось ученым трансплантировать целое сознание? Возможно ли, что они действительно нашли такой способ? Или это какая-то разновидность внушения с применением глубокого гипноза? «Хм, по крайней мере ни о чем таком нигде не говорится», – Эйден в замешательстве почесал подбородок.

Перенос сознания… души. Звучит, как безумие.

Молодой мужчина встряхнул головой и помассировал виски.

Пока не стоит забивать этим голову. Нужно сосредоточиться на восстановлении проекта «Трансома».

Где-то наверняка зафиксированы сведения, что хотя бы один ученый, с которым Кайл Хейз сотрудничал, до сих пор работает в «Палладе». Они могут обратиться к нему за помощью. Так как, судя по всему, все участники проекта «Трансома» сразу же уволились по его завершению.

За четыре часа они просмотрели все доступные записи, но едва ли хранящиеся в них данные имели весомую ценность. Остался нетронутым только ноутбук.

– Черт, пароль… – Эйден от негодования ударил по столу кулаком. – Этого стоило ожидать. Попробую ввести дату рождения моей матери.

«Ошибка».

– Его день рождения? – предположила Лили.

«Ошибка».

– Мой тоже не подходит… – Эйден почти сдался, когда подумал, что «Трансома» – это то, чем Кайл Хейз дорожил больше всего. Хоть проект и не возымел успеха, но отец вложил в него все свои силы и надежду, будто тот являлся единственным оплотом в его жизни. Оплотом утопающего посреди потока безумия, безысходности и отчаяния.

Эйден ввел дату создания проекта «Трансома». Первые неофициальные упоминания о ней приходятся на 15. 06. 1983.

«Вход совершен».

– Черт, да! – радостно воскликнул молодой мужчина, радуясь своей маленькой победе. – А теперь поглядим, что тут есть…

Все папки с документами имели защиту от постороннего вторжения. Однако электронная почта была доступна. Эйден листал сообщения очень долго, пока не наткнулся на письмо (одно из немногих, сохраненное в отдельной папке), отправленное в 1987 году неким богатым господином Т. Уилфредом. В нем говорилось о том, что господин Т. Уилфред владеет сетью клиник имени П. Уилфреда (как оказалось, П. Уилфред – его младший брат; П. Уилфред – гендиректор, находится под руководством Т. Уилфреда, так как старший брат – владелец, и все права на законных основаниях принадлежат ему). Каждое здание оснащено посадочной полосой и площадкой, предназначенными для санитарной авиации. Достаточно обратиться к главврачу одной из клиник с просьбой о встрече с господином Т. Уилфредом – естественно, с его одобрения, – и он вызовет личный вертолет, который доставит непосредственно к нему. А точнее, в тайное убежище организации «Паллада», куда вход простым смертным строго воспрещен. Такими привилегиями обладают – или обладали – лишь действующие сотрудники «Паллады», в том числе Кайл Хейз.

Эйден заодно порылся в удаленных письмах, где раскрывались некоторые детали знакомства господина Т. Уилфреда и доктора Кайла Хейза, правда, без интригующих подробностей. Письма были выдержаны в деловом стиле: преобладала строгость вкупе с лаконичностью, видимо, во избежание разоблачения. Отец так же получал письма в конверте с уведомлением о конфиденциальности, которые сразу же подлежали уничтожению в огне камина. Чтобы ничьи любопытные глаза не смогли их прочесть.

– Т. Уилфред – один из основателей «Паллады». Он пригласил Кайла Хейза, сделав его ведущим проекта «Трансома»; Кайл Хейз там же встретил Генри Андерса, и они вместе взялись за его разработку, – озвучил Эйден вслух лишь малую часть из того, что сумел понять из переписки.

Лили апатично приняла новость к сведению. Ее волновало кое-что другое.

– Уилфред, интересно, еще не окочурился? – она прикинула, что мужчина должен быть очень стар, как ее почивший дед.

Эйден пожал плечами.

– Двадцать седьмого марта ему бы стукнуло девяносто три года. Почетный возраст, впрочем, не редкость в наши дни. А если за прошедшие годы он сумел разработать формулу бессмертия, тогда нам и вовсе не стоит беспокоиться о его бренной оболочке.

– В смысле? – опешила Лили, не уловив смысл сказанного.

– Переживет нас всех, – бесстрастно пояснил Эйден.

– А если он все-таки отправился на тот свет? Что тогда мы будем делать? – Лили захныкала.

– Что за пессимистичный настрой? – недовольно буркнул Эйден. – Наверняка свой пост он кому-нибудь завещал. У всех есть наследники для передачи дела в надежные руки. В конце концов, не попробуем – не узнаем.

– Так ты в курсе, где находится клиника?

Эйден утвердительно кивнул.

– По всей Америке их всего тринадцать. Нам повезло, что одна из них удобно расположилась прямо на периферии Маунтин-Вью, возле побережья залива Сан-Франциско.

– И чего же мы ждем!? – с запалом воскликнула Лили и рванула к выходу. – Поспешим!

Эйден укоризненно покачал головой и чуть улыбнулся.

– Эй, притормози! К чему такая расторопность? Вряд ли господин Уилфред от нас сбежит, как трусливый пес.

– Ну, улететь-то точно сможет! – парировала Лили.

Эйден рассмеялся.

– Да, улететь действительно сможет. Но не раньше, чем мы нагрянем к нему с визитом. А пока перекусим что-нибудь. Впереди нас ожидает долгий путь, и требуется много сил. Итак, что ты хочешь, чтобы я тебе приготовил? Фузилли с соусом из сливочного сыра с орехами, яичницу с беконом, или фасолевый суп с копчёным мясом, а, может, корн-чаудер?

Лили задумчиво намотала прядь волос на указательный палец.

– Пожалуй, ты прав, – безропотно согласилась Лили. На деле она не считала, что Эйден прав, просто успела немного проголодаться. – Из твоего меню я предпочту яичницу с беконом. Сможешь исполнить мой заказ?

– Пустяк! Дай мне полчаса, и я сварганю тебе самую вкусную яичницу с беконом! – Эйден шутливо выпятил грудь вперед, раздувшись, как индюк, от импровизированной гордости. – Заверяю: ты в жизни такой не пробовала и не попробуешь больше!

– Ох, какой замечательный мужчина! – не без искренности восхитилась Лили. – А вот муж готовить не умеет…

– Могу подарить Томасу кулинарную книгу на Рождество.

– Идея недурна, конечно. Но, скорее всего, он втюхает книгу соседке, кубышке Долорес. Эта милая дама с широчайшей душой работает поваром в ресторане итальянской кухни. Так что, тебе на заметку.

– Ха-ха, конечно! Уверен, «Вкус Тосканы» от Эллы Мартино станет отличным подарком. Или «Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны» от Мэтью Форта. А еще «Моя Италия» от Джейми Оливера… Хм, какую же все-таки выбрать?

– У тебя в распоряжении почти четыре месяца на раздумья. Но учти, время не ждет, а неумолимо ускользает: тик-так, тик-так!

– Да, время не ждет, – Эйден два раза хлопнул в ладоши. – Ладно, следуй за мной на кухню! Будешь наблюдать, как творится чудо.

– Предупреждаю: бекон я люблю с хрустящей корочкой, без пригорелости. Понял? Сожжешь – отдам бродячей шавке.

– Славно, хоть кто-то из вас двоих сытно пообедает.

– Эйден! – Лили хлопнула его по лопатке.

– Ауч! Ну и тяжелая же у тебя рука!

– ЭЙДЕН!

– Что? Правда ведь…

– ЭЙДЕН?

– Все-все, молчу! Хотя могу спеть…

– Готовь лучше.

– Одно другому не мешает!

– Безусловно.

***

До клиники имени П. Уилфреда их собиралась подбросить Лили на своем новеньком автомобиле. Однако внезапно передумала, сославшись на головные боли и тошноту. Заодно посетовала, какой Эйден дуралей – не прошел курсы по вождению, и теперь им придется тесниться в затхлом общественном транспорте, как килька в банке. Нюхать потные подмышки и терпеть фальшивое исполнение песен из репертуара Боба Марли или Дэнниса Брауна. Эйден справедливо заметил, что ей стоит быть повежливее в высказываниях, чтобы ненароком кого-нибудь не оскорбить, к тому же ради благого дела можно и потерпеть столь незначительные неудобства.

Рейс до пункта назначения был проложен двумя путями: сперва пришлось добираться до конечной остановки на автобусе, что заняло примерно полчаса. А затем минут десять идти пешком. Лили успела заскучать во время поездки, однако встрепенулась, когда оказалась на обширных лугах, поросших тонкой полевицей, трепещущей от легкого дуновения ветерка, с чистыми синими водами и белыми птицами, гордо расхаживающими на длинных ногах. Клиника имени П. Уилфреда с аутентичным фасадом, состаренным от времени, совершенно не казалась лишней на фоне обыденных пейзажей, аккуратно вписываясь в окружение. Будто она всегда стояла здесь, построенная аборигенами и нетронутая веками.

Место было пропитано безмятежностью.

– Ох, ради столь непорочного великолепия не грех и заболеть! – выдохнула Лили полной грудью.

– Не говори глупости, – Эйден недовольно свел брови. – Ты можешь приехать сюда и насладиться видами, когда только душа пожелает.

– Вранье! – категорично опровергла молодая женщина. – У меня совершенно нет на это времени из-за кучи проблем. Последний раз я ездила в отпуск до болезни брата. Я посетила Мексику, так как хотела не только взглянуть на коренных мексиканцев, познать их традиционную культуру, но и увидеть воочию пресноводное озеро Чапала. Господи, какое же оно прекрасное!

– И все же ты здесь, – справедливо заметил молодой мужчина.

– К сожалению, ненадолго. Но я бы хотела посидеть на берегу перед самым закатом.

– Он будет через час. Мы успеем закончить запланированное дело. – Эйден и сам был не прочь понаблюдать за алым солнцем, утопающим в иссиня-черном небесном океане за горизонтом.

– Тогда стоит пошевелиться, – Лили быстрым шагом устремилась ко входу в здание, но Эйден ее остановил, схватив за запястье:

– Погоди! Давай постоим еще хотя бы пару минут здесь. А потом сразу пойдем, ладно? – Эйден обратил на Лили взгляд, исполненный мольбы, и та легко поддалась.

– Ладно, но только пару минут! И больше не проси! – Лили подошла к Эйдену, взяла под руку и положила голову на плечо. Она глубоко вздохнула и шепотом произнесла:

– Здесь так чудесно, Эйден… Видел бы это Самюэль, а то он лишний раз нос из дома не высунет, так как опасается рецидива.

– Он опасается или ты? – уточнил Эйден. – Он никогда не любил соблюдать правила, хоть и старался их соблюдать. Однако время от времени шел всем наперекор и делал то, что ему хочется. Причем он всегда находил оправдание своим проступкам: будто должно быть так, а не иначе. Будто он прав и не правы все остальные. Порой он походил на зверя, запертого в клетке, и когда ему удавалось сбежать из нее, он становился… по-настоящему свободным.

– А что насчет тебя? Разве ты следовал правилам? Самюэль тебя учил: когда ты с чем-то не согласен, то должен делать все по-своему. Ибо только так остаешься собой. Собой настоящим. Мне кажется, ему нравилась мысль, что вы вдвоём противостоите всему миру, стоя плечом к плечу. Одинокие, и, в то же время, вы были друг у друга. Что с вами случилось? До сих пор не могу понять этого феномена. Столько лет были не разлей вода, а потом вдруг…

– Потом мы выросли, и каждый пошел своим путем. Так часто бывает, и это нормально, Лили, – резко отозвался Эйден, не желая касаться этой щепетильной темы даже вскользь. Он мимолетно взглянул на ручные часы. – Две минуты уже прошли, так что нам пора.

– Ох, да, конечно… – растерянно пробормотала молодая женщина, не ожидая столь внезапной смены настроения Эйдена. Ей вообще казалось, что Самюэль – не лучший предмет для обсуждений. «Наверное, им все-таки лучше поговорить наедине друг с другом. Чувствую себя третьей лишней», – с досадой подумала Лили.

Говоря откровенно, она всегда ощущала себя белой вороной в их компании. Все втроем ребята были дружны, но даже тогда, будучи совсем маленькой девочкой, Лили видела глубокую связь мальчишек, которая была ей чужда. Втроем они проводили много времени: постоянно дурачились; придумывали идиотские забавы, типа «разошли письма вредным соседям с уведомлениями о выигрыше в лотерею» (а затем тайно наблюдали, как какой-нибудь мужичонка выпрыгивает из собственного дома в одной пижаме, пританцовывает и напевает «Перемены грядут»[5]); горячо обсуждали «потенциальные объекты влюбленности», помогали друг другу. Собственно, делали то, что делают все нормальные друзья. Но при этом Лили постоянно чувствовала себя отчужденной. Будто у Самюэля был брат, а не сестра. Или даже некто больший, чем друг или брат. Девочке казалось это обидным – Лили ревновала, оттого бесилась; от осознания собственной слабости бесилась еще неистовее, – но она стойко делала вид, что ничего не замечает. И лишь однажды Лили сорвалась на них, откровенно высказав все, что думает по этому поводу. А еще обозвала грубым словом «педики».

Шел тысяча девятьсот девяносто четвертый год, последний майский день близился к концу. Ершистый ветер обдувал холмистые долины Палмера, все еще покрытые снегом, но при этом вокруг пестрели желтые, алые, лиловые и фиолетовые цветы. Их лепестки мелко-мелко трепетали, как крылья пчелы. Ребята сидели на трухлявом стволе дерева – «скамейка с занозами и червячками» – как ласково называл его Самюэль, – посреди лужайки у подножия невысоких синих гор, похожих на рыбьи плавники. Они болтали о всяких незначительных вещах, когда Лили задала безобидный вопрос, обращенный к Эйдену: «А кто на этот раз тебе нравится?» Мальчик сначала замялся, а затем, поглядев из-подо лба на Самюэля, вкрадчиво произнес: «О, этот кто-то находится совсем близко. Настолько, что касается коленкой моей коленки». Лили вспыхнула и хотела тактично возразить, что-то вроде «какая ерунда», но Самюэль поддержал Эйдена: «Ага, а еще этот кто-то смотрит прямо ему в глаза, касается его волос…» Он с усмешкой потрепал Эйдена по макушке. Тогда Лили не выдержала, соскочила с места и заверещала писклявым голосом: «Да вы, как вы смеете? Он же мой брат!» Девочка тыкнула в сторону Самюэля своим крохотным пальчиком с изумрудным колечком, будто ребята могли не понять, о ком она говорит. «Как вы можете так беспардонно себя вести!? Где ваши манеры? Ненавижу вас обоих! Вы… вы… педики!» – на последнем слове она развернулась и убежала от них подальше.

Лили дулась на мальчишек еще очень долго, а они с недоверием на нее косились, будто она сошла с ума. Постоянно перешептывались и хихикали, а еще специально держались за руки, нарочито ее раздражая. Впрочем, спустя пять суток мальчишки первые подошли мириться. Как объяснил Самюэль, это необходимость, так как им двоим приходится делить общую жилплощадь под одной крышей, и избегать друг друга крайне тяжело. А еще мать подзатыльников надавала за то, что обижает «маленькую принцессу». Самюэль попытался убедить мать, что сестренка-близняшка вроде как старше, но для нее дочь «навсегда останется крохотным цветочком». И Самюэль, несмотря ни на что, должен ее оберегать и защищать. Кстати, он, следуя рыцарским догматам, не стал доносить, что с пухлых розовых губок сорвалось дрянное слово. Иначе задница Лили воспылала бы праведным огнем. С Самюэлем также проводил воспитательную беседу отец, но его скупая речь несла в себе единственное неукоснительное правило «женщин нужно уважать». Самюэль был совсем не против, но ведь он не виноват, что Лили не понимает невинных шуток. И все-таки он принял мужественное решение «зарыть топор войны», чтобы вновь общаться со своей «ненаглядной сестренкой», как ни в чем не бывало. Естественно, Лили как истинная женщина притворялась обиженной еще несколько минут, пока мальчишки распинались перед ней, пытаясь объяснить свое дурацкое поведение – ведь «то была шутка ради шутки». И никакие они не «педики». А любить друзей – это нормально, ведь ближе, помимо родителей, у них никого нет.

[5] Sam Cooke — A Change Is Gonna Come.

Потом они все втроем обнялись, да так крепко, что косточки захрустели. На столь банальной ноте конфликт себя полностью исчерпал, но Лили с тех пор не покидало ощущение, что отнюдь не все так просто, как кажется на первый взгляд. Если с Эйденом было все предельно ясно, то насчет брата она была совершенно не уверена. Она и сейчас, спустя долгие годы, не уверена, что же на самом деле испытывает Самюэль по отношению к Эйдену.

Любовь… она настолько многолика, что, пожалуй, не хватит и всей жизни, чтобы постичь все ее возможные ипостаси.

Иногда элементарные человеческие отношения кажутся более фантастическими, чем сложные научные достижения, вроде выращенного гамбургера, карты эпигенома или беспилотных автомобилей.

Любовь, как ни странно, удивляет сильнее, чем все эти научные приблуды, так как любовь нельзя потрогать, и уж тем более разобрать на детали, как механическое устройство: открутить винтики, вытащить микросхему, отсоединить проводки…

Ее невозможно по-настоящему изобразить на картине или описать словами, как бы мы ни старались.

Впрочем, глупо отрицать, что…

Любовь – незаменимая часть нашей души.

Она есть нужда. Вожделение. Влечение. Привязанность.

Одержимость.

Она ловко, с изощренной страстью помыкает нами. Унижает. Втаптывает в грязь. Безжалостно ранит.

И вместе с тем она – само сострадание.

Порой любовь воскрешает нас из пепла.

Делает сильней, мудрей, благородней.

А порой создает из нас чудовищ…

Лили лишь надеялась, что Самюэль однажды признается ей в своих истинных чувствах к Эйдену.

И Лили готова принять его чувства, ведь она давно переросла наивную и глупую девочку.

«Самюэль…»

«Ох, Самюэль…»

«Только любовь может изменить нас, брат Самюэль[6]».

Внутри здание имело современный презентабельный дизайн, пронизанный перфекционизмом, но напыщенную «безупречность» смягчали картины в неотесанных деревянных рамах, ажурные тюли, глиняные кашпо с цветами и плюшевые игрушки. У Эйдена закралось подозрение, что это дело рук самих пациентов: прихватив с собой любимые вещи, напоминающие о семье, они постарались воссоздать домашний уют. Стоит отдать должное: отчасти у них это получилось.

Эйден и Лили отыскали местного руководителя – Л. М. Паттерсона – и сделали запрос на вертолет, который доставит их до «Паллады». Естественно, Л. М. Паттерсон согласился не сразу, сделав быстрый звонок Т. Уилфреду, чтобы подтвердить данное требование. Чтобы уточнить, кто им предоставил столь специфичные – запрещенные – сведения, он потребовал переговорить с ними лично. Эйден взял трубку: «Здравствуйте, господин Уилфред, вас беспокоят Лили Андерс, дочь Генри Андерса, и Эйден Хейз, сын Кайла Хейза. Мы хотим обсудить с вами проект «Трансома» тэт-а-тэт». На том конце провода донеслось хриплое мокрое покашливание, какое бывает во время простуды: «Добрый вечер, я его заместитель, доктор К. Нельсон. К сожалению, господин Т. Уилфред находится в плохом состоянии, поэтому не стоит без веского повода его беспокоить. По поводу проекта я ничего вам сказать не могу. По всем остальным вопросам обращайтесь к главврачу Л. М. Паттерсону». Эйден с силой сжал трубку в ладони: «Послушайте! Нас не волнует праздный интерес, мы хотим возродить проект, чтобы спасти жизнь человеку, который нам обоим очень дорог. Я уверен, в нашем распоряжении есть хотя бы один шанс, и мы не упустим права им воспользоваться!» «Мистер Хейз, пожалуйста, не зарывайтесь! Проект создавался не для того, чтобы каждый желающий к нам обращался с подобной просьбой, будто за рецептом препарата к терапевту. «Трансома» – крайне сложное и опасное экспериментальное исследование с… несколько негуманными методами. Я надеюсь, вы это поняли из тех бумаг, которые вы нарыли у своего отца? Жаль, что он не утилизировал их все перед кончиной. Любые упоминания о проекте принесут всем нам много бед. И к тому же… – голос мужчины сделался чуть ниже, отчего зазвучал с заметной хрипотцой. – Люди умирают каждый день. Если и ваш друг скоро должен умереть – значит, такова его участь. Не стоит стараться быть богом, чтобы спасти утопающего». Эйден от столь безнравственных слов чуть не выронил трубку: «Вы же доктор! Как у вас только язык поворачивается произносить такие аморальные вещи? Верно, люди умирают каждый день, каждую секунду, но это не значит, что я должен отвернуться от моего тяжело больного друга. Ведь я в силах ему помочь! И «Паллада» способна предоставить эту возможность! Если у вас дефицит кандидатов на роль «объект», то могу предложить себя… Только умоляю, не отказывайте нам! Вы – наша последняя надежда!» Тяжкий вздох в трубке, и доктор К. Нельсон вымученно проговорил: «Уповать на надежду – удел глупцов. У меня нет сил и желания с вами спорить. В любом случае, ваши старания бессмысленны, так как проект – бесперспективен. Словно больной в терминальном состоянии. Вы же и об этом читали. Если что-то пойдет не так – а обязательно что-то пойдет не так, – то вы погибните. А я вас предупреждаю здесь и сейчас: не стоит беспечно разбрасываться своей жизнью, своим будущим ради обреченного пациента. От судьбы все равно не убежишь, она настигнет всюду. В назначенный час смерть явится и заберет то, что ей исконно принадлежит – вашу душу». Эйден почти отчаялся, когда Лили пришла ему на помощь: «Я заплачу вам столько, сколько хотите. Нам только необходимо ваше согласие». Голос мужчины как-то обреченно скрипнул, а затем произнес: «Милочка, если я скажу, что меня деньги не интересуют, то, безусловно, слукавлю. Но есть нюанс: все научные сотрудники, координирующие процессы «Трансомы» и принимающие в ней непосредственное участие, или давно уволились, или отправились к праотцам. Вы ведь об этом знаете, не так ли? Впрочем, есть два человека, которых мы ввели в курс дела, так как предполагалось, что проект взойдет на новую ступень эволюции. Однако он неожиданно прервался по эксплуатационным причинам технического оборудования. И поскольку проект свернули, оставшихся без работы людей завербовало крупное коммерческое предприятие, привлекшее к участию в научно-производственной кооперации. Так что… Не обессудьте. Хоть и говорят, что безвыходных ситуаций не бывает, но вот, кажется, она». Лили бросилась на колени, чего, конечно же, не мог видеть доктор К. Нельсон, а вот Эйдену было больно застать ее такой уязвимой. Она с громкими всхлипами жалобно залепетала в трубку: «Прошу… прошу вас… не отказывайте… спасите моего брата! Если вы не спасете его, вы и меня погубите! Прошу… Спасите две жизни… прошу!» Могильная тишина в трубке заставила молодую женщину встревожиться еще сильнее, она почти вскричала: «Не поступайте, как последняя мразь! Вы должны мне помочь! Иначе я всем журналистам растреплю о треклятом проекте «Трансома», слышите!? И вы все подвергнетесь смертной казни! Ибо те ужасы, что вы творили с людьми, – может оправдать только Дьявол!» Эйден подумал, что вряд ли доктор К. Нельсон затрясся от ее заявлений, как колос на ветру, но, может, он хотя бы обдумает как следует свое категорическое «против». «Лили Адамс, успокойтесь… Не нужно так нервничать!» «Лили Андерс…» – промямлила молодая женщина, шмыгнув носом. «Что? Ах, да, не сочтите мою оплошность за грубость, не сразу запоминаю имена. Лили Андерс, поймите меня правильно: я желаю вам добра всем сердцем. Но «Трансома» – сырое детище ученых. Она подобна влажной глине, принявшей едва ли четкую форму, и которую еще нескоро предстоит обжечь в печи. Вы осознаете это?» Лили машинально замотала головой: «Это все, что у нас есть, доктор К. Нельсон. Наш свет в конце тоннеля. Самюэль умирает… Не думаю, что ему может стать хуже, чем теперь». «Милая моя Лили, вы ошибаетесь, как никогда. Утекающие, словно вода, минуты жизни, я уверен, он будет бесконечно рад разделить со своей дражайшей сестрой. Вопреки благим помыслам, вы принесете ему лишь страдания. Ибо «Трансома» может сократить отведенное ему время». «Это так. Риск есть, и он огромен. Но при этом «Трансома» в силах помочь ему переродиться. И тогда брат начнет жизнь с чистого листа. Будет радоваться солнцу вместе со мной… вместе с Эйденом. Все втроем мы будет встречать рассветы и закаты, как когда-то давно», – Лили перешла на шепот, словно ослабший голос покинул ее, оставив наедине с уничижающим чувством беспомощности. «Я не способен подобрать наилучших слов для, вас, дорогая моя, чтобы утешить. Но поверьте: единственное, что вы сделаете правильно для вас всех – не будете вмешиваться в естественный ход событий. Мы уже пытались вмешаться, что было несравненной дерзостью с нашей стороны, и вам прекрасно известен печальный исход. Все имеет свою цену. К тому же…» – голос в трубке вдруг замолк, так как доктора К. Нельсона что-то отвлекло. Или точнее, кто-то. Вслед за молчанием послышались неясные шорохи, слабый скрипучий голос. Похоже, он принадлежит господину Т. Уилфреду. Неужели Т. Уилфред находится где-то рядом? «Господин Уилфред! Прошу, выслушайте меня!» – заверещала Лили, но ей никто не внимал. Молодой женщине пришлось минут пять выслушивать собственное прерывистое дыхание, когда в трубке вновь раздался болезненный кашель: «Лили Андерс, прошу прощения за то, что резко, без предупреждения, прервал беседу и заставил вас ждать. Итак, спешу донести, что планы кардинально изменились в виду кое-каких обстоятельств. Не буду вдаваться в подробности, а перейду сразу к главной новости: от лица господина Т. Уилфреда приглашаю вас на ужин. Вертолет прибудет через двадцать семь минут сорок две секунды. Будьте готовы». Лили не поверила своим ушам, так как переспросила несколько раз, точно ли их пригласили на ужин. Получив четкий утвердительный ответ терпеливым тоном, она облегченно выдохнула и попрощалась; гудки уже стихли, а ее дрожащие пальцы еще какое-то время сжимали трубку. Эйден потрепал худенькое плечо, и только тогда Лили обратила на него свой прозревший взгляд: «Мы летим к нему», – произнесла она и глупо заулыбалась, не веря выпавшему на ее долю счастью.

[6]  Laleh – Samuel.

Оставшиеся двадцать минут они наблюдали заходящее золотисто-пурпурное солнце. Оно подсвечивало стеклянную поверхность вод и перисто-кучевые облака, так похожие на медовые хлопья. Вскоре небо наполнилось раскатистым гулом вращающихся лопастей вертолета. Мощные вихри воздуха склонили высокие травы, и даже редкие кустарники согнули в три погибели, сделав похожими на согбенных стариков; взволновали воды, отчего те покрылись мелкой рябью, пробегающей от одного берега к другому. Волосы Лили трепыхались из стороны в стороны, будто огненные крылья сказочного существа. Эйден помог ей подняться на борт вертолета, а затем поднялся сам, и огромная железная стрекоза оторвалась от земли, легко взмыв вверх. Она поднималась все выше и выше, пока клочок участка, на котором разместилась клиника имени П. Уилфреда, не превратилась в маленькое пятнышко, а затем рванула вперед, рассекая на своем пути строптивый ветер.

Лили, как ребенок, восхищалась миниатюрными городами, лесами, океаном… Она много раз летала на самолете, но таких ярких эмоций никогда не испытывала. Все-таки вертолет набирает меньшую высоту, чем самолет, и можно тщательнее разглядеть, как кипит жизнь внизу, – Эйдену это напомнило наблюдение за муравейником. Он сам не впервой сидел в кабине вертолета – полтора года назад на его попечении находился особый пациент, с аристократической родословной, и он возил Эйдена в свой замок на отшибе в Шотландии. И всегда повествовал неспеша, с лирическими отступлениями, увлекательные истории, сформировавшиеся во времена европейского Средневековья: будь то о войне или о нищей простушке Феодоре, ставшей по волею судьбы императрицей Византии.

Вскоре они прибыли на обособленный безызвестный остров, чьи окрестности можно обойти неторопливым шагом за каких-то полчаса. Он отличался серо-бурым каменистым ландшафтом и уникальными видами флоры и фауны. Посреди острова, точно сердце, разместилось модернистское архитектурное сооружение, встроенное прямо в пологую и полуразрушенную старую скалу. Покрытое мшистым изумрудным камуфляжем, оно легко сливалось с густой экзотической растительностью.

Одинокое здание производило впечатление, что здесь проживает обычный отшельник, решивший вернуться в лоно природы. Несмотря на непрекращающийся клекот птиц и рокот диких зверей, забытый, первородный покой пронизывал это место. Но только не сердце Эйдена: исполнившись тревогой, оно забилось, как пичужка в клетке.

Эйден подумал, что это и есть главный орган «Паллады», однако ошибся – организация разместилась под землей, и прежде, чем добраться до ее мозга, пришлось преодолеть запутанную – словно центральную нервную систему – сеть тоннелей, прорытых в древних пещерах и протянувшихся на десятки метров. Туда, вниз, их сопроводил уже знакомый доктор К. Нельсон, статный мужчина с черными глазками, тонкими черными усиками и аккуратными классическими бакенбардами. Заодно упомянул, что в некоторых необжитых тоннелях остались нетронутыми сталактиты и сталагмиты, а еще красивые полупрозрачные кристаллы, а если добраться до последней, девятой, развилки и свернуть направо, то можно обнаружить грот и чистое голубое озерцо с водопадом. А затем мужчина отвел их в просторное светлое помещение по типу больничной палаты. Она была оснащена шестью функциональными кроватями и ультрасовременным оборудованием, соответствующим стандартам здравоохранения США. В общем, обслуживание здесь блюли на уровне крупных городских медучреждений, и все благодаря господину Т. Уилфреду, о чем гордо заявил доктор К. Нельсон.

«Как непредсказуемо», – с пренебрежением фыркнул про себя Эйден.

Господином Т. Уилфредом оказался тучный человек, и нет, к сожалению, он не выглядел, как помолодевший граф Дракула, испивший свежей сладкой крови своих жертв. Старик был полностью седовлас и испещрен морщинами, как мятое покрывало, что соответствовало его почтенному возрасту. Его частично парализовало, поэтому большую часть времени он был прикован к постели, а при необходимости передвигался лишь в инвалидном кресле, и то с помощью медсестры, которая за ним ухаживала. Его лечащим врачом являлся сам доктор К. Нельсон.

Эйден и Лили удобно устроились на мягких стульях, стоящих возле кровати господина Т. Уилфреда.

Эйден начал разговор первым:

– Здравствуйте, господин Уилфред. Меня зовут…

Господин Т. Уилфред тяжело махнул левой ладонью, чтобы Эйден замолчал.

– Я знаю, кто вы, мне уже об этом доложили, – произнес старик с таким усердием, будто вот-вот задохнется. Сделав короткую паузу, он втянул ртом воздух, а затем продолжил: – И бросьте все эти формальности. Просто Торвальд. Все-таки Кайл Хейз был моим коллегой и по совместительству хорошим другом, поэтому будет весьма приятно подружиться и с его сыном.

Он сипло, с коротким свистом, выдохнул.

– Да, конечно… Торвальд. Мы рады с вами познакомиться.

Торвальд на секунду прикрыл дряблые веки и чуть взболтнул мясистым подбородком, покрытым бородавками, тем самым выразив довольство.

– Я польщен. Что ж, вы наверняка ожидали нудный продолжительный монолог о проекте «Трансома», – старик говорил медленно, монотонно, ненарочно растягивая слова. Его раскатистый голос будто доносился из глубины обширного чрева. – Однако я воздержусь от бесполезных речей и лучше покажу то, ради чего вы сюда явились. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, не так ли?

Эйден и Лили в унисон закачали головами.

– Отлично, – булькнул он с удовлетворением на лице. – Мэри, помоги мне! – на утробный зов примчалась женщина лет сорока пяти в длинном белом халате и белой шапочке, из-под которой выбивались каштановые игривые кудряшки. Ее бесцветные потрескавшиеся губы растянулись в улыбке при виде Эйдена и Лили. Она разместила Торвальда в кресле, после чего покатила его по длинным узким каналам-коридорам. Эйден, Лили и доктор К. Нельсон засеменили за ними вслед, как неуклюжие птенцы за уткой-матерью. Эйден в шутку назвал их группу «Золотая пятерка».

После пятого поворота они прибыли к Трудовому комплексу, заключавшему в себе научно-исследовательские лаборатории (НИЛ). Массивная дверь с электромагнитным замком отделяла НИЛ от остальных зон; кстати говоря, под землей созданы все необходимые условия для поддержания комфортной жизни. Здесь есть столовая с разнообразным меню, игровой и спортивный залы. Наружу все сотрудники организации «Паллада» выбираются в основном вечером и ночью, чтобы подышать свежим воздухом. Днем почти всегда парит жара, растапливая камни и иссушая травы. Торвальд кратко поведал, как они разжигают костер и жарят на нем картошку, сосиски и рыбу, а еще пьют пиво, пляшут и распевают песни. Старик, естественно, лишь наблюдает за их весельем, вспоминая лучшие дни своей молодости. Для него важно, чтобы люди не испытывали стресс и не чувствовали себя запертыми, как крысы в клетке. Да и работа благодаря отдохнувшим телу и разуму идет легче и быстрее.

Каждый из «Золотой пятерки» прошел через воздушный шлюз. На территории НИЛ были установлены Дезинфекционные камеры – системы для автоматического обеззараживания. Торвальд велел всем пройти процедуру обеззараживания, а после взять в гардеробе полный медицинский комплект: шапочку, тканевую маску, стерильный халат, перчатки и обувь (резиновые одноразовые тапочки). Приодевшись, Эйден стал волноваться пуще прежнего, так отвратно он себя не чувствовал, даже когда впервые очутился в кресле у стоматолога в свои три года. Он нервно осматривался по сторонам: почти все кабинеты представляли собой стеклянные кубы, отчего напоминали огромные аквариумы, только вместо рыбок туда-сюда сновали странные люди в белой униформе, увлеченные работой. Несколько мужчин и женщин, отвлекшись, с любопытством изучали новоприбывших гостей, а некоторые из них радостно замахали руками: очевидно, народ тут весьма добрый и дружелюбный. А значит, Торвальд не соврал и делает все возможное, чтобы люди не считали себя плененными монстром, насильно лишившим их воли и желаний.

Вероятно, старик и правда неплохой человек, и вера в это давала ложную надежду, что он спасет Самюэля.

Эйден обычно не склонен к антиципации, но сейчас не тот случай. Он непроизвольно настраивал себя, что Торвальд гарантирует им положительные результаты.

Несмотря на свои атеистические убеждения, для него Торвальд стал в каком-то смысле Богом.

А Богу ведь все подвластно, не так ли?

И болезнь отступит, и даже сама смерть.

«Золотая пятерка», как по команде, замерла напротив отдела под номером «7». Данный отдел организует и реализует на практике результаты научных исследований и разработок. Торвальд предупредил: то, что им предстоит увидеть, способно вызвать шок. А потому попросил Мэри дать Эйдену и Лили «Сайлент». Это были мятные жевательные таблетки зеленого цвета – препарат, разработанный «Палладой» и находящийся на стадии тестирования, – устраняющие нервозность, страх и излишнюю мнительность. Побочные эффекты: эйфория, легкое головокружение, внезапные приступы хохота; в редких случаях: сонливость и тошнота. Эйден и Лили приняли таблетки неохотно, однако спорить не стали. Им хотелось поскорее выпотрошить все тайны проекта «Трансома».

Обширный отдел был поделен на несколько секций, одна из них была «запрещенной». Доступом в запрещенную секцию владели только сотрудники, имеющие непосредственное отношение к этой секции. Даже Торвальд мог попасть туда только с позволения заведующего седьмым отделом. Старик сделал запрос для «Золотой пятерки» о разрешении на посещение запрещенной секции в связи с неотложными обстоятельствами. Когда запрос приняли и обработали, у входа в секцию их встретил младший научный сотрудник Р. Грин. Пригласив внутрь, он заодно ознакомил под роспись с требованиями инструкции «О правилах безопасного поведения».

«Золотая пятерка» угодила в эпицентр суеты: каждый сотрудник занимался своими обязанностями, ни один не присел хотя бы на минутку. Торвальд услужливо пояснил, что некий объект «К» совсем недавно извлекли из «капсулы искусственной гибернации», но его поддерживали из некоторых соображений в бессознательном состоянии, то есть под наркозом, и постоянно проводили различные тесты. Объект «К» являлся важной частью проекта «Трансома».

Приблизившись к объекту «К», Эйден сначала ничего необычного не заметил: молодой мужчина в голубой больничной рубахе неподвижно лежал в кровати. От его тела тянулось множество разноцветных проводков, подключенных к различным измерительным приборам – в том числе к капельнице с анестетиком, – отчего походил на спящего робота-гуманоида.

Мужчина выглядел очень худым, почти как сам Эйден.

Его глаза закрывала пожелтевшая марля. Она прятала половину лица.

Сухие губы плотно сжимались в тонкую линию.

Рыжие волосы, отросшие до плеч, немного спутались, хотя, по словам старика, медсестра постоянно их расчесывает. Но они все равно сплетаются между собой, будто обладают собственным разумом.

Чем дольше Эйден глядел на мужчину, тем больше он казался ему знакомым.

«Но это же невозможно…»

Затем спросил Торвальда, можно ли снять повязку, чтобы лучше его разглядеть.

Тот ответил согласием: «Ведь именно ради этого мы все собрались».

Когда Эйден избавился от повязки, Торвальд с упоением заговорил.

Хотя еще несколько минут назад заверил, что «воздержится от бесполезных речей».

Тем не менее, Эйден был не прочь послушать всю историю от начала до конца из первых уст.

И Лили тоже навострила уши.

Словно пронырливая журналистка, готовая добыть эксклюзивное интервью для компрометирующей статьи в газете.

– Еще в начале семидесятых Кайл Хейз писал докторские диссертации о бессмертии, суть которого заключалась в клонировании и переносе собственного сознания в клонированное тело. Таким образом, больной получал совершенно новое здоровое тело с почти идентичной ДНК, что минимизировало побочные эффекты. Кайл наряду с этим рассматривал пересадку мозга, но при различных заболеваниях эта процедура невозможна. Трансплантация сознания (памяти) при этом исключала любые риски.

В тысяча девятьсот семьдесят пятом году Кайл стал посещать популистские закрытые семинары и конференции, где читал собственные диссертации, делился мыслями. Некоторые заявления воспринимались публикой критично, его обвиняли в кощунстве над божественным замыслом – ведь «Богу нельзя перечить и невозможно его превзойти» – и даже называли «сумасшедшим», благо не кидались протухшими яйцами и помидорами. Впрочем, и среди членов протестантских, католических и других конфессий нашлись те, в ком Кайл сумел посадить зерно вдохновения, подарив надежду в светлое завтра.

Подобные мероприятия посещал и я. Я приметил Кайла сразу – он заинтриговал меня вольными речами, мечтами об утопическом будущем, где люди забудут о болезнях, старости, смерти. Они смогут наконец узреть собственными глазами, как сквозь века переворачивается мир. Я сам был извращен подобными идеями, и слушая Кайла, стал ими одержим, как демоном. Лишь раз мне удалось поговорить с Кайлом с глазу на глаз, обсудить волнующие меня детали, и как только я остался удовлетворен его ответом, то не мешкая завербовал в свою организацию. Это случилось в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Спустя полтора года совместной работы зародилась концепция проекта «Ре». Еще до его осуществления я вверил Кайлу руководство. А Генри Андерса, которого я так же подобрал, как и Кайла, только пятью годами ранее, он взял себе в напарники, назначив на должность инженера-исследователя I категории.

В конце тысяча девятьсот восемьдесят третьего года появились первые зачатки «Ре».

Как только проект начал обрастать плотью и кровью, мы придумали ему имя «Трансома». Да-да, именно «Трансома». «Ре» – лишь дурацкое рабочее название, означающее не только «реплика», но и «реинкарнация», то есть «перерождение». Но в документах мы использовали именно «Ре», так как к нему меньше всего возникало вопросов.

«Трансома» для нас был точно ребенок. Мы растили его, воспитывали. Я впервые по-настоящему понял, что такое «стать отцом».

Десятого августа тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года у Дженнифер Хейз обнаружили рак четвертой стадии. Она подверглась интенсивной терапии. Тогда же Кайл задумался о реализации проекта «Трансома». К тому времени проект был готов к подобному опыту, и мы всеми усилиями взялись за его дело.

Пятнадцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят девятого года мы создали одиннадцать клонов сына Кайла Хейза. То есть, твоих клонов, Эйден. Клонов выносили «суррогатные матери». На самом деле клонов насчитывалось почти три десятка, но многие из них вышли неудачными. Дефектными. Их отправили в утилизацию – разобрали на здоровые полноценные органы для нуждающихся детей, отходы кремировали.

Одиннадцать клонов мы разделили на две группы: группу «Альфа», куда попали три лучших образца, и группу «Бета», куда вошли все оставшиеся. Группе «Альфа» мы предоставляли все необходимое для полноценного интеллектуального, духовного и физического развития. Вторая группа лишилась всех преимуществ воспитания и не получала ничего, кроме качественной пищи. Мы предприняли столь радикальные меры, чтобы мозг клонов оставался предельно «чистым», как лист. Каждый клон содержался в замкнутой глухой комнате без малейшей возможности взаимодействия с другими клонами, но при этом получал минимальное внимание от своей личной «няни». К слову, «няня» с ребенком никогда не разговаривала. Естественно, идеально «чистым», или «пустым», живой мозг сохранить невозможно – это крайне сложное биологическое устройство, способное как усваивать любую информацию из «вне», так и регенерировать ее самостоятельно на основе уже приобретенной. Мозг выстраивает нейронные связи особенно активно в первые три-четыре года, поэтому для нас данный период был довольно сложным. Однако соблюдение строгих правил позволило получить незапятнанный человеческой грязью материал для дальнейшего использования в экспериментально-исследовательской деятельности.

Эйден слушал старика в пол-уха и не отрываясь смотрел на собственное отражение. Лицо молодого мужчины – объекта «К»[7] – казалось идентичным, но после тщательного изучения Эйден обнаружил некоторые отличия: розоватую тонкую кожу покрывало меньше веснушек, морщин. Нос выглядел крючковатым, брови имели резкий изгиб. В целом черты были четче, острее… Молодой мужчина походил на какую-то хищную птицу.

Невероятно.

Они словно родные братья-близнецы.

Как Лили и Самюэль.

Торвальд в свою очередь не унимался, продолжая вещать со скрежетом немазанного колеса:

– На дворе шел декабрь тысяча девятьсот девяносто пятого года. Клоны, как раз достигнув шестилетнего возраста, подверглись испытаниям переноса сознания. Правда, Кайл хотел дождаться их юности, хотя бы наступления двенадцати лет. Так как их мозг не успел достаточно сформироваться – ведь, как известно, мозг «созревает» примерно к двадцати пяти, а то и тридцати годам, – то результаты экспериментов заранее признали фиктивными.

Но времени уже совсем не оставалось.

Дженнифер таяла буквально на глазах, как весенний снег.

К несчастью, ни один эксперимент не удался. Однако один из клонов, как ты уже понял, остался нетронутым, так как был единственным запасным экземпляром класса «Low», то есть низшего качества – всего существовало три условных класса: «Great», «Middle» и «Low», – поскольку родился с врожденным пороком сердца. Безусловно, мы сделали все возможное, чтобы недуг мальчика совершенно не беспокоил. Мы вырастили объект «К» в абсолютном неведении об окружающей среде, чтобы его память не засорялась лишней информацией. Как только ему исполнилось двадцать семь, он стал зрелым мужчиной. Именно тогда мы подвергли его химическому анабиозу. Чтобы при независящих от нас обстоятельств однажды встретиться с тобой.

И вот ты здесь, Эйден Хейз.

Эйден склонился над объектом «К». Своей почти идеальной генетической копией. Сняв перчатку, он протянул дрожащую руку и кончиками пальцев коснулся чужой чуть шершавой щеки. Она оказалась очень теплой. А затем переместил пальцы на область жилистой лавандовой шеи, где ритмично пульсировала сонная артерия.

«Живой».

Такой же живой, как он сам.

Эйден резко отдернул руку, будто обжегся.

Торвальд это увидел и замолчал, усмехнувшись краешком губ. Старик вслух заметил, что клонирование – лишь капля в море. То, что смогут творить люди в будущем, всколыхнет вселенную и ввергнет в ужас противников гностицизма.

Потому что сами люди станут олицетворением Демиурга.

Прокашлявшись, Торвальд стал поспешно заканчивать свой рассказ, так как трепля языком его быстро утомила и вывела из равновесия хорошее самочувствие. На него резко навалилась усталость, и он сонливо зевнул.

– В апреле тысяча девятьсот девяносто шестого года Дженнифер Хейз, к сожалению, скончалась от рака.

Столь ужасная трагедия сломила Кайла, но он не прекратил свои исследования. Третьего июля две тысячи восьмого года Кайл решил поучаствовать в проекте сам. Но специальный аппарат «COBI»[8], с помощью которого производился перенос сознания, вышел из строя и буквально поджарил его мозг. – Торвальд украдкой взглянул на Эйдена, явно ожидая определенной реакции. Удивление, замешательство… Разочарование и, наконец, гнев.

Однако Эйден не повел и бровью: он нашел подлинное свидетельство о смерти Кайла Хейза с печатью организации «Паллада», отправленное на электронную почту Генри Андерсом. Будто Генри предвидел, что оно однажды попадется на глаза его сыну. Свидетельство, которое Эйдену предоставили на руки – оказалось фальшивкой, подброшенной с инициативы все той же «Паллады». Молодой мужчина спокойно принял к сведению, что судебно-медицинская экспертиза констатировала смерть Кайла от ишемического инсульта. Однако к нему закралось сомнение в произошедшем, когда без его ведома тело родителя подвергли кремации, очевидно, чтобы скрыть следы после несчастного случая. «Паллада» пресекла таким образом расследование причины обширного ожога мозга, которая могла привести коронера прямо к ним на порог.

[7] К – 11 буква по счету в английском алфавите. То есть, данный клон – одиннадцатый образец, оставшийся после неудачных экспериментов.

[8] «Copying of brain information».

Эйден справедливости ради мог броситься с обвинениями (заодно с кулаками) на Торвальда, однако резонно отметил, что отец не одобрил бы его поступок – ведь он и сам был готов пойти практически на что угодно, лишь бы уберечь проект «Трансома».

Торвальд смекнул, что Эйден обо всем в курсе и без лишних объяснений невозмутимо продолжил декларировать:

– К сожалению, на тот момент за ТОиР[9] аппарата «COBI» отвечал не Генри Андерс, а Дэвид Холл, которого я сразу же отстранил от дела, лишив его всех заслуг и запретив заниматься любой научной деятельностью. Узнав о гибели Кайла, Генри не захотел более состоять в «Палладе» и сразу же нас покинул.

Естественно, после ухода двух Великих умов, наш ненасытный, мятежный пыл погас, но все-таки мы осмелились продолжить работу над проектом «Трансома». Однако теперь использовали немного иные методы для переноса сознания. Так, например, мы клонировали не тело, а только мозг. Выращенный мозг мы пересаживали в тело здорового подопытного. А затем трансплантировали память больного подопытного в мозг здорового. Вы знаете подопытных под кодовыми именами «РОТС» и «ТOM», стандартизированными для отчетов. Это аббревиатуры, первая расшифровывается как «убежище души»[10], а вторая – «дом памяти»[11]. Пару мы обычно называли Том Ротс, как старого доброго знакомого. Так было проще ставить свои незаконные эксперименты над людьми.

Самым первым добровольцем, «одолжившим» свою память, стал наш сотрудник – лаборант Джонатан Август Лейс.

После гибели двадцать четвертого объекта «ТОМ» мы поняли, что идем по неверной дороге, и нам пора выбрать иной путь. Так, двадцать первого мая две тысячи шестнадцатого года мы завершили проект «Трансома».

Торвальд многозначительно замолчал. Эйден ожидал, что он скажет что-то еще, но старик лишь таращился мутноватым взглядом на объект «К» и что-то сосредоточенно обдумывал, облизывая пересохшие губы. Лысина на макушке жирно блестела в голубоватом свете люминесцентных ламп.

В воздухе витало напряжение.

И легкий холодок.

Отчего-то доктор К. Нельсон пребывал в прострации. А медсестра Мэри непрестанно потирала сухие ладони, будто ее мучил зуд.

Первой в разговор вступила Лили:

– А кто будет заниматься проектом? Вы?

– Я буду курировать, но придется нанять новых специалистов, в том числе вернуть профессора Бенедикта Томпсона, вовлеченного в сторонний проект. А еще втяну в работу своего давнего приятеля, Филиппа Ван Хоутема, он гелертер до мозга костей, но крайне мудрый человек. По натуре флегматик-интроверт, софист, нигилист. Без него, боюсь, мы не справимся.

– Вот как. Хорошо. – Лили нервозно жевала губы, морально готовясь задать следующий вопрос.

– Значит, Эйден станет подопытным мышонком? Я хотела отдать в жертву себя, но, как погляжу, в этом нет никакой надобности.

– Да, верно. Именно Эйден.

С плеч Лили будто гора свалилась. Она доверяла мужу, но не настолько, чтобы оставлять больного брата на его попечении. Томас не причинил бы вреда Самюэлю, но брату нужна забота и поддержка, что, конечно же, Томас дать ему не способен. В качестве запасного варианта есть еще Сара… но Самюэль ее на дух не переваривает.

Молодая женщина с облегчением выдохнула и позволила себе улыбнуться.

– А как происходит перенос памяти? Я правильно поняла, что «оригинальный» Эйден все забудет?

«Будет жаль, если такое случится», – она с напускным безразличием хмыкнула.

Жизнь Эйдена не так ценна, как жизнь ее родного брата.

И если с ним произойдет что-нибудь плохое, она с легкостью это переживет.

– Ох, нет же! Вы неверно истолковали слово «перенос». Что такое наши мысли и чувства? Это электрические и химические сигналы, по своей сути – информация, преобразованная в удобную форму энергии с помощью когнитивной функции мозга, или перцепции. А «COBI» считывает эту энергию, трансформирует в понятный для него некий «код», и затем внедряет в мозг. Подобный процесс происходит при копировании информации с компьютера на внешний носитель, например, диск. Так что Эйден останется всеми нами любимым Эйденом.

«Хах, переживала почем зря», – Лили закатила глаза.

– Но что будет потом? – вмешался уже Эйден. – Вы отдадите клону всю мою память, и он станет мной?

– М-м-м, нет, что ты. Тобой «К» не станет ни в коем случае, так как обладает уникальным темпераментом, в том числе манерами, желаниями и мыслями. Индивидуально-психологические особенности будут проявляться во всем, поскольку «COBI» не способен переписывать личность. Однако «К» будет заново учиться: говорить, читать, писать, но весьма интуитивно. Ведь все необходимые уроки «К» получит вместе с твоей памятью, Эйден. Кстати, с этой секунды ты его наставник, поэтому на некоторое время Безымянный остров станет твоим домом.

– С-станет моим домом? – Эйден опешил от столь спонтанного заявления. – Что вы имеете в виду?

– Я запрещаю покидать остров до окончания проекта «Трансома». Тебе придется жить здесь в течение восьми, девяти или даже десяти месяцев.

У Эйдена резко закружилась голова и он упал на колени.

– Я не могу… – молодой мужчина схватился за волосы, – бросить своих пациентов на произвол. Не имею права!

– Эйден! – возмущенно воскликнула Лили. – Не слушайте его бредни, прошу, господин Уилфред! Он, конечно же, останется.

Лили слегка пнула Эйдена по лодыжке.

«Господи, заткнись!» – ядовито прошипела она себе под нос.

– Могу я хотя бы попрощаться с ними? И… я хочу увидеть Самюэля прежде, чем приступим к эксперименту. Чтобы поговорить с ним… Нам нужно очень многое обсудить.

На самом деле Эйден все эти два дня готовился к встрече с ним.

Он бы готовился еще много дней.

Даже не предполагая, как быстро она случится.

Завтра…

Он увидит Самюэля завтра.

«Самюэль…»

Торвальд сурово нахмурился, так как не привык идти на уступки, но все-таки дал свое согласие.

– Даю тебе срок: ровно двадцать четыре часа на разрешение всех твоих проблем. Завтра в это же время ты обязан прибыть сюда, понял, Эйден? На моем вертолете. – Торвальд напыжился, шамкая губами, он озабоченно обдумывал, не упустил ли чего важного из виду, когда над ним склонился доктор К. Нельсон. Они горячо зашептали, вступив в спор, однако Торвальд быстро сдался и жестом попросил доктора замолчать. Тот, выпрямившись, надсадно прокашлялся в кулак. Торвальд проклокотал: – И не забудь прихватить медицинскую карту, нам необходимо знать все твои диагнозы для дальнейшей работы. Надеюсь, ты ничего от нас не скроешь, иначе эксперимент по переносу памяти накроется медным тазом. Я ясно выразился?

Скрепя сердце, Эйден кивнул.

– Да, Торвальд… Завтра в девять пятнадцать буду здесь.

«И приведу за собой всех своих демонов».

[9] Техническое обслуживание и ремонт.

[10] ROTS – «Refuge of the soul».

[11] THOM – «The house of memory».

***

Эйден, сморенный длинным информативным днем, не заметил, как отключился.

Ему чудились инфернальные образы.

Снился отец, снилась Лили.

А еще Самюэль.

Или не он… а кто-то очень похожий.

В черном балахоне.

И опутанный нитями с каплями крови, похожими на драгоценный гранат.

Этот кто-то снова улыбался.

И снова елейный голос пронзал, как сотни острых игл, самую душу.

«В тебе, Эйден…»

Молодой мужчина резко воспрянул, мгновенно очухавшись ото сна. Он провел прохладной ладонью по горячему влажному лбу.

Почему опять его мучает этот кошмар?

Это забытое воспоминание? Или больная фантазия мозга?

В тишине вдруг жалобно ухнул живот, оповещая, что на часах почти восемь утра. Отлаженный за годы режим питания в одно и то же время выработал рефлекс, который даже в экстренной ситуации не даст помереть от голода.

Удобный, но порой вызывает неловкость.

Эйден позавтракал импровизированным гамбургером с подогретым молоком. Он предпочитал козье молоко, нежное с насыщенным сливочным вкусом. Между тем, он подумал, что Самюэлю молоко никогда не нравилось, он плевался на него, рычал и опрокидывал кружку с белым нектаром, словно какую-то отраву. Эта черта в мальчике всегда забавляла Эйдена и одновременно расстраивала. Он как-то спросил, в чем причина его ненависти к молоку, и Самюэль ответил, что оно воняет, как коренастая псина дяди Чарли. Под «псиной» он подразумевал «безобразного жирного мопса Ронни, купленного из жалости на блошином рынке». Эйдену не приходилось нюхать мопса, но он поверил своему другу, заметив, что мопс не так уж плохо пахнет. Наверное, Самюэль не любил этого мопса, поэтому и молоко ему казалось противным.

Эйден по-доброму усмехнулся своей детской наивности.

Молодой мужчина почти час маялся, не зная, что надеть, хотя для него это никогда не являлось проблемой, но сегодня он чувствовал себя по-особенному. В итоге он выбрал классический серый костюм, в котором появлялся единственный раз на счастливой свадьбе Кэролайн Моррис. Она – выздоровевшая пациентка, а в прошлом жертва насильника.

Заодно Эйден обулся в черные броги и надушился парфюмом с тонкими нотками шалфея, кедра и сандала.

Неплохо бы к костюму прикупить дорогое вино.

«Я ведь не выгляжу, как представитель столичного бомонда? Самюэль терпеть не может лощеных снобов».

«Хотя, я скорее вылитый франт…»

«Ха-ха!»

До Ренгсторфф Авеню его обещала подкинуть Лили, точнее, до двери их дома. Она подобрала Эйдена без четверти одиннадцать, а еще с ехидством отметила, что Эйден принарядился, как на свидание. Естественно, молодого мужчину это смутило, и он лишь отмахнулся лаконичным «глупость».

– Ты уже попрощался со своими пациентами? – спросила Лили, вырулив на проспект.

– Я вчера разослал извинительные письма, а в ответ получил кучу благодарностей, – за несколько месяцев пребывания в «Палладе» он не только отдохнет от печальных слезливых историй, но даже успеет по ним заскучать.

– Ох, как трогательно, милого Эйдена все-все любят! – ласковым голоском пропела Лили.

– А еще Джордж Ли пообещал прислать мне бисквитный торт. Я дал ему твой адрес под предлогом, что буду на твоем дне рождения. У тебя ведь и правда скоро день рождения. У вас двоих, – тут же поправился Эйден. – Но Самюэлю сладкое нельзя. Так что, считай, я поздравил тебя заранее.

– Эйден, я же на диете.

– И муж тоже? Какая жестокая женщина!

– Томас нет, но… не хочу, чтобы он лопал торты и становился уродливым.

– Он не может стать уродливым от одного торта, Лили.

– А вдруг? Однажды я проснусь, а он – Джабба Хат[12]!

– Ага, как же! С таким успехом я бы уже давно правил небольшой империей.

– У тебя замашки Наполеона?

– Нет, я же шучу, Лили. Да и власть меня никогда не привлекала.

– Ну точно идеальный мужчина!

Эйден усмехнулся и покачал головой.

Они преодолели еще пару кварталов и наконец прибыли на Ренгсторфф Авеню. Эйден попросил Лили дать ему пару лишних минут, чтобы собраться с духом. На что она ответила, что не может ждать, пока Эйден наберется мужества, так как ее начальник вряд ли погладит по головке за опоздание. После услужливо намекнула, где припрятан ключ – и нет, не под цветочным горшком или ковриком, а внутри глиняного павлина, украшавшего белое крыльцо. Напоследок пожелала удачи и, чмокнув в щеку, умчалась вдаль на своей красной немецкой малышке.

Эйден бесцельно топтался на месте, напоминая самому себе незрелого мальчишку.

«Да что я за дурак? – ругал он сам себя, начиная злиться. – Мы так давно не виделись, а я торчу под дверью, как дворовый пес. Балбес!»

«Или сейчас или никогда».

Он поднялся по лестнице и отыскал ключ. Ключ пришлось доставать из «попы» павлина, заткнутой резиновой пробкой, что Эйдена, безусловно, позабавило. Он сразу расслабился и заулыбался, но тут же напрягся, когда услышал в ближайших кустах тоненький писк. Молодой мужчина сначала не обратил на него внимания, но когда писк стал настойчивее и громче, то захотел проверить его источник. Он наполовину залез в кусты, ощупывая все вокруг руками – вдруг это крохотный птенец, запутавшийся в ветвях или высокой полусухой траве, поросшей сорняками. Но, к его удивлению, это оказался вовсе не птенец, а серый котенок. Его лапки и мордочка были белее снега. Он жалобно плакал, наверное, от голода. Эйден не сразу сообразил, что с ним делать, и какое-то время стискивал в объятиях, поглаживая мягкую пушистую спинку. А когда осенило, что его стоит покормить, то в ближайшем магазине купил молока. Тот налакался вдоволь и от удовольствия заурчал.

Эйден растерянно вздохнул.

Еще этого не хватало.

У него ребенок на руках… то есть, котенок.

Точнее, кошачий ребенок.

Собственно, сути это не меняет. Не выбрасывать же его обратно в кусты.

Тогда Эйден попробовал его втюхать случайному прохожему. Он не уследил за временем и потратил примерно сорок минут на поиски потенциального хозяина. Молодой мужчина, как неприкаянный, слонялся по улицам, аллеям, переулкам и предлагал каждому встречному дрожащий комок. Когда ему надоело это бесполезное занятие, то решил взять котенка с собой.

В конце концов, Самюэль не посмеет выкинуть его из окна.

Он хороший человек.

Его лучший друг…

Эйден вошел внутрь.

Вокруг стояла сутемь.

Эйден от волнения часто задышал. Пульс участился, а сердцебиение стало столь сильным, что эхом отскакивало от стен.

Молодой мужчина позвал Самюэля, но его поприветствовала лишь тишина. Он крадучись двинулся вперед по узкому коридору – Лили как-то в разговоре упомянула про крайнюю комнату слева. Он отыскал ее и предусмотрительно спрятал котенка под пиджак. Тот, сытый, беззаботно дрых, свернувшись в клубок.

Эйден без стука осторожно отворил дверь и застал его.

– Самюэль…? – невольно вырвалось из горла.

Эйден не сразу его узнал. С тех пор, как он видел друга в последний раз, тот сильно возмужал. Перед ним предстал совсем другой человек.

Незнакомец.

У Эйдена от боли защемило в груди.

Самюэль, одетый в клетчатую пижаму, сидел на кровати в позе лотоса и сосредоточенно читал книгу с пожелтевшими страницами.

Эйден знал его голубоглазым блондином. Но теперь слегка растрепанные волосы имели смоляной цвет. На кончике прямого носа висели очки в изящной серебристой оправе. Идеально выбритое лицо казалось бледноватым и уставшим.

Однако, когда Самюэль поднял голову и увидел Эйдена, оно слегка порозовело.

Во взгляде небесно-голубых глаз читалось крайнее удивление.

И неприкрытая радость.

Но она вмиг померкла. Откинув книгу в сторону, мужчина почти с головой спрятался под одеяло.

– Эйден… – Самюэль был явно ошарашен его появлением.

Эйден опешил, так как не ожидал столь неоднозначной реакции, и заодно уточнил:

– Тебе Лили разве не сообщила?

– Что именно? Как ты явишься без предупреждения посреди ясного дня? – пробубнил недовольно Самюэль.

– Прости, я как-то не подумал. Давненько ни к кому в гости не захаживал, отвык, понимаешь? И да, странно, что Лили про меня ничего не сказала. Хотела сделать тебе сюрприз? – Эйден натянуто улыбнулся, подумав, что так неловко он себя еще никогда не ощущал.

– Пожалуй, ее сюрприз получился очень уж… – Самюэль замешкался, подбирая нужное слово, чтобы ненароком не обидеть.

– Непредсказуемым? – подсказал Эйден.

– Что-то вроде того. Ты застал меня врасплох. Да и мой внешний вид оставляет желать лучшего, – мужчина снял очки, протер их уголком пижамы и аккуратно положил на прикроватную тумбу. Как ни странно, без очков он казался гораздо моложе. Хотя старше Эйдена на три года. Варит эликсир из молодильных яблок, не иначе.

– Ох, перестань, ты выглядишь отлично! – Эйден не поскупился на комплимент.

– Больной с круглосуточным постельным режимом не может выглядеть отлично. Льстец! – напыщенно заявил Самюэль. – Я потолстел и заплесневел.

– Но мне правда нравится, как ты выглядишь, – пытался переубедить его Эйден, но, похоже, было бесполезно. – Чтобы улучшить настроение, я принес вот это!

Он достал из пазухи бутылку итальянского красного вина «Фантини» и слегка ею потряс.

Самюэль нахмурился и скрестил руки на груди.

– Алкоголь? Ты наверняка в курсе, что я…

Эйден покраснел, как рак, до кончиков ушей.

– Черт! Господи, прости! Я просто хотел хоть как-то разрядить обстановку, но в итоге все испортил!

Эйден так усердно готовился к встрече, что упустил из виду такую важную деталь. А теперь сгорал от стыда, желая провалиться сквозь землю.

– Пожалуй, выпью сам, а тебе в бокал налью обычной воды…

Самюэль засмеялся, аж до слез.

– Все нормально, Эйден. Я оценил твои старания. Однако мне неважно, что ты с собой принес. Мне важен только ты сам. Я счастлив, что ты заглянул ко мне. Хорошо?

Он тепло улыбнулся.

[12] Джабба Хатт (англ.: Jabba the Hutt) — персонаж киносаги в стиле космической оперы «Звёздные войны» Джорджа Лукаса и данной вселенной, огромный слизнеподобный инопланетянин.

Эйдену немного полегчало от его улыбки, но он все еще чувствовал себя виновато.

Точнее, паршиво.

Молодой мужчина жестом показал, что наведается на кухню. Он развернулся, чтобы выйти из комнаты, когда Сэмюель его окликнул.

– Мне показалось, или твой пиджак странно шевелится? – мужчина удивленно изогнул бровь. – Мне стоит опасаться «чужого», который вот-вот вылезет из твоего чрева?

– Ах, это… – Эйден в замешательстве почесал затылок. – В общем, я не мог его оставить. Его никто не хотел брать, поэтому…

Он взял в ладони спящего котенка.

– Котенок? Серьезно? Ты сплошное недоразумение, Эйден! – Самюэль всплеснул руками.

– Я могу позвонить в приют…

– Никуда не надо звонить! Дай его сюда, – потребовал Самюэль.

Эйден послушался. Он протянул котенка Самюэлю, и тот с нежностью прижал его к своей груди.

– Такой теплый… давно хотел кота. Но Лили запрещает – говорит, какашки нужно постоянно убирать. То же мне проблема! Я тут чахну от скуки, правда, есть еще Сара, моя сиделка, занудливая и жутко раздражающая. А вот котенок вполне может скрасить мое одиночество. Верно, пушистый друг? – Самюэль подхватил котенка под пузико и поднял вверх. Тот поддакнул, кротко мяукнув.

– Смотрю, ты весьма доволен. Могу я считать, что мой незапланированный подарок удался?

– Конечно! Твои предыдущие грехи авансом прощены.

– Что ж, рад это слышать, – Эйден улыбнулся. – Тогда я пойду.

– Что? Куда это? – в голосе Самюэля проскользнула паника. – Почему так рано?

– Успокойся, Самюэль. У нас куча времени, чтобы поговорить. Я лишь ненадолго схожу на кухню. А ты пока… развлекайся!

Он ухмыльнулся, пообещав вернуться меньше, чем через пять минут.

На пороге Эйден явился в одной рубашке (пиджак, видимо, посеял по пути) с двумя полными бокалами и опустошенной на одну треть бутылкой «Фантини» под мышкой. Он успел большую часть выхлебать из горла, чтобы усмирить рассудок и нервы. Самюэль тем временем играл в салочки с котенком.

– Кстати, ты уже дал ему кличку? – спохватился Эйден, а Самюэль тут же призадумался.

– Назовем его Кот! – выпалил Самюэль.

– Очень оригинально. Может, лучше Вилли?

– Аль Пачино!

– Самюэль…

– В честь меня? Ох, право, я так тронут…

– Да нет же! Тогда… что насчет имени Дик?

– Как Моби Дик, белый кит?

– Боже… сам тогда думай!

– Эйден!

– Что «Эйден?»

– Назову его Эйден! И нет, не в честь тебя! А в честь Эйдена Макгиди[13], ирландского футболиста, – лукаво ухмыльнулся Самюэль.

– С каких пор тебя интересует футбол? – Самюэль всегда любил гонять мяч, но к профессиональному спорту был настроен крайне негативно.

– Когда ты заперт в четырех стенах, начинаешь увлекаться всем подряд. Помимо всех футбольных трюков, я изучил авиационную промышленность, десять тысяч шахматных ходов, разобрался в классификации огнестрельного оружия, познал историю Афинского Акрополя, выяснил, как преодолеть экзистенциальный кризис, раскрыл тайну смерти Эдгара Алана По, начал учить арабский язык и стал отличать микроэкономику от макроэкономики.

– Да ты эволюционируешь! Раньше ты не был таким…

– Многогранным?

– Вроде того… Ох, давай уже чокнемся и выпьем за нашу встречу! Не зря же я купил это дерьмо… – вино, впрочем, было отменным, просто кое-кто корил себя за излишнюю суматошность и невнимательность.

Самюэль принял бокал, наполненный водой.

– На брудершафт? – уточнил он, и Эйден молча позволил переплести их руки.

Они залпом выпили все содержимое бокалов.

Самюэль поставил бокал на тумбу и откинулся на подушку. А Эйден прилег рядом. Он еще не был пьян, но голова слегка шла кругом, его покачивало, словно на волнах.

Разум постепенно обволакивался туманом.

Он не знал, о чем заговорить в первую очередь, поэтому бросил взгляд на котенка, задремавшего в складках пухового одеяла:

– Эйден, так Эйден. Плевать, хоть в честь моего прадеда Карла назови. Так и представляю, как ты орешь в пять утра: «Карл, куда ты нассал? Почему именно в мои тапки? В чем я провинился, Карл!?»

Самюэль звонко цокнул.

– Не-е-е, по-моему, вариант с Эйденом куда забавнее звучит: «Эйден, зачем ты наблевал на туфли Лили? А, нет, постой, ты молодец! Ох, что ты задумал на этот раз? Хочешь надудонить в мой ботинок? Нет, не смей, направь струю в другую сторону! В другую, Эйден!»

Эйден захохотал.

– У меня сейчас живот от смеха лопнет, дурак! – воскликнул он, и Самюэль потрепал его по волосам.

Он всегда любил трогать его волосы, Эйден это прекрасно знал.

И этот жест… такой знакомый и родной, всколыхнул в нем какие-то теплые чувства.

Эйден хотел что-то сказать, но вдруг затих.

Он жаждал обсудить с Самюэлем прошлое, проведенное вместе… но язык словно присох к небу. Язык совсем его не слушался, будто стал чужеродной частью тела.

Алкоголь брал свое.

Эйден совершенно не желал затрагивать больную тему, но одурманенный мозг настырно подкидывал перед глазами отрывки из сна.

Темный силуэт, ласковый приглушенный голос.

«Эйден…»

[13] Ирландский футболист шотландского происхождения, полузащитник английского клуба «Сандерленд», выступающий на правах аренды за «Чарльтон Атлетик».

– В тот вечер… – он внезапно нарушил тишину, Самюэль вздрогнул и покрылся холодным потом.

– Вечер? – спросил он, силой уняв дрожь в голосе.

– Да. Это был поздний вечер… я вообще-то почти ничего не помню, но мне кажется, там был ты…

Самюэль сжал кулаки.

«Только не это… только не так…»

– Что именно ты помнишь? Ты можешь рассказать мне все с самого начала?

«Господи, только бы не потерять самообладание».

«Впрочем, этого стоило ожидать… память мозга… крайне хитроумный механизм, беспощадный и жестокий. Она способна легко затаиться во времени, и так же легко явить себя, выползти из самых темных глубин забвенья».

«Мне стоит остановить его?»

«Попросить замолчать?»

«А, может, все-таки… это и есть мое искупление?»

«Или же воздаяние?»

«Которое я справедливо заслужил…»

– Я ужинал в кафе с товарищем по интернет-переписке, – начал Эйден.

И Самюэль понял, какой день он имел в виду.

  1. 07. 20011 год.

Но от этого осознания ему стало едва ли легче.

Тот день перевернул их жизни вверх тормашками.

Как чудовищный ураган. Неукротимый и буйный.

Разбросал по разным уголкам земли.

Но Самюэль никогда не жалел о том, что произошло в тот роковой вечер.

«Потому что я…»

«Защищал то, что мне дорого».

– Его звали Дарен… или Дастин. Черт, забыл его имя. Пусть будет Дарен. В общем, познакомился с ним совершенно случайно, мы немного поболтали, и он предложил встретиться. Он оказался забавным малым, немного чудным. На тот момент я вел жизнь сиротливого скитальца, поэтому был совершенно не против его компании. В итоге мы постоянно посещали то самое кафе… «Джек в коробке». Мы покупали фаршированные халапеньо, тако, бекон чеддер и кока-колу. Да так много, что образовывалась целая гора. Мы поедали ее несколько часов, пять, а то и шесть, а потом не могли вылезти из-за стола. С раздутыми животами мы торчали там, пока не стемнеет. Нас пару раз выгоняли на улицу, как каких-то беспризорников, кидая нам вслед объедки. Но нам было весело.

Самюэль видел Дарена вместе с Эйденом. Долговязый неказистый парнишка, очень улыбчивый. Было заметно, что Эйдену с ним комфортно.

«Я ненавидел Дарена за это».

Он так хотел подойти к Эйдену, заговорить с ним…

Но он сам оградился от друга.

Так как сделал кое-что очень…

Грязное.

Мерзкое.

Самюэль помнит, как опускался на дно душевных истязаний: он непрестанно хлестал огненную воду.

А потом ходил с ума.

Он не мог спокойно ходить по улицам среди людей.

И бросался на всякого, как дикий раненный зверь, рвал их в клочья, кричал и стенал…

Ему всюду мерещился Эйден… и он говорил с теми, чужими… Смеялся.

«Только не со мной».

И Самюэль желал впиться в горло каждого, кто хоть пальцем притронется к нему…

Благо рядом была Лили. Она до последнего терпела все это безумие, надеясь, что однажды Самюэль остепенится и перестанет разрушать все вокруг, в том числе себя самого. Но покой не приходил, Самюэль блуждал в кромешной тьме, потерянный и отрешенный. Тогда она стала его ориентиром, его лучом света, и сделала все возможное, чтобы вернуть брату прежнего себя.

Она помогла ему бросить пить и устроила на работу.

Обычным работягой, грузчиком. Но этого было вполне достаточно, чтобы Самюэль отвлекся от Эйдена на что-то другое.

Самюэль постепенно стал… смиреннее.

Он работал день за днем, проживая «день сурка».

Пока не увидел человека, невероятно похожего на Эйдена. Самюэль не сразу поверил своим глазам, сославшись на чрезмерную усталость – быть может, именно из-за нее он словил галлюцинацию.

Но она казалась такой реальной…

Самюэль решил за ним понаблюдать и дождался, когда он покинет «Джек в коробке». Самюэль следовал за ним примерно три квартала, удерживая дистанцию в тридцать метров и прячась в тени. В какой-то момент незнакомец обернулся, его лицо осветил придорожный фонарь.

«Эйден…»

Сердце Самюэля мелко затрепетало, как крылья мотылька.

«Эйден…»

Но он не посмел к нему приблизиться.

Он не имел права касаться его…

Больше никогда.

– Но в тот день… в тот самый злополучный день мы, как обычно, балагурили. Пили, ржали. А потом Дарен поведал мне, что сбежал из дома из-за проблем в семье. Его мать с отчимом знатно повздорили, дошло до рукоприкладства, а Дарен не хотел наблюдать все это дерьмо, так как ему надоело. Да, как ты верно понял, их драки возникали регулярно. И он свалил. На неделю, две, на месяц, он и сам и не знал… Он был готов ночевать с бомжами под мостом, лишь бы не жить с двумя бешенными псами.

Я звал Дарена к себе с ночевкой, желая ему помочь, но он отвергнул мое приглашение, поскольку не хотел «обременять своим присутствием». Как глупо… ведь я жил в пустом огромном доме совершенно один, он не мог доставить мне хлопот.

Видимо, у него имелись свои причины для отказа. Я не стал настаивать, противясь его праву выбора.

Но я задержался с ним намного дольше, чем планировал.

Когда я уходил, он проводил меня до перекрестка, а сам поплелся в какой-то дешевый отель. Мне на самом деле не особо хотелось возвращаться в свой унылый холодный дом. И я просто брел, брел… Специально не торопясь, чтобы растянуть время.

Самюэль постоянно приглядывал за Эйденом издалека. И когда наступил четверг, то неизменно последовал за ним, стараясь не выдавать свое присутствие: прятался за столбами, деревьями, сливался с редкой толпой или заскакивал в магазин и следил за Эйденом через витринное запотевшее стекло.

– И вдруг я услышал неподалеку странные шорохи и хрипы… Было похоже на борьбу… Я готов был убежать, так как не хотел подцепить проблем на пятую точку, но здраво рассудил, что, возможно кому-то понадобится моя помощь. И тогда я стал приближаться к тому месту, чтобы проверить, что происходит.

Самюэль резко остановился, когда заметил, что Эйден больше не двигается с места. Он стоял, как вкопанный, озабоченно вглядываясь вдаль, прислушиваясь. А затем стал красться, будто опасался кого-то спугнуть.

Самюэля это насторожило, однако Эйден мог услышать какое-нибудь животное или птицу, копошащуюся в траве. И в этом не было ничего удивительного.

Но приближаться к Эйдену он все-таки не решался, ограничиваясь короткими перебежками из тени в тень.

– Когда я добрался до проулка, откуда доносился подозрительный шум, то увидел… Увидел…

Эйден застонал и схватился за голову, свернувшись калачиком и повторяя единственное «увидел».

«Увидел…»

«Увидел…»

Самюэль положил ладонь на его макушку и запустил пальцы в мягкие волосы. Он стал успокаивающе их перебирать.

– Не волнуйся. Я помню, что ты увидел, – тихо произнес он.

«Я увидел твой страх».

«Он сковал все твое тело, ты застыл на месте, как каменная статуя».

«Ты не смел шевельнуться, так как узрел нечто ужасное».

«Чудовищное».

– Ты увидел, как ОН убивал ее. Ту женщину. Ты протянул руку вперед, видимо, подсознательно желая ее защитить. Но даже не сделал и шага в ее сторону, потому что ОН смотрел на тебя в упор. Тебе в глаза. Ты видел, как ОН кромсал ее ножом, словно паршивую свинью. А она не могла издать ни звука, так как он затолкал глубоко в глотку ее собственные чулки. Она мычала, изливалась кровью, слезами и соплями, в своих мыслях умоляла пощадить ее, до последнего вздоха, но ОН вспарывал ей брюхо, вновь и вновь, наслаждаясь процессом. Словно готовил изысканное блюдо.

Может, ОН даже кончил, копаясь в ее кишках.

Самюэль вглядывался во мрак, окруживший Эйдена со всех сторон, свет фонарей почти до него не дотягивался.

Улицы, как назло, опустели.

Самюэль не представлял, что Эйден мог застать в том чертовом проулке.

И если ему угрожала опасность, то вокруг не было абсолютно никого, кто бы мог прийти на помощь.

Он был один на один с монстром из темноты.

«Я…. Не могу…»

«Эйден…»

«Я бы хотел подойти к тебе…»

«Ненавижу себя за то, что сотворил с тобой».

«И эту ошибку невозможно исправить…»

– Но женщина сразу перестала быть интересной, как только ОН заметил тебя. Когда ОН выпрыгнул из-за угла, я сначала подумал, что это какой-то крупный дикий зверь, случайно забредший к нам с дальних лесов. Я, потрясенный, наблюдал за тем, как ОН набрасывается на тебя, опрокидывает навзничь и угрожающе нависает над тобой, как скала.

Мужчина с силой прижал Эйдена к земле, зажав его ноги между бедер, чтобы тот не брыкался.

И зафиксировал руки жертвы высоко над головой.

С минуту он смотрел Эйдену в глаза, и будто бы даже усмехался, ведь так легко смог поймать его в свою ловушку.

Ему хотелось позабавиться с Эйденом.

Выплеснуть на него все свои садистские наклонности: издеваться, мучить, слушать звуки агоний…

Эйден оцепенел от ужаса. Его глотку сдавила неведомая сила, и он лишь глухо сипел, захлебываясь собственным криком. Он безропотно пялился на безумный оскал, обнажившийся в хищной улыбке.

А затем мужчина замахнулся правой рукой, сжимающей нож, тот сверкнул металлом в слабом отблеске далекого света.

С заточенного лезвия капала еще свежая кровь.

– Апофеозом моей решимости стало его желание причинить тебе вред. Этот ублюдок полоснул тебя по груди. А после раздался твой отчаянный вопль, наполненный страхом вперемешку с болью. Мой страх вмиг сменился яростью, и я ощутил невероятный прилив сил. Я бежал наперегонки с ветром, боясь, что не успею остановить его прежде, чем он попробует нанести следующий удар. Я напал на него сзади, буквально налетев с разбега.

Самюэль запрыгнул мужчине на спину и крепко схватил за горло, перекрыв доступ кислорода.

Мужчина зашелся истошным кашлем, стараясь глотнуть хоть чуть-чуть воздуха, но безуспешно.

Он беспорядочно барахтался, размахивая руками, словно утопающий, и старался скинуть с себя Самюэля, как какую-то назойливую блоху. После нескольких тщетных попыток, он сумел вцепиться Самюэлю в лицо и сдавить челюсть до хруста костей. Из глаз Самюэля брызнули слезы, он тут же отпустил мужчину и резко отпрянул назад. Отпрыгнув в сторону, он покинул зону досягаемости. Мужчина, будучи крупным и на первый взгляд неповоротливым, на деле оказался довольно проворным, он тут же подскочил к Самюэлю, попытавшись его схватить. Но тот ловко увернулся от огромных лапищ, которые так и норовили сгрести его в охапку и разорвать на части.

Самюэль еще в школе занимался вольной борьбой – правда, недолго, – и успел усвоить несколько приемов для самообороны и атаки. Однако применить их на мужчине оказалось несколько сложнее, чем на партнере во время тренировок – как если бы тот был не понаслышке знаком со всеми технико-тактическими действиями. Между тем, Самюэль пытался нанести хотя бы один эффективный удар: под коленную чашечку или, например, в голень. Но мужчина уходил от всех его атак, будто заранее предвидел, куда Самюэль целится.

«Словно читает мои мысли, каждое движение».

Он точно проходил специальную подготовку, поэтому замечал каждую мелочь в поведении Самюэля.

– Поскольку задушить мне его не удалось, пришлось действовать иным путем, пустив в ход все свои умения. Но эта тварь уворачивалась от любых моих ударов, извиваясь, как уж на раскаленной сковородке. Мы исполняли устрашающий боевой танец и брали друг друга на измор. Кто первым устанет – тот и проиграл.

В итоге, у меня выносливости оказалось чуть больше, чем у него. Я выбрал самый удачный момент и молниеносно атаковал, выбив из его руки нож. Ох, это сразу сбило с него спесь. Ты бы видел его растерянный, обиженный взгляд. Будто ребенок уронил в речку свою драгоценную игрушку, и ту унесло течением в глубокий овраг.

Самюэль едва сдержался, чтобы не заржать.

Но лишь надменно осклабился:

«Знаешь, что ты только что сделал?»

Мужчина, естественно, промолчал.

«Ты ранил того, кто мне очень дорог».

«А знаешь, что я делаю с теми, кто пытается отобрать мое самое дорогое?»

Мужчина вяло качнул головой.

«Я уничтожаю его».

– Я бросился на него с ножом.

Самюэль ступил на грань безумия, он так хотел защитить Эйдена, что потерял всякое самообладание.

Мужчина стал торопливо отступать назад.

Но Самюэль, дав волю первородным инстинктам, стремительно его нагнал и нанес колотую рану в плечо. Тот истерично завизжал и упал на одно колено. А Самюэль, выпустив монстра на волю, позволил утолить ему свою жажду.

Чтобы эта тварь больше не приближалась к Эйдену.

Никогда в жизни.

– Я обрушивал на него град ударов, удар за ударом, удар за ударом, пока он валялся на земле, как мешок с дерьмом. Я не считал, сколько раз нож врезался в его обмякшую плоть, но мне казалось, втыкать его уже было некуда. Ублюдок стал походить на сырой кровоточащий кусок мяса. А я никак не останавливался, так как в тот момент ненавидел его больше всего на свете. И потому хотел показать ему всю свою ненависть, чтобы он в полной мере ощутил ее на своей шкуре. Правда, если подумать, то весьма забавно получилось: он вырубился уже после третьего или четвертого удара.

А я все продолжал его резать… я резал его, и резал…

Мне было плевать на него, на себя. Мне важен был только ты, Эйден.

Когда Самюэль удостоверился, что мужчина испустил свой поганый дух, только тогда угомонился. С макушки до пят его залила кровь, липкая и черная, как чернила. Она застлала ему глаза. Но все равно он мог прекрасно разглядеть Эйдена.

Тот сидел на земле, прижав колени к груди. Обхватив ноги, парень раскачивался вперед-назад и что-то тихо бормотал себе под нос.

Самюэль откинул нож в сторону и приблизился к другу. Он опустился на колени напротив него и обхватил горячими ладонями влажное от слез лицо.

«Эйден, смотри на меня, смотри. Все кончилось. Слышишь? Он больше не тронет тебя и пальцем».

«Эйден… все в порядке. Я осмотрю твою рану, хорошо?»

«Ох, тебя знатно потрепало. Рану стоит перевязать, благо она не такая серьёзная, какой могла быть».

«Мы тебя немножко подлатали, но тебя нужно отвезти в больницу, ладно?»

«Я вызову такси».

Самюэль отнес Эйдена на газон, усадив того на мягкую траву. Он хотел ненадолго отлучиться, чтобы отыскать телефонный автомат. Но Эйден, ощущая неимоверную слабость во всем теле, поднялся на ноги из последних сил, вцепился пальцами в его запястье и тихо прошептал:

«Останься».

«Эйден, я никуда не денусь, верь мне».

«Мне надо позвонить, так как тебе нужна медицинская помощь, понимаешь?»

«Ты истечешь кровью, если потянем время».

Но Эйден продолжал упорно твердить свое:

«Останься».

«Останься».

«Останься».

«Эйден, я никогда тебя не покину! Ведь обещал всегда защищать тебя, ты же помнишь?»

Самюэль приложил ладонь к его груди. Под пальцами он ощутил сердцебиение, сильное, ритмичное.

Живое.

Благодаря его усилиям.

Его чувствам.

«Я здесь, с тобой. В тебе…».

«Эйден».

– На такси я отвез тебя в больницу. Тебя госпитализировали, а я ушел, не дождавшись результатов операции. Я знал, что тебе помогут, так что доверился врачам. А мне нужно было обдумать очень многие вещи, в том числе убийство психопата. А дальше в моей жизни произошел полный кавардак. Если вкратце, то меня быстро вычислили, обвинив в жестокой расправе над Майклом Скифом. Однако убийство на меня вешать не стали, когда я рассказал, что защищал тебя. К тому же, он успел выпотрошить Хлою Паттерсон. Ей было всего двадцать девять лет. И, как оказалось, она была пятой жертвой по счету в течение почти двух месяцев. Так что мне сделали в некотором роде выговор и отпустили на волю. Где-то через четыре года нежданно-негаданно объявилась семья Майкла. Им было плевать, что их ненаглядный сынуля угробил пять человек, и шестым мог стать ты. А седьмым в очереди – я. Они потребовали на законных основаниях правосудия надо мной. К сожалению, им это удалось. Не знаю, может, имели хорошие связи, а может, предложили огромные деньги, чтобы выкупить мою свободу в обмен на заключение. Мне впаяли семь лет за то, что я защищал своего друга от серийного убийцы.

Самюэль тяжело вздохнул, а после воскликнул:

– Гребаное справедливое правосудие! Гори синим пламенем!

А вот Эйдену нечего было сказать. Да и что тут скажешь… ведь ему все это прекрасно известно. Но страх, ослабивший его дух, заставил это трагичное событие обратить в маленький гадкий секрет и надежно запереть глубоко в подсознании.

Чтобы до него никто не мог добраться, даже он сам.

Вот только…

Его воля оказалась тверже, чем воля Эйдена.

И Эйдену не хватало сил с ней совладать.

Секрет настойчиво вгрызался в мозг, вгрызался отчаянно и жадно, до тех пор, пока не образовалась узкая брешь. Но достаточная для того, чтобы он просочился наружу.

И он завладел душой Эйдена.

Он тяготил. Увлекал за собой. Подчинял.

Толкал в чудовищную пасть безумия…

Однако сейчас, когда секрет выбрался на поверхность, обнажив свой безобразный лик, и растворился в тенях прошлого, Эйден ощутил неведанный ранее покой.

Умиротворение.

Какое бывает ранним весенним утром, когда теплые лучи солнца падают на лицо.

Или так действует на него алкоголь… кто знает. Он очень давно не пил.

Эйден фыркнул и уткнулся носом в подушку.

Ему вдруг захотелось спросить кое-что важное лично для него.

– Значит, ты спас меня… тогда… – молодой мужчина замешкался, затем добавил: – Ты жалеешь об этом, Самюэль?

Он поднял голову и встретился взглядом с лазурными глазами.

Самюэль от столь неожиданного вопроса поежился.

Он придвинул Эйдена к себе и удобно расположил его голову на коленях. И вновь зарылся в его шелковистые, пропитанные цитрусовым ароматом, волосы.

– Эйден… Я много дерьма натворил в этой жизни. Но клянусь, о чем я никогда не жалел и не буду жалеть, это то, что спас тебя. Если бы я вновь туда вернулся…. Вновь увидел тебя там, беспомощного, раненного… то обязательно сделал то же самое. И если мне придется переживать тот день снова и снова… То буду убивать раз за разом того, кто посмел поднять на тебя руку. Ведь обещал всегда защищать тебя, помнишь? Так что не вздумай больше спрашивать меня о таком. А то поколочу!

– Хорошо, Самюэль.

Эйден довольно усмехнулся и закрыл глаза, уснув в его объятиях.

А Самюэль тихонько запел:

Я сел на мель в этом городе-призраке,
Стоп-сигнал мигает, а телефонные линии оборваны,
Снег хрустит от холода.
Он забрал мое сердце, я думаю, что он забрал мою душу.

Шторм всё приближается,
Он всё приближается…

Глава 4

Когда вертолет пролетал над Тихим океаном, Эйден с сожалением думал о том, сколько он еще не успел сказать Самюэлю. И как нескоро он сможет вновь его увидеть. Длинные месяцы будут тянуться, как целая вечность. Хватит ли у него терпения и сил выдержать предстоящее испытание?

Впрочем, они не виделись много-много лет, и ничего страшного не случится, если расстанутся еще на какое-то время. И не стоит забывать о том, что все делается лишь во благо Самюэля – Эйден должен пройти путь до конца, чтобы его спасти.

«У меня практика заграницей, – соврал Эйден. Естественно, всю правду поведать нельзя. Торвальд запретил разглашать какую-либо информацию о проекте ради всеобщей безопасности. – Я ухожу, но ты же понимаешь, что не навсегда?» «И… надолго ты уезжаешь? – взволнованно спросил Самюэль, приблизившись к нему почти вплотную. Он слегка склонил голову и поймал взгляд Эйдена. – Как скоро мне тебя ждать?» «Я не хочу обманывать тебя, Самюэль, – Эйден взгляд не отвел, хотя ему очень хотелось это сделать. Ложь – не его конек. – Точно не знаю, но, вероятно, я задержусь там больше, чем на пару месяцев. Так что мы встретимся, скорей всего, ближе к лету, не раньше. Я обязательно буду писать и звонить, не обещаю, что каждый день, но… регулярно». «Будто это как-то может заменить тебя. Лучше возвращайся…» – Самюэль воздержался от «ко мне», и лишь добавил «скорее». «Конечно! – Эйден выдержал неловкую пазу, а затем выпалил: – А знаешь, ты подрос! Стал выше меня на два, нет, даже три дюйма! А когда-то вставал на носочки, чтобы дотянуться до моего уха. Забавно…» Самюэль фыркнул в ответ на нелепое замечание и придвинулся еще ближе: «И правда», – с удовольствием отметил он. Его нос едва не уткнулся Эйдену в лоб, в том месте, где проходила линия роста волос. Самюэль мягко убрал челку со лба и поцеловал. А затем резко прильнул всем телом, прижав Эйдена к себе. В его объятиях Эйден ощутил всю палитру чувств: от счастья до ненависти и боли. Может, ему померещилось, но Самюэль едва слышно прошептал «прости».

Эйден покидал его с пустотой в груди.

Но теперь у него лишь единственная забота – чтобы эксперимент дал необходимый результат. Иначе все старания были напрасными.

Вскоре Эйден встретился с Лили, Торвальдом и остальными. К тому времени клон привели в сознание и перевели в другое отделение, поместив под видеонаблюдение. Эйден наконец застал его в состоянии бодрствования: молодого мужчину одели, накормили и заперли в одиночной камере, откуда он ничего не мог видеть и слышать. Лишь бледно-голубой свет дребезжал над головой – единственное электрическое «солнце» в затхлой каморке. Он сидел прямо, неподвижно; интересно, думал ли он о чем-нибудь? Например, почему он здесь? Однако Торвальд объяснил, что и раньше «К» видел эту «комнату», так что для него она сродни «родному дому», как нора для лисы. Эйден ненароком вспомнил Бетти и лис, которых она помогла загнать и умертвить. Честно говоря, «К» мало походил на лису: его взгляд был застывшим, стеклянным. Да и в целом выражение лица казалось каким-то отрешенным, непроницаемым; у робота-гуманоида на металлическом лице, обтянутом эластичной синтетической кожей, проявляется и то больше эмоций.

Эйден осведомился о ближайших планах, и Торвальд известил, что ранним утром – в восемь часов – Эйдену предстоит пройти диспансеризацию, включающую в себя комплексное обследование и сдачу анализов. В течение суток все результаты будут готовы, и тогда можно будет приступить к следующему этапу эксперимента.

На ночь Эйдену позволили принять горячий душ, переодеться в стерильную хлопковую пижаму, дали поужинать подогретым топленым молоком с овсяным печеньем и отослали в комнату отдыха для персонала, напоминающей спальную часть армейской казармы с двухъярусными койками. Внутри помещения стоял совершенный мрак: непроницаемый, густой, всепоглощающий, поэтому даже на ночь три блеклые люминесцентные лампы обязательно оставались включенными. Эйден занял нижнюю койку, а Лили легла по соседству, забравшись на второй ярус; вообще-то, после возвращения Лиама, она сразу собиралась отправиться домой, но передумала, так как хотела самолично понаблюдать за ходом эксперимента. На работе она взяла недельный отдых, сославшись на «ослабленный иммунитет». А брата решила проведать на следующий день после обеда, заодно соврать, что зависает у подружки с ночёвкой. А врать она умела крайне убедительно, да и брат будет только рад, если Лили перестанет торчать у него над душой, контролируя каждый шаг, каждый вздох, словно болезнь его лишила дееспособности. Но ведь это было вовсе не так, и он был сам в состоянии о себе позаботиться. К тому же, не стоит забывать про Сару… и Томаса. В конце концов он не какой-нибудь изверг, и если Самюэль будет в чем-нибудь нуждаться, то он обязательно протянет руку помощи.

Эйден и Лили никак не могли уснуть, разговаривая о том, о сем, то и дело возвращаясь к Самюэлю.

– Он изменился, правда? – спросила задумчиво Лили.

– Да, – так же задумчиво ответил Эйден, – да, конечно. Столько лет минуло, было бы странно, если бы время его никак не коснулось. Заодно и ты изменилась, и я… От нас прежних практически ничего не осталось.

Он тяжко вздохнул, Лили вторила за ним.

– Я подарил ему котенка. – Эйден мягко улыбнулся, вспомнив, как Самюэль осторожно прижал его к себе.

– Что-о-о? – Лили резко встрепенулась, затряслась, будто ее шибануло током. – Ты что сделал?! Так, стоп-стоп, погоди… где ты вообще взял котенка?

– Возле твоего дома. Он сиротливо сидел в кустах и жалобно пищал, не мог же я бросить его на произвол судьбы. Поскольку он был совсем никому не нужен, я собирался забрать котенка себе, однако Самюэль попросил его оставить. И не удивляйся, если он будет звать «меня» – Эйденом теперь зовут котенка. Как известного ирландского футболиста.

«Котенок по имени Эйден. В честь футболиста, как же. Врун! – Лили прикусила губу и осуждающе качнула головой. – До последнего скрывает свои чувства. Может, время еще не пришло, и я слишком тороплю события?»

– Он сообщил причину, по которой я запрещаю заводить котов? – тон Лили стал суровым.

– Ага, цитирую: «Какашки нужно постоянно убирать…» Ты на самом деле не любишь котов из-за какашек?

– Господи, он, право, как избалованный отрок голубых кровей! Все-таки добился своего не мытьем, так катаньем! У меня аллергия на котов, и какашки тут вовсе ни при чем.

– Ох, аллергия… – Эйден отметил, что ее недовольство совершенно обоснованно. – Ты теперь выставишь Эйдена за дверь?

– Не называй его по имени! В голове невольно всплывает образ котенка с твоим лицом. Сам понимаешь, насколько это отвратительное зрелище!

– По-моему, у меня симпатичное лицо! Значит, котенок с моим лицом – тоже симпатичный!

– Нет, Эйден, это антропоморфное существо отнюдь не симпатичное! И… мы что, говорим об этом всерьез? Давай закругляйся, а то мне всю ночь будут сниться кошмары! – Лили кинула в него подушку, но промазала. Эйден запульнул в ответ – и попал в цель!

Молодая женщина насупилась.

– Хорошо, хорошо! – уступил Эйден. – Больше ни слова! И все-таки, что предпримешь?

Лили тщательно взбила подушку и удобно подоткнула под голову. Красные волосы разметались, заструились вниз, точно раскаленная лава со склона вулкана.

– Есть различные средства, помогающие бороться с аллергией. Все же, не заводить – одно, а выбрасывать из дома, как ненужный мусор – совсем другое. Если так поступлю, то буду чувствовать себя полной сволочью. Да и Самюэль возненавидит меня за такую антигуманную выходку. А еще… он определенно придется по душе Оуэну. Вот они вдвоем с братом будут тягать его за хвост, привязывать бантик к веревочке и учить приносить тапки.

– Оуэн, хм-м. – Эйден зацепил волосы на виске и потянул их в сторону. – Твой сын?

– Угу-м. Однако придется выбрать новое имя… Ишь, чего учудил! По его прихоти я каждый день буду слушать только: «Эйден, ко мне!», «Эйден, брось каку!», «Эйден, я тебя люблю!». Тьфу!

Эйден по-доброму рассмеялся.

– Глумись, глумись, пока можешь! – фыркнула Лили и зашлась игристым смехом.

Они оба перевели дух, и в комнате повисла гробовая тишина. Из коридора не доносилось ни малейшего шороха, подобное потустороннее безмолвие не царит даже на кладбище. Эйдену вдруг стало не по себе, и он снова вовлек Лили в разговор:

– Когда ты пришла ко мне, то я не поверил своим глазам. И все пытался понять, как так вышло, что мы, разделенные тысячами километров, вдруг оказались в одном городе? Таких случайных совпадений не бывает, верно?

Лили не повела и бровью: она ожидала, что рано или поздно Эйден спросит об этом.

– Самюэль нашел тебя, при чем совершенно неожиданно. Он не искал тебя специально, просто случайно увидел, как ты тусуешь с каким-то незнакомым парнем. Его Дарен зовут, не так ли?

– Да, наверное… мы давно потеряли связь друг с другом, я уж лица-то его толком не помню. Дарен удалился из всех соцсетей, заодно стер все данные о себе, у меня не сохранилось ни одной совместной фотографии. Я выяснил через общих знакомых, куда он пропал, и все как один твердили, что Дарен сбежал в другой город, подальше от своей юродивой родни. И чтобы никто его больше не искал, он отрезал все возможные пути, ведущие прямо к нему.

– Все было настолько плохо?

– Полагаю, да. Дарен не все мне рассказывал, но из того, что позволил мне узнать, я понял, что дело – дрянь. Я и сам советовал ему убраться из дома подальше, пока не случилась непоправимая беда. Мать с отчимом не просто напивались, а потом ругались в пух и в прах, а устраивали самые настоящие «собачьи бои». Выбивали друг другу челюсть, ломали пальцы, ребра… Однажды Патриция вырвала кусок мяса из плеча Бади. Зубами. Крику и крови было столько, что Дарен даже «скорую» и «полицию» вызывал.

– Ох, бедный… А что случилось потом?

– Ну, рану зашили, перевязали, Патриции и Бади прочитали лекцию, что так «делать нельзя» и отпустили восвояси. После этого случая Дарен стал сбегать из дома. Как ни странно, больше подобных инцидентов не происходило, однако заниматься рукоприкладством они не переставали, по-моему, им доставляло особое удовольствие мутузить друг друга, как боксерскую грушу. У них это явно переросло в зависимость. В психологии подобные отношения называются абьюзивными. В них преобладают манипулятивные действия, психологические атаки, угрозы… в общем, присутствует целый арсенал для «разносторонних насильственных отношений», где оба партнера заложники своих слабостей, своих больных чувств: превосходства, неполноценности… Жестокости. Это довольно сложные пациенты, говорю как психотерапевт. У мальчика действительно не было иного выбора – он мог лишь самостоятельно вырваться из порочного круга и начать собственную полноценную жизнь.

– Вот как… Надеюсь, у него все наладилось, – тихо проговорила Лили.

– Я тоже. Но мы уклонились от темы, Лили, – упрекнул ее Эйден.

– Ах, да, – как-то рассеянно произнесла молодая женщина. – Брат увидел тебя с другом. Естественно, он сначала не знал, что за тип такой, постоянно говорил о нем в презрительном ключе, что-то из серии «какой-то придурок». Но в более грубой форме. А затем сумел вас подслушать, и ты как раз назвал своего друга по имени.

– А дальше?

Лили перевернулась на бок. Хорошо, что Эйден не видел ее лица, так как оно исказилось от боли: еще чуть-чуть, и она разрыдается. Ей невольно пришлось вспомнить, что в то время испытывал Самюэль.

Он с каждым днем источался на глазах.

Разлагался, будто внутри давно умер.

Все началось с той вечеринки в доме семьи Травель. Самюэль вернулся только на следующий день, рано утром. Его руки были все в ссадинах, будто он в ярости колотил бетонную стену. Он несколько дней не разговаривал и почти ничего не ел. Запирался в своей комнате. Порой она слышала, как он плакал.

Он так отчаянно никогда не плакал.

На вечеринке определенно «что-то» случилось. И это «что-то» очень сильно изменило ее брата.

Сожрало изнутри.

Он явно чувствовал вину за произошедшее.

Перед самим собой.

Перед Эйденом.

Он стал избегать Эйдена, будто огня.

Вина и по сей день следует за ним по пятам, словно преданная дьявольская свита.

Она стала его второй кожей.

Вросла в мышцы и жилы. Проникла в сердце, в самую душу.

И заполнила их самой черной липкой тьмой.

Но лишь взгляд… единственный взгляд, направленный на Эйдена, смог пробудить в нем забытое сияние.

За время, проведенное в страданиях, он впервые смог улыбнуться.

«Что же ты такое скрываешь, брат?» – задавая этот вопрос, она уже будто бы знала на него ответ.

«Нечто непростительное».

Эйден об этом не заикается… и говорит о Самюэле с теплом. Может ли быть, что он ничего не помнит?

Не помнит, что сделал с ним Самюэль…

– Он наблюдал за вами исподтишка, когда на работе у него выдавалась свободная минутка. Это продолжалось недолго, так как ты с Дареном прекратил ходить в «Джек в коробке». Со дня трагического происшествия.

– У-м-м, Майкл Скиф… – на трезвую голову молодого мужчину перекосило. Находясь в легкой алкогольной эйфории, Эйден пропустил имя сквозь себя: оно показалось самым непримечательным, как и тысячи других. Но сейчас оно резануло слух, прошлось по нервам, как смычок по скрипичным струнам.

– Да, верно. Вы оба выжили после стычки с этим психопатом, и я даже не знаю, кому из вас двоих досталось больше: ты получил серьезное ножевое ранение, психологическую травму, от которой лечился несколько месяцев…

– Лет, – раздраженно поправил Эйден. Для него этот временной нюанс имел весомое значение: пролетевшие годы, что он коротал в затхлых кабинетах мозгоправов, оставили на нем неизгладимый отпечаток. Своего рода грязное клеймо, от которого никогда не отмыться. – Я обследовался у кучи специалистов: они – по крайней мере делали вид – усердно исцеляли меня риторикой, пичкали всевозможными таблетками. И только профессор Ирвинг Киллиган смог заглянуть в мою изломанную душу, собрать каждую утерянную частицу, сшить воедино, разгладить образовавшиеся уродливые шрамы. Шрам на груди никогда не казался мне таким уродливым, как шрамы моей души… Словно достались мне от когтей адской химеры.

– Извини, конечно, лет, – терпеливо согласилась Лили. – Или Самюэль: он действительно мог погибнуть с Майклом в поединке. Как он сам сознался, ему повезло. Правда, позже на него натравили семью Майкла, не представляю, кому это было нужно, но кто-то организовал все так, чтобы брата признали виновным в убийстве, совершенном с «особой жестокостью». Но это же абсурд! Самюэль всего лишь защищал тебя… И защищал тебя до последнего, не называя твоего имени, так как заботился о твоем покое, зная, в каком плохом состоянии ты находишься. Его даже пытали… Но он все равно стойко молчал, и готов был откусить себе язык, лишь бы тебя не трогали. Продажные твари, точно паразиты засевшие во власти внутри судебной системы, и до тебя бы добрались. Обглодали, как куриную кость, да выплюнули. Самюэль весь судебный процесс тянул на своих плечах, заставив и меня держаться в стороне. Но, как известно, один в поле не воин. Он проиграл войну, которая даже не начиналась.

– Мне очень жаль… – осипшим голосом произнес Эйден. Самюэль ничего такого не упоминал. Впрочем, горделивое хвастовство «героическими подвигами» было бы весьма неуместным. Он тихо делал то, что считал необходимым.

– Не стоит, – отчего-то в Лили пробудилась неприязнь, зашевелилась, как скользкий червь, но она тут же прогнала это подлое чувство. «Эйден не виноват, что брат относится к нему несколько иначе, чем к другу», – справедливо заметила она. – В общем, нашли мы тебя благодаря Дарену. Именно он подсказал Самюэлю, куда ты отправился – ты все уши прожужжал ему об обучении в Стэнфордском университете.

– Ах, да, было дело. Тогда я действительно болел этой идеей. Только все мои великие планы бес попутал, – проскрежетал Эйден, как трухлявая скряга, имея в виду Майкла Скифа. – Я около двух лет не мог думать ни о чем, тем более об учебе. И лишь по воле случая очутился в Маунтин-Вью, поскольку профессор Ирвинг позвал меня к себе. В тот же период внезапно исчез Дарен, словно нарочно ждал моего отъезда – он был со мной постоянно, поддерживал меня. И как только я покинул Палмер, он, выполнив свой «долг» передо мной, отправился в свободное плавание.

Профессор оплатил мне билет на самолет и с любовью приютил в своем опустевшем доме. Родного отпрыска он устроил в Сан-Диего, а с женой развелся на добром слове – Мари утомил постоянный психоанализ всех ее действий и мыслей. Ну, знаешь, издержки профессии. Так что он остался совсем один. И мы заключили друг с другом негласный союз: он спасал меня, а я – его. Он вытаскивал меня из пучины мрака, а я старался быть «прекрасным сыном». Также профессор помог мне поступить в университет, безвозмездно подарив шанс на перспективное будущее.

В итоге, тот человек, которого ты видишь перед собой – искусная работа профессора Ирвинга. Он вылепил меня, как мастер – глиняную скульптуру. Придал правильную форму. Закалил. Отшлифовал. Добавил финальные штрихи.

Без него я был бы никем.

Молодой мужчина приглушенно откашлялся.

– Ты преувеличиваешь, Эйден, – упрекнула его Лили. – Естественно, я не умаляю заслуг профессора Киллигана, насколько я могу судить, он был замечательным человеком! Он дал тебе стимул, чтобы бороться, но все остальное зависело только от тебя. Уверена, ты не покладая рук упорно работал над собой, и только поэтому добился таких потрясающих результатов! – молодая женщина подумала, что Эйдену пришлось преодолеть немало трудностей, пробираясь через тернистые заросли к свету. И ему очень повезло, что профессор находился рядом.

– Пожалуй, ты права. – Молодой мужчина натянуто улыбнулся.

– Профессор наверняка тобой очень гордится! – воодушевленно ввернула Лили.

– Да, гордится. – На Эйдена от ее невинных слов накатила тоска.

Так как он внезапно ощутил острую потребность в близости с профессором Ирвингом: ему ужасно не хватало заботливых отцовских объятий, убаюкивающего низкого голоса с переливной хрипотцой.

Он отчетливо помнил, как уродливые ненасытные монстры цеплялись за него своими гниющими конечностями и тащили вниз, на дно ледяной бездны.

Но сильные теплые руки всякий раз уверенно вытаскивали его на поверхность.

Эйден ото всюду слышал шум прибоя.

Темные фиолетовые воды хищно окружали со всех сторон.

И Эйден не боялся.

Ведь руки его крепко удерживали, не давая вновь погрузиться в беснующий океан страха и боли.

Он свободно дышал.

Вбирал полной грудью воздух, часто и жадно.

Наполняясь миром.

Он все еще был здесь.

– Кажется, я хочу спать. – Лили протяжно зевнула. – И тебе советую ложиться баиньки. Твое утро будет весьма суматошным.

– Ничего подобного, – отмахнулся Эйден, – стандартные процедуры. Вот если бы для эксперимента был необходим определенный уровень спортивной подготовки, то моя хилая форма могла прибавить мне хлопот. Боюсь, я провалил бы все испытания. Моя выносливость похожа на завяленную кочерыжку, а гибкость хуже, чем у дубовой ветви.

– Так и представила, как при наклоне тебе заклинило спину в пояснице, – Лили погасила свой хохот подушкой. – Боже, о чем я думаю…

– Полагаю, о ерунде, – с иронией проронил Эйден. – И, кстати, это не безболезненно.

– Я знаю. – Тон Лили принял виноватый оттенок.

– Все в порядке. Спокойной ночи, Лили.

– И тебе сладких снов!

– Спасибо.

Эйден прикрыл веки, однако сон пришел отнюдь не сразу. В его мозгу мысли роились подобно назойливым черным мушкам. Он пытался отогнать их от себя, но они только сильнее заполняли его голову с громким и настойчивым жужжанием крыльев.

«З-з-з!»

Еще…

«З-з-з-з-з!»

Еще!

«З-З-З-З-З-З-З!»

Эйден, словно по щелчку, переместился в парк Матанаска Ривер, прямо к полноводной реке. Было тихо. И только мягкое журчание серебристо-синей воды, похожее на шорох листьев, трепетало в воздухе. Он сидел на влажном травянистом берегу, овеваемый лентами теплого ласкового ветра. Пахло свежестью и чем-то сладковатым.

Самюэль находился совсем неподалеку.

Сюда их привел дядя Генри. Обе семьи, Андерс и Хейз, расположились на стоянке для кемпинга. Лили осталась со взрослыми, она не хотела далеко уходить. Заодно предложила помощь маме: собрать хворост для костра. А Самюэль и Эйден изъявили желание поплескаться в реке. Им еле-еле удалось уговорить кого-нибудь из взрослых отвести прямо к водоему, и только дядя Генри согласился им помочь. Он вернулся в кемпинг, как только доставил их до нужного места – до реки пришлось идти около двадцати минут неспешным шагом. И обещал забрать их примерно через час – они вернутся как раз к обеду.

Мама в тот день была обижена на Эйдена – ведь он никак не желал ее слушаться. Она страшно боялась оставить ребенка одного (даже под присмотром старшего друга) возле реки. Мало ли что могло случиться. Дети часто бахвалятся друг перед дружкой, устраивают дурацкие споры, испытывают друг друга на храбрость и силу. Она опасалась, что Эйден захочет перебраться через реку, чтобы доказать Самюэлю, какой он смелый и как хорошо умеет плавать. Но Эйден заверил ее, что он не настолько глупый, чтобы прыгать в глубокую воду с сильным течением. Самюэль подтвердил, что обязательно проследит за маленьким другом, чтобы с ним ничего дурного не случилось. Он готов взять его под свою полную ответственность.

«Он мой лучший друг, миссис Хейз».

«Разве я могу позволить ему совершить опрометчивый поступок?»

«А еще хуже – погибнуть?»

«Я ни за что не вернусь к вам без него».

«Он будет жив и невредим».

«Верьте мне, прошу».

Дженнифер растрогалась и со слезами на глазах отпустила их, однако на душе у нее все равно было тяжело.

Она надеялась, что воспитала прилежного сына.

А еще больше надеялась, что Самюэль ее не подведет.

Эйден наблюдал, как тринадцатилетний Самюэль, завернув штанины до колен, шлепает босиком по краю чистой воды и старательно выбирает красивые камешки. Дома он хранил уникальную коллекцию камней, которую собирал несколько лет: среди них пестрели идеально круглые, овальные, прозрачные, как стеклышки, с отпечатками водорослей и ракушек, и даже похожие на мордочки животных. Когда он не нашел ничего интересного, то разозлился и стал яростно прыгать, пуская вверх струйки воды, сверкающие на солнце, как горный хрусталь. И вскоре вымок с ног до головы, но это, похоже, его никак не волновало. Эйден подумал, что Самюэлю стоит помочь в поиске необычных камешков. Он спустился вниз по реке, отойдя где-то на тридцать метров от Самюэля, чтобы его было видно достаточно хорошо. И стал копошиться в песке и гальке, надеясь отыскать настоящее сокровище. Он занимался этим довольно долго, и настолько увлекся, что чуть не потерял счет времени, между тем Самюэль, распластавшись звездой на земле, сушил одежду и волосы под палящей огненной звездой. Еще до возвращения Эйдена, он успел размориться и теперь чувствовал легкое недомогание. Мальчик попытался чуть-чуть прикорнуть, но когда солнце вдруг спряталось за тучами – так ему подумалось, – он распахнул веки и застал друга, склонившегося над его вымученным и горящим лицом. Эйден улыбнулся и показал сжатый кулак. Самюэль с непониманием на него уставился, а после резко встрепенулся и нетерпеливо протянул ручки с растопыренными пальчиками. На загорелые ладони плюхнулись два маленьких серо-белых камешка с отполированными гранями. Они игриво поблескивали в лучах солнца. Таких в коллекции Самюэля еще не было. Мальчишка несколько мгновений глядел на них с мягким любованием и внезапно звонко рассмеялся. Его задорный смех наполнил обширные просторы и рассеялся в густой зеленой чаще.

Самюэль в благодарность погладил Эйдена по волосам и чмокнул в висок.

Деревья позади них качались, издавались скрип и шелест, будто старый фрегат покачивался на волнах.

Эйдену почудился мудрый сохатый, чьи рога – словно крона умершей ольхи, некогда растущей возле их дома.

Молодой мужчина резко распахнул веки, обратив рассредоточенный взгляд вверх. Он неподвижно лежал на спине, вспоминая ночное видение с замиранием сердца и легкой улыбкой на устах, как вдруг ощутил болезненное покалывание. Это все потому, что он долго не моргал, а не потому, что растрогался от душевного прошлого, разделенного с Самюэлем. Горько усмехнувшись над самим собой, Эйден зажмурился и ладонями тщательно протер глаза, до приятного пощипывания и выступивших слез, а после взглянул на электронный циферблат, висящий над входом – час подходил к семи.

Понежившись в постели еще двадцать минут, он лениво выполз из-под одеяла; Лили еще спала, тихонько похрапывая (или похрюкивая, как свинка Пеппа, чему Эйден невольно умилился). Будить Эйден ее не стал – ей стоит хорошенько отдохнуть перед тем, как она отправится к брату.

Хотел бы он оказаться на ее месте.

Но посчитал разумным об этом не тревожиться, так как не хотел портить свое и без того хмурое настроение.

Впрочем, его самочувствие обязательно улучшит утренний теплый душ.

Поэтому Эйден сразу же направился в ванно-душевое отделение. Ему, кстати, очень понравились местные банные халатики – очень пушистые и уютные. Хоть что-то напоминает о доме.

Как только он освежился, то неохотно побрел к Торвальду. К нему только сейчас пришло осознание, насколько нудное и по-своему неприятное времяпрепровождение его ожидает.

Еще оставалось пятнадцать минут. Доктор К. Нельсон ознакомил Эйдена с подробным планом на несколько тетрадных листов, где был расписан каждый его шаг. Эйден с легкой неприязнью заметил вслух, что доктор слишком дотошный, он мог обойтись простым пронумерованным списком. Но тот заверил, что при посещении ключевых точек у Эйдена могут возникнуть вопросы, а он слишком занят, чтобы на них отвечать. В конце концов, никто не собирается его водить за ручку – или протягивать нить Ариадны, – если он вдруг заплутает в этом подземном лабиринте. Заодно доктор К. Нельсон всучил ему журнал с названиями процедур, их подробным описанием, именами ответственных специалистов, их биографией, должностными обязанностями и так далее.

В общем, доктор К. Нельсон заботливо предусмотрел любую мелочь, чтобы Эйден чувствовал себя так же комфортно, как рыба в воде.

Молодой мужчина был немного раздражен, но все-таки благодарен.

А ровно в восемь, словно по команде, любопытные люди в белых халатах окружили Эйдена, как ожившего динозавра юрского периода. Его ощупывали, осматривали, простукивали, тыкали иголками, засовывали под разные аппараты, смазывали липкими холодными гелями, проводили странные опросы, тесты, и многое другое. Молодого мужчину это бесило и одновременно забавляло.

Эйден не знал, сколько времени минуло, когда закончилась вся эта хлопотливая возня, и его наконец отпустили восвояси.

Эйдену позволили до следующего утра заниматься, чем только душа пожелает. В рамках приличия, конечно же. Он пару часов провел с Лили – они сходили в тренажерный зал, потом поплавали в бассейне, а после подкрепились классическим омлетом и горячим какао, – а затем сопроводил ее до вертолета. Напоследок Лили пообещала прибыть ранним утром, чтобы проведать Эйдена и заодно вытащить все его «скелеты из шкафа». Так как ей вусмерть любопытно, что кроет в себе «благородная душа, душа средневековая и католическая, в глубине своей неизменно благочестивая, но слабая и безвольная, слишком исключительно чувственная». Эйден справедливо приструнил Лили, заметив, что ей не следует цитировать Н. А. Бердяева из раннего труда «Философия свободы», относящегося к тысяча девятьсот одиннадцатому году. «Звучит, как ложь, – выразил порицание Эйден. – Эти слова не относятся ко мне». «К тебе – нет, но они будто о тебе. – Досадливо поморщилась молодая женщина, ей показалось, что мужчина слишком к себе строг. – Ну ладно, ты не католик, а агностик? Или атеист? Плохо в этом разбираюсь». «Без понятия, – без удовольствия ответил Эйден. – Мне на самом деле без разницы. Я психотерапевт, а не космогонист». «Ох, да, наверное, без разницы, Бог сотворил Вселенную или Большой взрыв. А, впрочем, не мне об этом судить. Я вот пастафарианка и поклоняюсь Летающему Макаронному Монстру». «Серьезно? Макаронный Монстр?» – Эйден неожиданно воспринял эту новость всерьез. «Да, он внезапно появляется в дуршлаге, а потом исчезает в моем животе в мгновение ока. Чудеса, правда? – Лили неприлично фыркнула (будто хрюкнула). – Ладно, расслабься! Я же шучу. Слушай, мне уже пора в путь-дорогу. Не скучай здесь!» «Не думаю, что нуждаюсь в твоих наставлениях. Но возвращайся, как только можешь. Мне будет с кем поговорить, а то все заняты работой», – искренне посетовал Эйден. «Конечно! – Лили послала Эйдену воздушный поцелуй. – Примчусь, еще солнце не успеет взойти на небесный престол». «Верю», – Эйден проводил вертолет понурым взглядом, пока тот не превратился в крохотную черную точку. А потом и вовсе исчез из поля зрения в серо-сизой дали.

«Не скучай здесь!»

В мозгу вновь прозвучали звонкие слова, наполненные неподдельным энтузиазмом. Эйден и рад бы не скучать, но ему претила одна лишь мысль, что он будет заперт на острове много-много месяцев, как какое-нибудь редкое животное в зоопарке, – несмотря на всевозможные развлечения, на него довлела со всех сторон бескрайняя холодная вода синего океана.

Он чувствовал себя подавленным.

Гулять было разрешено лишь в строго определенное время (после обеда, после ужина, и перед сном), обычно ходили гулять все и не более чем на полчаса. Перед сном дозволялось гулять чуть подольше, но не позднее, чем до десяти сорока пяти. А ровно в одиннадцать ноль-ноль – отбой. Эйден выбирался на свежий воздух после ужина, а затем зависал в бильярдной почти до десяти. Еще примерно двадцать пять минут заняло принятие душа и беглое изучение обширной библиотеки.

Текущий день, как ни странно, пролетел незаметно, в темпе вальса. Чему Эйден был безмерно рад, однако это не означало, что так будет происходить постоянно. Он морально готовился к нудным нескончаемым дням, когда ход времени будто бы нарочито замедляется, и минуты тянутся, как часы. Дома он изредка испытывал подобное явление – чаще всего, когда подвергался апатическому симптому: разрушительная комбинация бессилия, абсолютной безучастности и бездеятельности. Не хочется есть, читать, смотреть фильмы, говорить, думать, даже сон превращался в издевательство над самим собой. Молодой мужчина слонялся по дому как неприкаянный от стены к стене, сидел на полу лоджии, с опустошенными мозгами таращился в звездное небо, присушивался к пестрым звукам с улицы, или включал кран на кухне и безотрывно пялился на бегущую струйку воды, тоненькую и прозрачную. В итоге, когда ему надоедала вся эта нелепая канитель, он глотал таблетку от бессонницы и вырубался (при чем не сразу) почти до полудня. Вставал с убитой головой и тяжелым телом, будто всю ночь пропахал на стройке.

И шел, как ни в чем не бывало, на работу.

Часто он смотрел на своего пациента и задавался вопросом: думает… или задумывался ли хоть на секунду сидящий перед ним, насколько тяжело бывает ему самому?

Всякий раз он вынужденно подавляет в себе все чувства и эмоции, настраиваясь на чужие, чтобы лучше их принять, осознать, проанализировать и сделать правильные выводы, выбрав наиболее эффективный способ оздоровления «больного». Всецело «забывает» о той жизни, что находится за пределами его кабинета. В кабинете Эйден – совсем иная личность, иначе ему никак не справиться с теми трудностями, с которыми постоянно приходится сталкиваться при взаимодействии с пациентами.

Пациент всегда вываливал на него тонну своих проблем, как отходы в мусорную яму. И будто безмолвно, с едва прикрытой усмешкой, ему твердил: «Гляди, какая дрянь наполняет меня изнутри. Прыгни, окунись с головой, наглотайся вдоволь, теперь тебя наполняет такая же дрянь, как и меня».

Словно ему было совершенно невдомек или откровенно плевать, что Эйден ничем не отличался от него, и он так же захлебывался в яме с отходами, оставаясь наедине с самим собой.

И когда пациент покидал его кабинет, он возвращался к своему «Я», склизкому, как слизняк, и удушающему, как петля на шее.

Лишь единственный раз Роберт Грин, тяжело переживающий смерть лучшего друга, задался вопросом: а как преодолевает жизненные невзгоды сам Эйден? На что тот ответил, что самостоятельно это делать удается с огромным усилием, поэтому ему не понаслышке известно, что значит быть «по ту сторону баррикад». Надежной опорой стал человек на тридцать два года старше него самого, он постоянно напоминал ему об отце. Именно он не дал Эйдену исчезнуть.

Роберт Грин отнесся к этому чистосердечному признанию с полным пониманием и искренне посоветовал никогда не разрывать с ним связь. Жизнь так быстротечна, так неуловима, порой жестока… никогда не знаешь, в какой именно момент она бросит тебя на произвол, прямо перед ликами монстров.

Одиночество обезоруживает.

Делает беззащитным.

Как бы Эйден не желал признавать, но Роберт был прав, однако совесть ему не позволяла связывать себя и профессора Ирвинга – у того был свой путь, которому он следовал, а у Эйдена – свой. В конце концов, их расставание было неизбежным.

Все птенцы когда-нибудь покидают родительские гнезда. И он – не исключение.

Нужно учиться порхать своими крыльями.

Он должен доказать профессору, что достаточно зрелый, чтобы позаботиться о себе.

Он хотел, чтобы профессор гордился им.

Эйден желал услышать это лично от него…

Когда они встретятся вновь.

Эйден остаток часа провел за чтением книги «Вторники с Морри» от автора Митча Элбома. Торвальд перед сном предложил ему разыграть три шахматные партии, однако Эйден вежливо отказался. «Я ни разу не выигрывал», – с грустью в голосе произнес он. Хотя этим фактом он не был опечален по-настоящему. «Тем приятнее с тобой играть! – насмешливо булькнул старик. – Самый непредсказуемый соперник!» «Не издевайтесь, а то чувствую себя дураком», – молодой мужчина скривил недовольное лицо. «Ты не дурак, Эйден. Просто эта игра тебе неинтересна», – Торвальд явно не пытался его утешить, искренне считая так, а не иначе. Эйден не стал с ним спорить. «Пожалуй, вы правы, – легко согласился он. – Уже известны мои результаты?» «Кое-что готово. Но все обсудим завтра, а пока отдыхай и ни о чем не беспокойся», – Торвальд, если бы мог, похлопал Эйдена по плечу, но ограничился лишь неуклюжим взмахом раздутой от лишнего жира руки. Молодой мужчина ему вторил. Медсестра Мэри мило улыбнулась сухими бледными губами, развернула кресло-коляску и, слегка подталкивая ее ногой, выкатила в коридор. Дверь за ними громко захлопнулась, как от сильного сквозняка; из коридора еще некоторое время раздавались скрежет колес о каменные плиты и тихое ворчание медсестры Мэри. Кажется, она обвиняла Торвальда в беспечности – старик крайне неохотно соблюдал назначенный ему «оптимальный оздоровительный режим». Торвальд явно любил капризничать, как избалованное дитя, да он это и не отрицал, искренне считая, что «в его возрасте соблюдать дурацкие правила – лишь смерти на потеху». Он смиренно, без лишней суеты, дотягивал свои последние дни.

Эйден дочитывал «Вторник третий. Мы говорим о сожалении», его неумолимо клонило в сон, но он сквозь полуприкрытые веки упрямо шарил глазами по расплывающимся буквам, складывающимся в слова, осмысленные фразы, целые сложные предложения… Его голова все тяжелела и тяжелела, и он не заметил, как крепко задремал, склонившись над книгой – словно пытался разглядеть выцветшую мысль на желтоватой шершавой странице.

***

Самюэль почти час не мог сомкнуть глаз, мучимый лукавыми, снедающими внутренности, чувствами, вызванными сомнительными умозаключениями: стал ненужен, а потому покинут и забыт. Откуда взялись эти трое подлых лжецов, искусно вводящих его в заблуждение, намеренно искажая незыблемые истины, дабы причинить еще больше боли его израненному альтер эго? Разве дело обстоит на самом деле подобным образом? Разве он все это не выдумал под влиянием вновь нахлынувшего одиночества?

Внезапное появление Эйдена – как глоток свежего воздуха, а после его скорого ухода кто-то невидимый вновь перекрыл ему доступ кислорода…

Ему нужно срочно что-то делать с этими тремя злонесущими сущностями, извращающих его сознание и душу, пока он не впал в глубокую депрессию. А он прекрасно знает, насколько тяжело из нее выкарабкаться.

Он с трудом поднялся с кровати, словно его тянул вниз привязанный камень. Что ж, болезнь и различные переживания действительно похожи на один огромный камень, способный утопить его в собственных чувствах, разлагающих его сущность, его «Я», как труп под палящим солнцем. Он держался буквально из последних сил за самый край своего ослабевшего сознания, а под ногами, широко разинув пасть, разверзлась пустота.

Что именно его удерживало, придавало ему хоть каплю уверенности, он и сам точно не знал, а точнее, не желал признаваться. По-своему, он этого стыдился, так как всегда считал привязанность к Эйдену довольно странной. Эта глубокая зависимость от него… Словно какое-то древнее колдовское наваждение. Но он не смог бы ее разорвать, даже если бы захотел, она была необходима ему по какой-то необъяснимой причине (а, возможно, банальной и типичной для многих – что-то вроде «обретения целостности», когда один гармонично дополняет другого). Их связь с Эйденом – точно веревка, одним концом привязанная к Эйдену, а другим обмотанная вокруг его собственной шеи. И как только он полетит вниз, веревка затянется на шее, мгновенно задушив.

Без Эйдена он не сможет жить.

Он влек свое существование до этих пор лишь потому, что знал – Эйден находится совсем рядом. Недостаточно, чтобы быть удовлетворенным в его близости, но достаточном, чтобы он продолжал дышать.

Даже сестра не способна предотвратить его безумие.

Однажды он почти сдался.

Он помнит, как Лили ему постоянно нашептывала, что Эйден ждет их встречи, а потому он должен быть готов к ней. Двигаться дальше, вперед, чтобы однажды они вновь воссоединились.

Он доверился ей, потянувшись к ее словам, как утопающий к спасательному кругу.

И, как оказалось, сестра не соврала.

Он был ей благодарен, хотя порой ему кажется, что выбор, который она сделала из любви к нему, весьма противоречив. Брось она его на произвол собственных душевных истязаний, быть может, покончила бы со всем этим сумасшествием.

И просто свободно жила.

Уже без него.

Он слышал, как Лили вернулась пару часов назад. Она заходила к нему в комнату, чтобы проведать, а он намеренно сделал вид, что спит, так как не желал ничего слышать об Эйдене. И боялся, что сам спросит о нем. Лили перед уходом упоминала, что проводит его до аэропорта, а он не хотел знать все подробности об этом, хотя и распирало от жгучего любопытства.

Молодой мужчина просидел на кровати, согнув ноги в коленях, наверное, минут пятнадцать, а когда надоело, то не придумал ничего лучше, чем отправиться на кухню, где прямо сейчас ужинала сестра – ароматно пахло копченостями, карри и кофе с ванилью, – и составить ей компанию. Есть – это последнее, чего он хотел, в действительности же ему было необходимо выговориться.

Хотя был не против слопать порцию кабачкового рагу и выпить стакан прохладного грейпфрутового сока, разбавленного водой, так как терпеть не мог концентрированный. Но это все между делом.

Босыми ногами он прошаркал на кухню, как старый дед, и уселся за стол, напротив Лили. Она увлеченно уплетала длинную лапшу, всасывая губами, вытянутыми в трубочку, и обгладывала свиные ребрышки с красным соусом карри. Самюэль сложил руки перед собой в ожидании, когда она обратит на него внимание. Сестра подняла глаза, посмотрев на него из-под аккуратно выщипанных бровей, и широко улыбнулась с лапшой во рту. Несколько склизких желтых лент шлепнулось обратно на плоское фарфоровое блюдо, Самюэль передернул плечами и недовольно поморщился.

– Прошу, ешь аккуратно, не очень приятно смотреть, как из твоего рта вываливаются «первичноротые». И еще так трепыхаются, будто вот-вот испустят зловонный дух. – Самюэль выдал саркастичную ухмылку.

– Какой ты бываешь мерзкий! – Лили гневно бросила вилку – та с громким бряцаньем ударилась о резной бортик блюда – и неаккуратно вытерла салфеткой испачканные жиром губы. И, конечно, она никак не могла увидеть, что размазала по лицу нюдовую помаду. – Зачем ты пришел?

– Вот так ты встречаешь своего ненаглядного брата? – Самюэль нарочито надул щеки и раздул ноздри. Он протянул ладонь к лицу Лили и заботливо стер большим пальцем след от помады.

– Не очень хочу видеть своего «ненаглядного брата», если он приходит ко мне только для того, чтобы испортить мне аппетит! – буркнула Лили и строптиво взмахнула красными волосами.

– Я же пошутил!

– Отвратительная шутка! – Лили раздраженно встала из-за стола, прихватив с собой блюдо с остатками лапши и потрепанными свиными ребрышками. Она подошла к холодильнику, открыла дверцу и стала задумчиво заглядывать на полки в поисках свободного места.

– Разогрей мне, пожалуйста, рагу! – выпалил Самюэль, пока дверца холодильника не успела захлопнуться. – И сделай грейпфрутовый сок!

– Не припомню, чтобы я нанималась твоей личной кухаркой. Ты это можешь сделать сам, – фыркнула Лили, однако выудила из холодильника все необходимые ингредиенты.

– Я больной-больной человечек… – лилейно забормотал Самюэль, по-идиотски лыбясь, но Лили резко его прервала:

– Но не безрукий же! – Она поставила кастрюлю с рагу на плиту и включила конфорку – по всей окружности конфорки заискрились крохотные синие огоньки, – чтобы разогреть. А затем принялась мыть и чистить грейпфруты, крупные и ярко-рыжие.

– Я тут кое-что вспомнил про Эйдена, – осторожно начал Самюэль.

Лили на секунду замерла, а затем словно бы безразлично продолжила срезать толстую мягкую кожуру с цитрусового плода. Розовый горьковатый сок стекал по ее ладоням, когда она особенно сильно надавливала на сочную мякоть.

– Ну, как вспомнил… – Самюэль взял новую бумажную салфетку и стал старательно складывать из нее геометрические фигуры. – Скорее, нахлынула ностальгия при виде его глаз.

Таких же зеленых, как хвойные ветви.

Я мимолетно заметил, что Эйден все такой же с тех пор, как я в первый раз его разглядел, будучи совсем ребенком.

Именно не увидел, а разглядел.

Эйден постоянно находился под опекой родителей, гуляя с ними за ручку. Я так понимаю, они не отпускали его одного совсем никуда – даже поиграть с детьми его возраста. Только когда ему исполнилось восемь лет, они постепенно стали давать ему чуть больше возможности свободно перемещаться.

Да и тогда я его особо не замечал – ребенок как ребенок, ничего примечательного.

Тихий, спокойный, немного стеснительный. Хотя весьма улыбчивый, внимательный, смышленый…

– Самюэль… – тихо позвала его Лили. Она небрежно строгала грейпфруты на крупные куски и бросала их в соковыжималку.

– Ох, да, прости, отвлекся.

В общем, я был полным идиотом, не замечая его.

А ведь Эйден в своей простоте, наивности, доброте… был не такой как все. Именно бескорыстная природная доброта по-настоящему отличала его от всех других.

Чем и заворожил меня.

А я невольно поддался его чарам.

Я мало, очень мало общался с другими ребятами: и младше меня, и старше. И все они вызывали приступ отвращения: неотесанные, безбашенные, жестокие… Будто дикие звереныши, повылазившие из каких-то обомшелых пещер.

Черт, как же я их презирал!

Был лишь один пацан, глуповатый субтильный чудак, с которым якшался, и то неохотно, так как он с азартом принимал любые правила, навязанные ребятами для новой вымышленной игры: будь то забросать ошметками грязи и навоза «непонравившегося» прохожего, затравить до смерти уличного кота, запугать «страшную» девчонку, или исковырять палками труп животного, вытащив наружу его кишки. В их кругу такое поведение считалось нормой, да ты и сама помнишь, как мать постоянно причитала по этому поводу, беспокоясь, как бы мы не начали заниматься разбойничеством, подражая им. Слава богу, мы были достаточно благоразумны, чтобы не учинять то безобразие, что могло поставить нас вровень с этими дегенератами. Их бранили, лупили, но они все равно творили, что только взбредет в дурные головы, чувствуя вседозволенность.

– Один раз ты все-таки принял участие в соревновании «Пни посильнее Чарли Кокса», упав до их плебейского уровня. – Лили поставила на стол тарелку с горячим рагу и стакан сока. А после вновь заняла свое место и пододвинула чашку с остывающим кофе.

– Он был сволочью. Унижал всех подряд, даже тех, кто перед ним лебезил. – Самюэль принялся хлебать рагу, бесстыже причмокивая.

– А ты – святой лапулей, поэтому прописал ему золотого пенделя под зад. Четыре раза. – Лили растопырила пальцы левой ладони и демонстративно ими помахала, типа «смотри, как много!».

Самюэль укоризненно качнул головой.

– Заслужил. Я не оправдываю свою отвратительную выходку, но… однажды этот ублюдок угрожал мне – или даже, потеряв последние крупицы совести, хвастался, – что когда ты подрастешь, он подкараулит тебя, прижмет лицом к стене, а после задерет юбку и… сделает все, чтобы ты рыдала от боли и умоляла его остановиться. Знаешь, в тот момент я был готов размазать его по асфальту, как говяжий бифштекс, несмотря на то, что он – пятнадцатилетний дылда, а я – одиннадцатилетний сморчок. Я был очень зол, ОЧЕНЬ, и да, я с превеликим удовольствием воспользовался возможностью наказать его за поганые слова в адрес моей сестры. Жаль, мне не позволили отрезать ему язык. Я бы высушил его и сохранил на память – как медальку за победу над моральным уродцем.

– Не знала, что у тебя фетиш на сушеные языки… – Лили смиренно вздохнула – по ее реакции было заметно, что она приняла позорный поступок брата как нечто должное, поскольку тот храбро защищал ее честь. Наверняка она подумала, что Чарли и правда заслужил не меньше десяти пинков под зад за свой скверный характер, но вслух этого признавать не стала. Гордость не позволила согласиться с тем фактом, что некоторые индивиды действительно достойны своей участи – как говорится, «жестокость за жестокость»[14], хоть Лили и считала данное убеждение крайне неприемлемым для разрешения любых конфликтов, – чтобы впредь неповадно было продолжать вести себя столь неподобающе. К тому же, она не имела полного представления о всех «подвигах» Чарли, за которые ребята всей дружной толпой сотворили из его задницы одну сплошную гематому.

В конце концов, рано или поздно в этом мире каждому воздается по заслугам.

– У каждого свои странности, – многозначительно протянул Самюэль. – В общем, я вел к тому, что Эйден – единственный, кто не участвовал в безобразных развлечениях. Ему нравилось созерцать небо, наблюдать за птицами и бабочками, любоваться цветами. Другие дети считали его дурачком с девчачьими интересами. Но его самого это отнюдь не задевало, он лишь улыбался, когда ему бросали в лицо какое-нибудь унизительное оскорбление, что-то вроде «вонючий повелитель жуков» или «идиот-мечтатель». А, может, он всего лишь хорошо скрывал свои обиды… свои слезы. Но я ни разу не видел его разозлившимся или расстроившимся, будто ему было все равно на мнение окружающих. Вероятно, он уже тогда поставил цель пред собой: стать таким же великим ученым, как его отец, и она придавала ему смелости и сил не вестись на всякие глупые провокации.

Я завидовал ему.

И восторгался им.

Ведь сам был на это не способен, так как чересчур раним, вспыльчив.

И кто тут из нас двоих девчонка?

Он всегда себя вел, как настоящий мужчина. Зрелый мужчина в маленьком теле.

А в тот день… что-то щелкнуло во мне. Перевернулось.

Я беззаботно раскачивался на качелях, наслаждаясь потоками теплого ветра, когда услышал чей-то крик. Я сначала не понял, кому он принадлежит, настолько он отчаянно звучал, преисполненный гневом и болью… я даже удивился, что так кричал Эйден. Я никогда не слышал его голоса, насыщенного столь мощной энергией, которая вырывалась из его груди, словно беснующийся ураган. Эйден почти всегда говорил полушепотом, от смущения ли, или он имел такой естественный тон. Он меня по-настоящему этим поразил, словно я случайно застал какое-то чудо. Моя реакция была весьма неопределенной, так как во мне хаотично смешались разнородные чувства: от страха до восторга.

Я несся во всю прыть в сторону звука, ведомый любопытством и одновременно ужасом. Я и представить не мог, какую чудовищную картину застану, когда прибуду на нужное мне место. Он сидел под деревом, сжавшись в крохотный клубок, и руками защищал свою голову, на которую обрушивался град ударов толстыми изогнутыми палками. Я никак не мог сообразить, в чем же провинился этот солнечный рыжий мальчик, а потом случайно разглядел серого, еще не оперившегося, птенца, завернутого в рубашку прямо у него на животе.

Он защищал птенца, представляешь! Подставив свое хлипкое тельце для битья.

И именно тогда я разглядел в нем что-то, чего мне чрезвычайно не хватало.

Невинная любовь к живому… И он так самоотверженно ее защищал, что я захотел защитить это сокровенное в нем, к тому же, никто не собирался за него заступиться.

После того, как я помог Эйдену, прогнав прочь остервеневших ребят, закидав их камнями, сразу же задал ему резонный вопрос: «Почему ты так поступил? Ведь ты же такой крохотный и хрупкий! Зачем дал им себя избивать?».

На что он мне дал вполне взрослый осмысленный ответ:

«Потому что птенец еще более крохотный и хрупкий, чем я. И я должен был его спасти».

От его слов мое сердце пропустило удар.

А потом вновь забилось, но гораздо чаще, чем прежде.

Я в нем увидел свой свет, которого мне так не хватало.

Особенный свет.

Чистый «Белый цвет души».

Такого другого я не встречал больше за всю свою жизнь.

Тогда же Самюэль спросил Эйдена: «Ты будешь защищать слабых, но ведь и тебя кто-то должен защищать, не так ли?»

«Да, наверное», – робко ответил мальчик.

«Ты знаешь того, кто будет тебя защищать?» – вновь спросил Самюэль, и Эйден отрицательно покачал головой. Самюэль знал, что настоящих друзей у мальчика нет.

«Раз так, тогда защищать тебя буду я, – мягко сказал он и потрепал Эйдена по волосам. – Ты ведь не будешь против?»

Мальчик кивнул и счастливо улыбнулся.

Душа Самюэля затрепетала.

– Эйден и птенец… – Лили по-доброму усмехнулась. – Это очень на него похоже. Не зря же он не смог пройти мимо котенка, застрявшего в кустах.

– Да, верно. Он нисколько не изменился. Словно время его никак не коснулось.

– А что стало с тем птенцом? Надеюсь, он вырос и улетел создавать свою собственную семью! – без иронии произнесла Лили.

Но Самюэль печально покачал головой.

– Когда я рассмотрел Эйдена на предмет ушибов, то сразу же повел его к нам в дом, чтобы мама обработала многочисленные ссадины. Присутствовали и синяки, и царапины, некоторые из них кровоточили. Его хиленькие ручонки были в неутешительном состоянии, благо хоть кости были целы, и на том «спасибо». Мама перевязала его худенькие ручки, а бледное веснушчатое лицо будто бы расцвело – так он был счастлив, что сохранил маленькую жизнь. Мы дружно приняли решение оставить птенца у себя, точнее, у Эйдена, а я должен был к нему постоянно приходить, чтобы проведать. Но птенец не дожил даже до вечера из-за множества внутренних повреждений – по словам Эйдена, его бросали, как тряпичную куклу, – он умер в ладошках мальчика. Мы похоронили птенца под тем самым деревом, где Эйден проявил всю свою недюжинную отвагу. Эйден назвал птенца «Храброе сердце» и повязал на сук красную ленточку с его именем. Интересно, она до сих пор там?

Самюэль с грустью вздохнул и пригубил стакан с соком.

– Я ожидала услышать всякое, но чтоб такое… – Лили едва заметно содрогнулась. – Дети порой очень жестоки. Но почему я этого не помню? – молодая женщина недоуменно почесала кончик носа и хлебнула из кружки холодный кофе, поморщившись с мыслью «мерзость!».

– Потому что кое-кто всегда был занял платьицами и куклами. Кстати, ты видела птенца, но для тебя он был настолько неинтересен и омерзителен, что был удостоен лишь твоего презрительного «Тьфу, какой неказистый!».

– Нет. Такого не может быть, – Лили нахмурилась.

– Да, Лили, это правда. Ты с самого детства была заядлой ценительницей всего «красивого и изящного». И тебе тот птенец привиделся уродливым.

– Ух-м, боже… – Лили схватилась за виски, будто ее одолела мигрень. – Не думала, что в детстве я была полной дурой. Прости, Самюэль, тебе досталась несуразная сестра.

– Ладно, перестань себя корить за ерунду. Все-таки, ты моя единственная и неповторимая сестра. – Самюэль тепло улыбнулся, а затем с саркастичной ноткой изрек: – Хоть и несуразная.

– Самюэль! – Лили бросила на него испепеляющий взгляд. – Договоришься у меня! Я все еще обладаю чашкой холодного кофе!

– Там осталось на два глотка.

– Этого хватит, чтобы плеснуть тебе в лицо!

– «Зерна кофе и его гуща являются уникальным омолаживающим, крайне полезным антистрессовым и тонизирующим веществом», – как пишут во всех журналах о здоровье. Так что давай, приступай, я готов омолодиться!

– Серьезно? Ты только что лишил меня единственного оружия.

– Не ври. У тебя в запасе есть сковородка, скалка, ложка… Выбор огромен, тут главное – включить свое воображение!

– И как специально перечислил все неострое…

– Ну, можешь взять вилку и затыкать меня до смерти.

– Я трипофоб.

– Тогда воспользуйся зубочисткой…

– Еще чего!

– Я предложил все, что мог… Видимо, я буду жить еще очень долго и счастливо!

– Не сомневаюсь. Но я все еще обижена!

– Не сомневаюсь. А я спать! Доброй ночи!

– А тебе – не доброй.

– Как скажешь, сестра. Как скажешь. И не забудь покормить Эйдена!

– Кого? Ох, точно… Эйден. Завтра же дадим ему другое имя, понял?

– Нет, он – Эйден, и точка!

– Бэм-Бэм.

– Эйден!

– Бэм-Бэм!

– Эйден, дорогой! – Самюэль заботливо взял на руки котенка, прибежавшего из комнаты, помятого и сонного, оттого смешного. Молодой мужчина потискал его за треугольные лохматые уши. – Не слушай это старую женщину. Она сама не понимает, что несет.

– Господи, за что мне это наказание! – в сердцах воскликнула Лили и вдруг громко чихнула, а после рассмеялась.

Она не могла долго злиться ни на одного из Эйденов.

[14] «Око за око, зуб за зуб».

***

Эйден резко пробудился, когда его кто-то грубо толкнул в левый бок, и сдавленно застонал – как оказалось, его сон бесцеремонно прервала Лили. Она прилетела в восемь утра, то есть, час назад, хотела еще раньше, чтобы ничего не пропустить касаемо «объекта «ТОМ»», однако передумала из логических соображений. Молодой мужчина недовольно замычал, перевернулся на живот и зарылся носом в подушку, попросив подремать еще десять минут. Лили не собиралась оставлять Эйдена в покое: она великодушно позволила ему понежиться в кровати желанные «десять минут», но отнюдь не в тишине. Нарочито громко, «с чувством, толком, расстановкой» она стала монотонно вещать новости с федеральных каналов. Об авто– и авиакатастрофах, об испытаниях космических аппаратов, о протестных акциях в разных уголках мира… И всю информацию она выдавала без запинки, на одном дыхании, будто заранее отрепетированный текст. Эйден бы не удивился, окажись оно так – эта эксцентричная особа способна на многие неординарные вещи. Молодой мужчина, сонный и сердитый, смял подушку и запустил ее в Лили, чтобы та замолчала. Она на секунду стихла, а затем возмущенно стукнула его промеж лопаток ребром ладони:

– Ах, ты гад! Знаешь, сколько стоит помада, которая отпечаталась на твоей подушке!? В размере моей недельной зарплаты!

– Только не говори мне, что ты ее взяла в кредит… – Эйден с трудом подавил смешок и вернул подушку на свое исконное место. Его голова тяжело плюхнулась обратно, утонув в пышном гусином пуху, которым она была набита.

– Еще чего! Но это не значит, что нужно кидать подушку мне в лицо!

– Я же по-хорошему тебя просил дать мне еще поспать. А ты что стала вытворять? Будь у тебя кнопка, то нажал бы на нее, чтобы вырубить, как пылесос, однако за неимением таковой не нашел иного выхода – не колотить же тебя, в конце концов. Я женщин не бью, а подушка в отличие от моего кулака – очень мягкая. Поэтому ты должна сказать «спасибо» за мое «нравственное величие».

– Что!? Вот нахал! Обойдешься без моей благодарности! Слишком щедро для тебя! – Лили показала язык, переплела на груди руки и отвернулась, приняв позу «надувшейся девицы».

– Ладно, обойдусь. Но тогда возвращайся домой, ибо здесь тебе делать нечего.

– С какой стати ты мне указываешь? Господин Торвальд разрешил присутствовать почти на всех этапах эксперимента! А у тебя нет прав что-либо мне запрещать! – Тон Лили прыгнул на пару октав выше.

– Я лично переговорю с Торвальдом, надавлю на жалость. – Эйден привстал на локтях и с явным выражением превосходства взглянул ей в глаза. – Скажу, как сильно брат нуждается в твоей заботе, любви, и он с готовностью отправит тебя обратно домой. Поверь, ко мне он охотнее прислушается, чем к тебе. Все-таки ты бесполезна.

– Ты! – Лили задохнулась от возмущения. – Ужасно противный человек!

– Не спешу отрицать, – в словах Эйдена скользнули глумливые нотки.

– Господи… – молодая женщина от негодования всплеснула руками. – Хорошо, прости.

Эйден не без удовольствия отметил, что Лили сдалась слишком быстро, без попытки сопротивления – ведь она довольно упрямая. (Лили всегда была такой, сколько он ее помнит. Но из двоих близнецов, наверное, Самюэль самый упрямый, и в упрямстве способен наравне посоревноваться с ослом.) Видимо, любопытство доминирует над упрямством, и явно не в ее пользу. Значит, он по счастливой случайности нащупал ее уязвимость, своего рода ахиллесову пяту.

– Давай-ка еще раз и чуть громче. – Эйден не специально над ней издевался, просто ему нравилось манипулировать ее слабостью.

Лили ощутила, как кровь мгновение ока прилила к ушам и шее. Благо, в помещении свет стоял достаточно тусклый, поэтому Эйден вряд ли мог разглядеть расплывшиеся по коже ярко-розовые пятна.

– П-п… ПРОСТИ! – от волнения ее голос немного сорвался. По секрету, она терпеть не могла извиняться, считая это чем-то унизительным. Исключение – лишь брат. Она готова прыгнуть и в огонь, и в воду ради достижения его благополучия – и здесь нет места для ее паясничества.

– Ох, ну зачем же так орать! – Молодой мужчина картинно поморщился и поковырялся мизинцем в ухе. «Сам виноват! – Подумала Лили. – Надо было крикнуть во все горло, чтоб и вовсе оглох!». – Так и быть, извинения приняты. А сейчас мне пора в душ. Как только вернусь, вместе пойдем в столовую. Надеюсь, ты не сильно голодна?

– Я на завтрак слопала пачку профитролей. Но можно съесть что-нибудь еще…

– Вот и славно. Тогда вернусь через пятнадцать минут.

– Пфх-м… – фыркнула Лили и нарочно сделала вид, что заинтересовалась книгой, чей острый уголок хитро выглядывал из-под подушки, словно подслушивал чужую перебранку. Молодая женщина взяла ее в руки и без особой увлеченности стала вертеть в пальцах, явно не намереваясь читать. Ей просто хотелось чем-нибудь себя занять, пока Эйден будет отсутствовать. «Впрочем, можно немного порыться в его сумке… Вдруг обнаружится что интересное», – Лили в предвкушении прищурила глаза, точно лиса, ступающая против ветра.

Эйден задержался немного дольше, чем обещал. Как он объяснил свое опоздание – вдоволь наслаждался горячей водой, до покраснения кожи. Лили неохотно его простила и помахала перед носом блокнотом с записями терапевтических сеансов. Молодой мужчина попытался выхватить его из цепких ручек, но Лили оказалась ловчее, или он невольно ей поддавался – все-таки она женщина. Но этого Лили говорить не стоит, а то еще обвинит в дискриминации по половой принадлежности. В сексизме, короче. «Ты копалась в моих вещах? Пожалуй, тебе стоило поступить в «AIA»», – Эйден на Лили не злился, но был чуточку огорчен ее поступком, вызванным, скорей всего, банальной скукой. «Терпеть не могу археологию. Я бы предпочла юридическое направление, вернись в тот миг, когда окончательно выбрала свою будущую профессию. К слову, мой дед был криминалистом, и я могла пойти по его стопам. Но… – Лили глубоко вздохнула, – судьба распорядилась иначе, поэтому я торчу в банке, а не в какой-нибудь лаборатории криминалистических экспертиз. А именно: состою в отделе кредитования малого бизнеса. В рабочие часы я перебираю лишь бумаги, бумаги, и еще раз бумаги. А в перерывы довольствуюсь цитрусовым запахом моющего средства, вкусной едой, трепом о бытовухе. Звучит ужасно нудно, не правда ли?». «Любая работа – работа, хоть и не всегда желанная. – Эйден участливо кивнул. – Да и потом, ты же не дерево, чтобы торчать на одном месте до самой смерти. Возьми, да с раннего утра измени жизненную перспективу, все равно ничего страшного не случится». «Ты всем своим клиентам такое говоришь? А другой инструкции для меня не припасено, ну так, случайно? Что-то вроде «Выдели в своей работе плюсы и радуйся им каждый день». Или «Сегодня у тебя есть работа, а завтра – нет работы, а на плечах кредиты, ипотека, голодный ребенок и тощий котенок. Так что цени каждую, проведенную на протертом стуле, секунду». Кстати, я нашла любопытные заметки о Конни Гроу. Ее полное имя Констанция, верно? Она постоянно впадала в состояние фрустрации, занимая должность начальника отдела кадров в некрупной технической компании. – Лили провела указательным пальцем по строчкам с аккуратным почерком. – Здесь ты говоришь о том, что «ненавистная работа чаще всего есть отражение собственных комплексов, оставшихся с детства и приобретенных в зрелом возрасте: неуверенность в себе, в своих способностях, боязнь осуждения со стороны друзей, родственников (приписка: присутствуют черты эниссофобии, но весьма размытые)». А вот здесь – даешь наставление Конни «ментально отгородиться от любого объективного мнения – будь то общества или родителей, обратить даже самые сокрушительные неудачи в положительный опыт, максимально сосредоточиться на собственных желаниях и поднять свою самооценку», тогда она откроет для себя «новые горизонты мира». Знаешь, звучит неплохо, умеешь красноречиво лить воду в уши. Как думаешь, этот совет подойдет и для меня?» «Чтобы дать наиболее точное указание для твоих дальнейших действий, я должен сначала досконально тебя изучить… Поэтому озвучу лишь свое «дружеское впечатление»: если я правильно понял, то на данный момент ты привыкла к теплому насиженному месту, и, несмотря на недовольство некоторыми аспектами работы, ты не готова менять стабильный комфорт на нечто новое, неизвестное, и по первости – неудобное. В твоих силах установить для себя приоритеты и выбрать что-то одно, действительно важное: комфорт душевный или комфорт физический». «Знаешь, а мне нравится твой ответ! – Лили захлопнула блокнот и вернула Эйдену. – Ты действительно профессионал своего дела. Пожалуй, я к тебе прислушаюсь, когда у меня появится настроение». «На все твоя воля. И учти: не стоит затягивать с решением, так как промедление может обернуться чреватыми последствиями. Неудовлетворенность работой может привести к неудовлетворенности на личном поприще», – произнес Эйден нравоучительным тоном, словно мудрый старец. «Ладно. Мы, кажется, заболтались. Нам пора идти в столовую, у нас в запасе осталось всего двадцать минут. Господин Торвальд разгневается, если мы опоздаем», – Лили потянула его за руку. «Ты называешь его господином, будто он носит дворянский титул. Достаточно обращения «Торвальд», он же сам сказал», – невзначай попрекнул Эйден. «Знаю. Но он гораздо старше нас. Поэтому не хочу проявлять к нему непочтение», – Лили вскинула подбородок. «Хм, это правильно. Но когда я зову его «Торвальдом», создается такое ощущение, что знаю его очень давно. Это очень сближает», – мягко произнес Эйден, вспомнив своего отца и профессора Ирвинга. Наедине с профессором он частенько позволял себе называть его только по имени, без упоминания ученого звания вслух. Да и он сам был совершенно не против. «По-моему, ты слишком много думаешь. Все, давай поторопись!» – Лили толкнула его в спину, и они направились вдоль длинного, слегка извивающегося, коридора, словно они оказались внутри огромной змеи.

По прибытию в назначенный пункт ровно в девять часов их встретил Торвальд с медсестрой Мэри. Женщина сопроводила троицу в крохотную белую комнату, в центре которой разместился стол с четырьмя стульями по кругу. Помимо прочего, в помещении находились кушетка, кресло, маркерная доска и проектор. Комната напомнила Эйдену собственный кабинет, однако была безукоризненно белой, как палата в психиатрической лечебнице.

Все трое расположились за столом, и Мэри оставила их наедине вместе со стопкой документов. Старик задумчиво шуршал бумагами пару минут, затем хмуро сообщил:

– У тебя явно прослеживаются психосоматические заболевания, проявляющиеся разного рода нарушениями. Собственно, ты и сам в курсе своего околопограничного состояния, в котором ты пребываешь долгие годы.

Эйден передернул плечами, будто отгоняя муху. Диагноз звучал, как смертельный приговор, и было крайне неприятно о нем слушать; даже из уст профессора Ирвинга – когда тот занимался его лечением – слова вылетали, словно шершни, и болезненно жалили в самое сердце.

– Господин Торвальд, я хочу, чтобы вы озвучили полный список его болезней! – вставила свои пять центов Лили. Она возбужденно заерзала на стуле, рассчитывая заполучить горячие, как свежеиспеченные пирожки, подробности.

– Депрессия, тревога, признаки персекуторного бреда, ипохондрия, невротический дыхательный синдром, быстрая утомляемость и многое другое, – сдержанно перечислил Торвальд, сохраняя непроницаемое лицо, но в его маленьких слезливых глазках с рыхлыми веками Эйден уловил плохо скрываемое негодование. Далее он дал некоторое пояснение, но скорее для Лили, чем для Эйдена, хотя в ее сторону даже не глядел, сосредоточенно уставившись в текст. – Некоторые расстройства возникли в результате психотравмирующего воздействия в прошлом, и они же деактивировали защитные реакции организма, спровоцировав разрушительные процессы и сформировав новые патологии. Все изменения происходили, естественно, не сразу, а постепенно, разрастаясь, как снежный ком, пущенный вниз со склона горы. Если визуализировать Эйдена с помощью абстрактного искусства, то он – согбенное сухое существо, окутанное бесформенными разноцветными сущностями, вырвавшимися из тела и медленно его пожирающими.

Эйден и Лили растерянно переглянулись. Торвальд уловил их настроение и поспешно пояснил:

– Кх-м, прошу прощения за мой неуместный поэтический язык, просто вспомнилось кое-что из живописи…

Старик, тяжело прокашлявшись, словно выхлопная труба, замолк и задумался о чем-то своем, время от времени шевеля маленькими губами и раздувая щеки. На лысине игриво сверкали светлячки от ламп.

И вот он вновь обратился к Эйдену:

– У тебя, Эйден, в арсенале весьма проблематичный набор, если можно выразиться, компонентов, которые значительно подрывают твою внутреннюю гармонию, здоровье в целом. Однако, проблема кроется гораздо глубже…

Эйден нервно перебил:

– Звучит неутешительно: будто меня пора изолировать от нормальных людей и кинуть в камеру для душевнобольных на месяцок-другой. Конечно, еще присутствуют остаточные следы этих негативных симптомов, но очень слабые. Многие из них практически полностью удалось выморить. Достичь высоких положительных результатов постарался мой опекун, профессор Ирвинг Киллиган, так что не вижу причин для обеспокоенности. – Уверенно выдал Эйден, а затем, скосив взгляд в сторону и немного помявшись, добавил: – Ну и таблетки мне тоже помогают.

– Я рад, если ты действительно говоришь правду, – одобрительно кивнул Торвальд, насколько ему позволила заплывшая шея, обратившаяся в жировой воротник. – Но, видишь ли, твое прошлое оказывает деструктивное влияние на сознание и может вызвать отрицательные побочные эффекты во время проведения эксперимента. Так, в теории человеческий мозг обладает резистентностью, то есть он отторгает чужую память, как какую-то заразу – в большей мере этому способствует уже имеющаяся в мозге память, накопленная с самого рождения. Однако на практике при определённых благоприятных условиях мозг (а если точнее – его собственная память) и чужая память в процессе интеграции способны «слиться» в единую систему и создать стабильную «глобальную сеть». А любые нежелательные отклонения могут этому воспрепятствовать: деформировать личность, привести к деградации умственных способностей, распаду процессов мышления и эмоциональных реакций, атипичным формам поведения, а в худшем сценарии – произойдет полная рассинхронизация между сознанием и мозгом.

Уникальных случаев отторжения мозгом чужой памяти было немного. В основном клоны были подвержены диссоциативному расстройству идентичности, психозу и даже шизофрении в легкой форме. Но самыми запоминающимися оказались объект «РОТС» под номером девять, у которого выявили обсессию, или синдром, заключающийся в периодическом возникновении навязчивых нежелательных непроизвольных идей или мыслей. Например, он постоянно рассказывал, что мечтает вскрыть нашу медсестру, однако тут же говорил, как плохо так думать, и жестоко наказывал себя за это, занимаясь самоповреждением: царапал вилкой кожу на руках, бедрах, шее. Иногда это делал остро заточенным карандашом. В итоге он – случайно или намеренно – проткнул себе сонную артерию, сидя на унитазе. А также объект «РОТС» под номером семнадцать с его итерацией, то есть, его мучили патологические возбуждения, характеризующиеся ритмичным повторением двигательного акта, слова или части фразы… Его болезнь не являлась серьезной проблемой, до тех пор, пока к ней не добавилась еще одна болезнь, хуже первой: аллотриофагия, то есть он жрал все, что попадалось под руку: бумагу, ластики, карандаши, фломастеры. Обычно удавалось вызвать у него приступ рвоты, чтобы освободить желудок от этой дряни. Но однажды он умудрился откуда-то натаскать шприцов и набить ими полный живот, что и привело к летальному исходу. И наконец объект «РОТС» под номером двадцать два, который страдал от идиопатической эпилепсии. Он умер во время завтрака – приступ эпилепсии возник весьма неожиданно, и крупный кусок пищи попал в трахею, полностью закупорив дыхательное горло. Ему пытались оказать должную медицинскую помощь, но он мучительно задыхался, давясь пеной, пищей и собственным языком. Сами понимаете, скончался он довольно быстро. Кстати, вы наверняка об этом читали…

Лили неуверенно мотнула головой.

– Мы читали все материалы, но не уделяли должного внимания всем деталям. У нас просто на это не было времени… К тому же, зачем нам лишняя информация – от нее все равно никакого толку.

– Ошибаетесь. Но об этом чуть позже.

Собственно, в подобных обстоятельствах, Эйден, тебе нужно пройти в обязательном порядке психокоррекцию, однако на всю эту возню у нас нет лишнего времени. Счет идет на месяцы, а то и недели. Болезнь Самюэля может в любой момент обостриться, испытай он психо–эмоциональный стресс или подхвати какое-нибудь инфекционное заболевание, поэтому перед нами стоит ограниченный выбор из двух зол: или мы проводим эксперимент, невзирая на любые риски, или его и вовсе сворачиваем. Третьего не дано. Несомненно, я склоняюсь к первому варианту, но нужно понимать, что чистого результата мы не добьемся никакими методами. Однако я очень давно размышлял над тем, как снизить вероятность отторжения мозгом чужого сознания, и единственный обнаруженный способ, которым я удовлетворен в значительной степени – это порядочное сокращение объема вводимой памяти. Как известно, изначально мы переносили память всю целиком, то есть, в стопроцентном объеме – это зафиксировано в отчетах о клонах, мелким шрифтом внизу страницы. Кстати, будь вы дотошнее, то смогли бы заметить, что не всем клонам память передавалась сразу в стопроцентном объеме. То есть, мы нарочито баловались с объемом внедряемой памяти, без какого-либо конкретного умысла на тот момент. Аппарат «COBI» искусственно ее разделял на две неравные половины (или несколько половин), совершенно произвольным образом. Сначала мы вкачивали объекту «РОТС» восемьдесят процентов памяти от общего объема, а затем, спустя определенный срок (например, две недели), вливали оставшиеся двадцать процентов от общего объема. Другому клону могли влить сначала семьдесят, потом двадцать и оставшиеся десять процентов памяти. И так далее. Так, при анализе полученных результатов, нам удалось выяснить, что те клоны, которым вливали память частями, были меньше подвержены разным психическим аномалиям. Хотя по началу мы думали, что это обычное совпадение. Но чем больше я над этим размышлял, тем больше мне становилось ясно: психическое состояние подопытного напрямую зависит от массы внедряемой памяти. По всей видимости, так мозгу гораздо легче ее усваивать, структурировать, размещать, и так далее. То есть, выполнение задач с урезанным объемом информации идет проще и быстрее, чем с ее полным объемом, с наименьшими затратами энергии. В связи с чем в системе мозга – а ведь он, по сути, биологическая машина – происходит куда меньше сбоев, если ход операций по переработке информации выполняется в строго выверенной, а не хаотичной последовательности. То есть, мозг соблюдает конкретный алгоритм. Хаотичной она становится тогда, когда информация, относящаяся к разным периодам жизни и хранящаяся в разных отделах мозга, смешивается в одну сумбурную кучу – включая уже имеющуюся в мозге память, – как не расфасованный мусор в мусорке. И создает отрицательный резонанс.

– Извините, я вас правильно понял: вы теперь будете…?

Торвальд согласно причмокнул, уловив посыл.

– Верно, мы собираемся передавать тебе память малыми долями – по пять процентов информации от общей массы каждую неделю. В идеале – один процент информации от общей массы в неделю, но опять же, данный процесс растянется почти на два года, что, естественно, для нас всех чревато. Мы можем не успеть завершить эксперимент.

– И когда мы начнем? – Эйден нетерпеливо забарабанил по столу, разговор его начал утомлять.

– Не сегодня. – Торвальд криво улыбнулся и хрипло выпустил ртом воздух. – Через два дня. За это время ты подготовишься к эксперименту и заодно познакомишься с новоприбывшими специалистами, особенно с тобой не прочь пообщаться Филипп Ван Хоутем, я успел ему рассказать о тебе. Ох, дай ему только повод, и он заболтает до смерти! Бенедикта Томпсона, к сожалению, пришлось очень долго уговаривать вернуться в проект, но, к счастью, он сдался, так как я пообещал ему устроить отпуск в моей квартире в Майами – с пятидесятого этажа открывается восхитительный вид! Безусловно, как только мы со всем покончим. А остальные потихоньку подтянутся. С парой человек извне я уже договорился, нужны еще трое, однако нам ничто не помешает возобновить «Трансому», и никаких эксцессов возникнуть не должно.

– Хм, подготовлюсь? Что конкретно я должен делать?

Эйден приготовился услышать что-нибудь из ряда «Вынь мозг, промой, положи на полочку…», однако Торвальд ничего такого странного не подразумевал.

– Ничего особенного, только хорошо питаться и не думать ни о чем плохом, что могло бы хоть как-то вывести из равновесия твою нервную систему и перенапрячь мозг. Просто расслабь свои мышцы, кости, мысли… А медсестра Кэтрин, которая будет за тобой приглядывать, тебе в этом поможет. Поверь, она знает, как сделать мужчине приятное. – Старик насмешливо булькнул и подмигнул. Эйден обескураженно вскинул брови. Лили вторила за Эйденом.

– Торвальд, а вы еще не полностью утратили свой пыл! – Эйден с одобрением хмыкнул.

– Я искренне считаю, что этот самый «пыл» должен оставаться в нас до самого конца. Иначе какой смысл от всего дерьма, что нас окружает, когда ты к старости превращаешься в овощ в прямом и переносном смыслах.

– И то верно. Но все-таки, что Кэтрин будет со мной делать? – Эйден уж предположил самое страшное: – Утыкивать иголками мой мозг?

– Не думаю, что имел в виду именно это, говоря «сделать мужчине приятное». – Торвальд издал хлюпающий смешок, а после серьезно произнес: – Сам у нее спросишь. А теперь нам пора, скоро будет подан горячий обед.

Старик нажал специальную кнопку на подлокотнике своего кресла, и Мэри, будто дожидаясь его прямо у двери, тут же явилась. Она плавно проплыла к нему, словно призрак в белом плаще, и Торвальд жестом указал вывезти его из «комнаты для допроса». Лили и Эйден гуськом последовали за ними.

Вечером прибыли профессор Бенедикт Томпсон – британский психолог и психиатр, практиковал гипноз и внушение в лечебных целях, бывший преподаватель в Сент-Эндрюсском университете, автор научно-популярной и художественной литературы; Джошуа Мур – австрийский инженер-технолог, а также Филипп Ван Хоутем собственной персоной – урожденный американец голландского происхождения, философ, социолог, общественный деятель. Должен был явиться и Тим Вайсс – немецкий психоаналитик, патопсихолог, писатель, в 1983 году получил степень доктора философии в Берлинском университете имени Гумбольдта. Но он перенес свой визит на следующее утро по личным причинам.

Торвальд организовал шведский стол – поварам пришлось изрядно попотеть, занимаясь сервировкой стола и обслуживанием гостей. К их компании так же присоединился доктор К. Нельсон, хотя он упрямо отнекивался, ссылаясь на «кучу рутинной работы». И все-таки Торвальд сумел до него достучаться, пообещав денежную компенсацию за время, потраченное не на выполнение важных дел, а общение с «известными интеллигентными людьми, у которых он может подчерпнуть много чего нового». Доктор К. Нельсон разумно решил не упускать такой возможности, чего и следовало ожидать от пытливого ума.

Они с непринужденным изыском распивали красное сухое вино из Пьемонта на основе винограда сорта неббиоло (Эйден позволил себе лишь бокальчик, так как не хотел пьянеть). И увлеченно вели интеллектуальные дискуссии о политике, обсуждали последние инновационные технологии, трепались о самых горячих девушках в Пуэрто-Рико, перетирали кости своим недоброжелателям, вспоминали с улыбкой курьезы на работе, травили байки из личной жизни, будто старые добрые друзья. В какой-то неопределенный момент – Эйдену было так интересно слушать этих мудрых эксцентричных людей, что не уследил за временем, – к нему сзади подошел Филипп Ван Хоутем и, склонившись над ухом, позвал за собой в уединенное место. Эйден немного замешкался, однако принял его приглашение. С позволения Торвальда они выбрались на поверхность, спешно покинув утробу «Паллады».

Эйден, сидя за столом, не выделил Филиппа среди других, так как на фоне колоритных мужчин он казался совсем мальчишкой, примерно того же возраста, что и он сам. И оказался прав: Филиппу два месяца назад исполнилось тридцать пять лет. Он выглядел более юным и беззаботным. Может, в мягких чертах загорелого лица проявлялось нечто неуловимо-ребяческое, а, может, стильная и модная одежда создавала вокруг него самобытную ауру. Или и вовсе их сочетание наделяло его образ этим очаровательным шармом.

Филипп прихватил с собой фетровую шляпу, стилизованную в духе ковбойских традиций. Черную, широкополую и с темно-красным кожаным поясом. Мужчина какое-то время игриво вертел ее в пальцах, а потом легким движением нанизал на макушку, чуть сдвинув на черные брови, – прежде, чем они очутились на лоджии. Будто она хоть как-то могла защитить от ветра: его холодные порывы колыхали распахнутые полы белого короткого пальто из кашемира, тормошили длинные темные волосы, спускавшиеся ниже плеч и завязанные в низкий хвост. Они оба приблизились к деревянным перилам и массивным колоннам из серого кирпича. Тускло горели фонари, привлекая к себе местных насекомых. Эйден прижался спиной к колонне, врезавшись лопатками в холодный шершавый камень. Филипп же облокотился о перила, достал доминиканскую сигару «Garo» в темно-коричневом покровном листе и стал совершать над ней замысловатые манипуляции, словно готовясь к мистическому ритуалу. Эйден с любопытством следил за действиями мужчины – при нем никто и никогда не курил сигары. Для начала Филипп лишил сигару «шапочки» при помощи «гильотины» из нержавеющей стали и дерева. Затем зажег длинную кедровую спичку и прокрутил сигару над янтарным язычком пламени, чтобы прогреть ее кончик. После Филипп обхватил губами табачный сверток и, удерживая несколько секунд пламя возле его основания, неторопливо, вдумчиво, раскурил. В завершение он потушил спичку и расслабленно устремил взор в иссиня-черную даль. Набирая полный рот дыма, он смаковал мягкий орехово-пряный вкус на языке и выпускал на волю: седой смог завесой окружал его, словно утренний туман.

Прошло несколько минут, когда Филипп соизволил обратить на Эйдена пристальный взгляд и резко, с ухмылкой на губах, изречь:

– Боишься? Эксперимента? Он будет называться ««Memory» №25».

– Волнение есть, но не думаю, что что-то пойдет не так. – Эйден с каменным выражением лица переплел на груди руки – бессознательный успокаивающий жест. – У Торвальда, я уверен, все под контролем.

– Я не спрашивал, сожжет ли дотла «COBI» твой мозг или нет. Скорее о том, какой ты ожидаешь конечный результат, ведь он – весьма непредсказуем, – Филипп затянулся чуть сильнее и выпустил изо рта серебристое колечко дыма, поплывшее по невидимой реке, будто крохотная лодчонка.

– Ты сам ответил на свой вопрос, – парировал Эйден, засмотревшись на колечко дыма, то постепенно бледнело, растворяясь в тягучем воздушном потоке.

Филипп хмыкнул.

– Мы можем это обсудить в свободной форме: давай, включи свое воображение и скажи мне, каким ты его видишь, – не сдавался он, словно преследовал какую-то конкретную цель. Или всего-навсего забавлялся.

– Эксперимент завершится успешно, и мы поможем Самюэлю, – невозмутимо выдал Эйден.

– Ты включил не воображение, а оптимизм.

– Будто это не одно и то же. Если я, как ты сказал, «включу воображение», то представлю то, что хочу. И я сказал именно то, что хочу. А что сам думаешь об этом? Только честно.

– Честно? – Филипп принял другую позу, перевернувшись на спину, будто она лучше помогала думать. Навалившись на перила и вытянув длинные ноги в брюках-чинос, темно-синих, в мелкую бледно-голубую вертикальную полоску, он запрокинул голову назад, держа зубами сигарету. Несколько секунд он чадил ее, пыхтя, словно паровоз, а когда надоело – зажал между двумя пальцами, указательным и большим, и нарочито медленно вытащил ее изо рта. Клубы дыма, вырвавшись из плена, воспарили ввысь и, достигнув низко висящих желтых ламп, стали плавно опускаться вниз, обволакивая Филиппа молочно-серебристым флером. – Я презираю этот эксперимент. Пускай покажусь тебе крайней критичным человеком с архаичными, изжившими себя в «приличных кругах», взглядами, но я не приемлю любое вмешательство в тело человека. Разве природа ошиблась, когда создала нас такими? Мы рождаемся, развиваемся, болеем, стареем и умираем – неужели в этом замысле нет чего-то божественно-идеального? Я хоть и не верю во всеобщего могущественного Творца, но природа и есть наш Творец. Истинный Созидатель, Великий Мастер, вневременной и внепространственный. Люди охотно треплются о нравственности, однако при каждом удобном случае ведут себя безнравственно: мы, преисполненные страстью, в лицо говорим об этике, эстетике, культуре, нормах морали (вещах абстрактных, абсолютно чуждых Природе), а за спиной ведем порочную жизнь: распутствуем, лжем, предаем, убиваем – и не существует Монстра страшнее Человека… А хуже того: идем со скальпелем, как с мечом, против Природы, словно она – наш главный враг. Мы ненавидим друг друга, но в то же время, когда подходит наш срок к концу, апеллируем нашей любовью во имя Человека – Царя Мира, целого Космоса, чья жизнь превыше всякой другой жизни на Земле, и беспринципно нарушаем все мыслимые и немыслимые законы Смерти. Узкий круг лиц умело лоббирует свои личные интересы в целях обогащения: манипулирует сознанием неокрепших умов, якобы Человеческая жизнь – бесценна и уникальна и оттого крайне важна, навязывает понятие «гуманность» и гордо называет спасение умирающего – «благодетель». Многие люди совершенно не понимают, насколько лицемерно выглядит этот жест со стороны: сегодня человек отвращен «святыми руками целителя» от смерти, а завтра – его отправят на войну ради народных «Любви и Мира». Это настолько абсурдно, что даже смешно!

– Ч-что… что ты хочешь этим сказать? – Брови Эйдена сдвинулись к переносице, образовав «гусиную лапку». – Чтобы человек медленно умирал?.. В мучениях?

– Я от своего имени выступаю за умерщвление человека с его согласия. – Филипп легко коснулся губами кончика сигары. – Правда, при развитии технических возможностей эта обратная сторона вопроса «сохранения жизни» хоть и актуальна, но практически никем не поддерживается. Будто я имею в виду не эвтаназию, а лоботомию – она считается такой же варварской процедурой, если не хуже. В свою очередь, я убежден, что у человека отобрали право на жизнь и на смерть. Правители, общество – все, кому не лень, нам, простым обывателям, диктуют как жить и как умирать. Вот только это и не жизнь, и не смерть – а лишь их имитация. Человек рожден в Лоне Природы, там же он должен оставить свои плоть и кости, возвратившись к ней назад. И нет, не в гробу. Для меня это тоже дикость. Почва дает жизнь растениям и жукам, а человеческие трупы в коробках она хранить не обязана, словно холодильник портящиеся продукты. Это кощунство чистой воды.

– Я все равно не понимаю… – Эйден оторвался от колонны из кирпича и стал мелкими шажками наворачивать круги. – Почему ты против эксперимента? Только потому, что мы якобы идем «против Природы»?

– Видишь ли, в чем дело, мой друг. Ты ведь прекрасно знаешь, что каждый из нас наделен индивидуальностью, которая формируется по мере нашего взросления. Мы отличаемся друг от друга внешностью, образом жизни, эмоциональной составляющей… И в первую очередь темпераментом – он заложен в нас генетически, и с самого рождения развивается вместе с нами. Его тип напрямую зависит от особенностей функционирования нервной системы. Темперамент – особенность косная, она практически не подвергается каким-либо серьезным преобразованиям на протяжении всей нашей жизни и является фундаментом для последующего строительства более тонких, специфических и довольно значимых качеств нашей духовно-физической сущности. Можно вспомнить четыре условных типа темперамента: меланхолик, сангвиник, холерик и флегматик. Далее, на фоне темперамента у нас выделяется характер со всеми ему присущими причудами: будь то неуклюжесть, раздражительность, меланхоличность или вспыльчивость. Он так же проявляется в привычках, манерах, складе ума… Формирование характера у нас тянется на протяжение многих лет жизни, но, как правило, чем старше – тем изменений меньше, но всегда и везде есть свои исключения. Не зря говорят «горбатого могила исправит», так как в какой-то неопределенный момент он способен «зафиксироваться», «закалиться», как глина в печи.

Если рассматривать психоанализ и отходящие от него отростки «глубинной психологии», то в нем акцентируется внимание на бессознательных и иррациональных истоках характера. Например, Филипп Лерш (мой тезка, ха-ха) в одной из работ, ставшей основополагающей для немецкой характерологии, взял в качестве базового материала теории Зигмунда Фрейда и Людвига Клагеса, и постарался развить учение о «слоях» характера, выделяя в нём эндотимность, как некое «ядро», в которое включены настроения, чувства, аффекты, влечения и так далее, а так же «надстройка личности» (сознательная воля, логическое мышление). Хотя, стоит отметить, что некоторые умы такое разделение считают условным, и оттого ставят под глубокое сомнение. Я же себя ни к какой касте не отношу, так как являюсь лишь маленьким неприметным наблюдателем и вольнодумцем.

Мы по своей сути многолики, имеем пестрый букет отличительных черт, которые в нас воспитывают наши родители, окружение и в конце – мы сами. Все эти три элемента – три Стихии, которые из крохотного семечка взращивают огромное дерево – личность; его корни – наша воля, ветви – чувства и эмоции, верхушка – наша мудрость. Личность представляет собою сложный элемент, она как ствол дерева – органически целостна, унитарна, но вместе с тем обладает свойствами олистомерии и многогранности, словно листья и цветы. Именно личность – как определение Человека – выстраивает довольно непростые взаимоотношения с действительностью, с другими людьми, Природой, и обеспечивает адаптацию в условиях постоянно претерпевающей деформации социальной среды и в стрессовых ситуациях. Подобная – необходимая – взаимосвязь Человека с миром помогает вырабатывать «иммунитет» к психопатическим нарушениям.

Стоит вкратце обсудить природу и сущность человека. В основном они имеют философскую подоплеку. По определению – это естественные свойства человека, отличающие его от других живых – примитивных – существ, и обусловленные количественным и качественным проявлениями конкретного набора устойчивых характеристик, чаще всего туда входят: высокоразвитые воля, разум и чувства, а так же способности для коммуникации и труда. Иммануил Кант, исходя из двух образующих человеческую ипостась конфликтующих начал – свободы и необходимости, – разбивает антропологию на две самостоятельные части: «физиологическую» и «прагматическую». Первая исследует то, «… что делает из человека природа…», вторая – то, «… что он, как свободно действующее существо, делает или может и должен делать из себя сам». Однако синтез позиций современной биологии и марксизма стирает между ними границу и рассматривает человека как «плод», сотворенный под исторически-социально-культурным влиянием и заключающий в себе симбиоз социальной и биологической природы.

Из всех известных науке существ только Человек обладает самостью, то есть способен определять свое «Я», свои внутренние желания, потребности, личные мотивы. И он осознает в полной мере явление смерти. Природа человека имеет противоречивую, имманентную человеческому бытию, центральную ось, которая может изменить свой курс развития в двух направлениях: «регресс» или «прогресс». В первом случае Человек стремится отбросить все лишнее, что считает «балластом», и возвратиться к животной жизни, к предкам, Природе. А во-втором – обрести поистине божественную «оболочку», возвышающую его над остальным миром в своем самовыражении, самосознании и самопожертвовании. В его власти изменять и изменяться, подстраиваться, впитывать, чтобы стать кем угодно, кем-то одним или «всем», главное, чтобы он хотел этого, стремился к большему, лучшему, к эталону «сверхчеловека». И тогда Человек перестанет быть просто «точкой», которая однажды отовсюду исчезнет, а станет частью целого Космоса, подобием самого Создателя. Благодаря своим амбициям он может перевернуть мир вверх тормашками, перекроить его под стать своим идеалам, которые он только сможет себе вообразить…

– Так, стоп! Хватит! К чему вся эта напыщенная высокопарность? – Эйден резко остановился, приблизился к Филиппу и с вызовом произнес: – Разве забыл, с кем говоришь? Зачем читаешь мне эту бесполезную лекцию?

На сигаре так много скопилось пепла, что Филипп лишь слегка дунул на него – и тот разлетелся, переливаясь серебром, словно пыльца, в желтом свете мерцающих ламп.

– Ха-ха, по глазам ведь вижу, ты прекрасно понял, к чему я веду. – Филипп продолжал вести себя вальяжно, как дворовый кот Джек со шрамами на морде, приходивший за порцией сметаны. Наевшись вдоволь, он ложился на скамью и подставлял свое толстое волосатое пузо под теплые лучи солнца. – Но не желаешь в этом признаваться: ни мне, ни самому себе.

– Филипп, – понизил тон Эйден. – Не смей принимать меня за идиота!

Мужчина выпустил сгусток дыма в его сторону – Эйден стоял не шелохнувшись, и будто бы даже задержал дыхание. Филипп усмехнулся и терпеливо пояснил:

– Личность выстраивается на протяжении всей жизни под воздействием различных факторов. А вы по щелчку пальцев обесцените суть этого процесса. Безжалостно уничтожите.

– Но!.. – попытался оправдаться Эйден, однако Филипп жестом заставил его замолчать. Его настроение резко изменилось.

– Смотри-ка, как просто и весело: копировал память из одного мозга в другой – и вот готов точно такой же человек! Брехня! Этот чертов гомункул – жалкая пародия на Человека! Это всего лишь сосуд… пустышка. К тому же, твой Самюэль будет иметь чужое лицо, ведь его не клонировали, как тебя в свое время. И ты готов принять эту… тварь за своего лучшего друга? Черт, да у меня в голове не укладывается вся эта чушь! Ты настолько его ненавидишь? – выдал гневную тираду мужчина.

У Эйдена кольнуло в груди, как от десятка маленьких иголочек.

– Он мне очень дорог… поэтому я хочу ему помочь!

– Помощь в твоем понимании – это создать куклу и набить, как ватой, ее мозг сознанием Самюэля? Эйден, советую остановиться, пока не поздно. Эксперимент еще не начат…

– Я не позволю Самюэлю умереть! – Эйден заскрежетал зубами от негодования. – Как ты не понимаешь! Я не хочу потерять его снова! Но в этот раз… я могу потерять его навсегда!

– Лучшее, что ты можешь сделать – дать ему достойно уйти. А эта марионетка… только запятнает память о нем. Что ты будешь с ним делать? Ну серьезно? Ты хоть понимаешь абсурдность ситуации?

Эйден медленно подошел к Филиппу – мужчина заметно напрягся, наверное, подумал, что Эйден начнет распускать руки, а когда понял, что тот ничего противозаконного делать не собирается, облегченно выдохнул и продолжил чадить сигару. Эйден находился достаточно близко, он перекинул правую ногу через ноги Филиппа и, зацепившись руками за перила, склонился над ним.

Филипп убрал сигару подальше от лица Эйдена, чтобы ею не обжечь.

– Если ты настолько против этой затеи, что ты сам здесь забыл? – с затаенной угрозой вкрадчиво произнес Эйден. У Филиппа сложилось впечатление, что любое сказанное слово будет использовано против него, а еще хуже – станет причиной для безапелляционного решения сбросить его с лоджии вниз. И Торвальду придется отпевать кровавые расплющенные останки.

– Любопытство.

– Что? – Эйден опешил. – ЛЮБОПЫТСТВО? Ну надо же! Решил утолить свое праздное любопытство! Ты жалок.

– Не более жалок, чем ты. В конце концов, умирает твой друг, а не мой. Кого из нас двоих стоит жалеть?

– Ты!.. – прорычал Эйден, но Филипп лишь расхохотался, застав его врасплох своей реакцией.

– Ох, брось это дело! Ты весьма забавно выглядишь. Похож на очень злую болонку.

– Я не болонка… – произнес обиженно Эйден.

Филипп по-доброму рассмеялся, запрокинув голову назад. Ковбойская черная шляпа так и норовила расправить невидимые крылья и упорхнуть прочь, покинув своего хозяина. Ветер шаловливо пробрался под темно-синюю шелковую рубашку с этническим орнаментом, распахнул заостренные уголки воротника, обнажив загорелую шею и ключицы. А еще маленький золотой кулон, игриво сверкнувший, словно небесная звезда.

На нем была выгравирована звезда Давида.

– Как ты познакомился с Торвальдом? – вдруг спросил Эйден. – Я думал, ты такой же…

– Старый?

– Вроде того. – Эйден вздохнул и отпрянул назад, подальше от Филиппа, вновь прислонившись к шершавой холодной колонне.

– Можешь не стесняться говорить вслух. Это обыденные вещи: морщины, седые волосы, пожелтевшие поредевшие зубы, хрустящие суставы. – Филипп в последний раз затянулся и оставил сигару догорать на краю пепельницы. – Торвальд обычно сам находит интересных ему людей. А встретил он меня тринадцать лет назад на Трафальгарской площади…

Наболтавшись вдоволь, они вдвоем вернулись к остальным: из столовой гости перебрались в бильярдный зал. Еще пару часов они развлекались, и когда время перевалило за полночь, все разошлись каждый по своим делам: кто в душ, кто перекусить, кто поплавать в бассейне, а кто – спать. Эйдену больше ни на что не хватало сил, поэтому он завалился в кровать и забылся беспробудным сном.

Утро началось со знакомства с медсестрой Кэтрин, миловидной блондинкой с косой до пояса. Спустя два часа после завтрака, она позвала его в массажный кабинет. Эйден, конечно, удивился и смущенно уточнил, для чего, ведь у него ничего не болит. Кэтрин пояснила, что ей посоветовал Торвальд привести его «разум и тело к гармонии». Сперва его ожидал расслабляющий массаж с эфирными маслами, после он должен сделать несколько простых упражнений Виньяса флоу Йогу, а затем – принять теплую ванну с морской солью. И до конца дня Эйдену стоит придерживаться правильного питания, избегать интенсивных физических нагрузок, а также всего того, что может привести к повышению артериального давления: будь то остросюжетные фильмы, агрессивная громкая музыка или книги. И Эйден опечаленно подумал, что заняться будет особо нечем, поэтому придется вовлечь в беседу Филиппа. Накануне они неплохо перетерли языками, и Эйдену показалось, что он знает его довольно давно. Интересная реакция мозга на человека, который тебе симпатичен.

Днем он случайно столкнулся в коридоре с Тимом Вайссом, неуклюжим мужичком ростом примерно в пятьдесят пять дюймов и с кудрявой белоснежной шевелюрой, как у Альберта Эйнштейна. Он очень торопился с отчетами к Торвальду, поэтому они обменялись только короткими приветствиями.

Ближе к вечеру вновь все собрались, обсудили планы на следующий день. Среди остальных Эйден приметил двух новеньких, чуть позже Торвальд объяснил, что взял в проект врачей, которые следили за физическим здоровьем объекта «К». Так, Джон Рид будет присматривать за Эйденом, а Тайра Уайт – за объектом «К». Помимо прочего, Филипп дал некоторые наставления: как правильно вести себя перед самой операцией по переносу памяти. Что-то вроде: «Не думать ни о чем дурном, тем более о прошлом, постараться очистить голову от лишних мыслей. А если не выйдет полностью опустошить свое сознание, то лучше вспомнить что-нибудь из детства, что-то, что вызывает теплые, радостные чувства. Это самое важное». Однако Эйден проявил несогласие, заявив, что «от прошлого никуда не сбежишь». Он старался не думать о прошлом, но ведь его не выкинешь, как лишний груз – за борт лодки. Хотя профессор Киллиган старался хоть немного смягчить острые углы прошлого, чтобы они больше его не ранили. И благодаря этому он чувствует себя гораздо увереннее и спокойнее. Торвальд встрял в их разговор, бросив категоричное «самообман». Ибо чувство «выздоровления» Эйдена, вызванное близкими отношениями с профессором Киллиганом, – «ложное, паллиативное, так как профессор воздействовал только на разум, а не непосредственно на прошлое. Эта трагедия никуда не ушла, страх всегда следует за хозяином, стелется тенью, как шлейф». Эйден должен сам «принять» прошлое, сделать «своим», признать его своей сильной стороной, и тогда оно прекратит быть страхом.

Эйден подумал, что с этой задачей справиться не так уж и легко, как кажется на первый взгляд. Однако, как ни хотелось признавать, Торвальд был прав: он с чужой помощью загнал в клетку свое прошлое, словно лесного зверя, но не примирился с ним. Со своим прошлым должно идти вперед рука об руку, как со старым лучшим другом.

Последние девять часов пролетели незаметно.

Если бы здесь, внизу, имелись окна, было бы гораздо приятнее вставать с постели с рассветом, наблюдая за солнцем, выплывающим из-за горизонта и заливающим все вокруг розово-желтым светом. Эйден сладко потянулся, и лениво сел на край кровати. Он находился в комнате наедине с Лили. Все остальные давно были на ногах и вовсю трудились: измеряли, фиксировали, настраивали аппарат «COBI», чтобы тот не сжег его мозг. До этого самого момента молодой мужчина как-то не задумывался, что из себя представляет этот самый аппарат. Может, он выглядит как огромный мотоциклетный белый шлем с кучей проводов? А, может, это микро-устройство, которое крепится к виску и передает аналогичному микро-устройству (прикрепленному к объекту «К») сигналы непосредственно по воздуху: посылает запрос на регистрацию, получает подтверждение и синхронизируется. А далее «сканирует» мозг, считывает и обрабатывает информацию, интерпретирует в удобную форму и передает. Некоторые процессы можно наблюдать в работе современных технологий беспроводной передачи данных.

Звучит как-то просто… но реально ли это на самом деле? Он не знал. Он вскользь подумал, что это все похоже на какой-то дурацкий тщательно отрепетированный розыгрыш. Но тут же себя одернул: он здесь, чтобы помочь Самюэлю. И нечего забивать голову всякой ерундой, которая может помешать пройти эксперименту на корректных условиях.

Вместе с Лили в полном молчании он добрался до процедурного кабинета, и у самого порога его вдруг бросило в холодный пот: по этим коридорам когда-то ходил его отец, Кайл Хейз. Возможно, ранним утром он точно так же шел в этот кабинет, чтобы провести эксперимент. И ничто не предвещало беды… Эйден пытался выбросить мысль из головы, что он может повторить судьбу отца, но никак не выходило: сердце бешено колотилось о грудную клетку, голова кружилась, как после карусели. Его пошатнуло, и он привалился плечом к стене. Прикрыв глаза, молодой мужчина тяжело задышал. Лили обеспокоенно вцепилась ему в руку; легко похлопывая ладошкой по спине, она тихо приговаривала, чтобы он взял себя в руки и успокоился – если он действительно намерен помочь ее брату, то должен вести себя, как настоящий мужчина и не устраивать истерики.

Эйден кивнул и покорно пополз вдоль стены. Молодой мужчина старался дышать ровно, неторопливо расправляя легкие и втягивая в себя сухой прохладный воздух. Он нервно постучался в дверь, ее тут же открыл доктор Рид и оказал больному первую помощь: дал стакан воды, пощупал пульс, проверил температуру, поднес к носу нашатырный спирт. Эйден не успел отвернуться, когда вдохнул резкий, забирающийся в самую глубь мозга, запах, и ему сразу полегчало. Он благодарно улыбнулся Джону, тот подбодрил его похлопыванием по плечу и провел под локоть вглубь кабинета.

В течение получаса Джон проводил диагностику его общего состояния. Все показатели оказались в норме. Он переговорил с Торвальдом, и они начали совместную подготовку для эксперимента. Эйдена попросили раздеться и надеть халат. После его провели в локальное помещение, в котором находился аппарат «COBI», хотя правильнее было бы сказать «два аппарата», так как один предназначался для него, а другой – для объекта «К» (клон уже был готов для вливания памяти в его мозг, он неподвижно лежал, точно труп на столе патологоанатома). Выглядели аппараты очень даже обычно и напоминали компьютерный томограф: две белые капсулы, располагающиеся друг напротив друга, на расстоянии полуметра. Их не соединяли никакие проводки. Видимо, Эйден был прав, когда предположил, что информация будет передаваться по воздуху.

Доктор Рид помог Эйдену лечь на выдвижной стол капсулы. Чтобы его полностью обездвижить, Джон зафиксировал тело ремнями, а голову – специальными зажимами. Эйден почувствовал дискомфорт: будто охотники пленили дикого зверя. Он попытался дернуться, но ничего не вышло – ремни крепко его удерживали, не давая и малейшего шанса высвободиться. Доктор Рид установил ему внутривенный катетер, чтобы ввести контрастное вещество. Как только вещество попало в организм, по венам Эйдена разлился странный холодок, словно внутрь тела проникли ледяные щупальца. Джон успокаивающим тоном сообщил, что это нормально, и скоро подобное ощущение не будет таким ярким и навязчивым. Эйден доверчиво послушался.

Доктор Рид задвинул стол внутрь капсулы, а сам удалился из помещения и присоединился к Торвальду. Он контролировал вывод данных с аппарата «COBI» и следил за любыми изменениями мозговой активности обоих пациентов. Связь Торвальда и пациентов была обеспечена с помощью переговорных устройств, поэтому время от времени он интересовался о самочувствии.

Эйден понял, что аппарат начал работать, когда услышал мерное гудение и пробивающийся сквозь него тонкий, острый писк. Молодой мужчина поспешно сообщил об этом Торвальду, но тот посоветовал не обращать на писк внимания, так как он прекратится через несколько секунд – именно так «COBI» производит «чтение». Маленькие лампочки, окружавшие его голову, мягко вспыхивали голубоватым светом. Эйден зажмурился и попытался представить, как он с Самюэлем продавал овсяное печенье с орехами, которые они готовили сами, ловили лягушек в пруду, лазили по деревьям…

«Три клона… три оставшихся клона, чью память копировали, должны быть живы».

«Где они сейчас?»

Стреляли из рогаток по пустым банкам, играли в пиратов и закапывали клады…

«Живут, как обычные люди?»

«Я могу их увидеть?»

«Поговорить с ними?»

Падали с велосипедов, бегали за фургоном с мороженым, рассказывали страшилки…

«Они похожи на меня?»

«Думают, как я?»

«Они никогда не смогут меня заменить…»

– Эйден! – услышал он хриплый голос сквозь поток мыслей. – Эйден! Соберись! Осталось совсем чуть-чуть! Черт, Джон, надо было дать ему успокоительное!

«Никогда!»

«Никогда!»

«Самюэль…»

– Эйден! – Торвальд, если бы мог, то выпрыгнул из своего кресла. Изображение на экране мерцало и исходило волнами помех. – Мы закончили! Давай, вытаскивай его! Быстрее!

Доктор Рид высвободил Эйдена из заточения, изъял катетер и помог принять сидячее положение. Молодого мужчину знобило, как от лихорадки. Он что-то мелко-мелко лепетал себе под нос.

Джон накрыл Эйдена шерстяным пледом и попросил Тайру принести горячий чай. Вокруг «больного» толпились все присутствующие и обеспокоенно пялились. Лили села подле него и прижала к себе. Молодой мужчина, ощущая тепло со всех сторон, потихоньку стал приходить в себя; его взор был устремлен на объект «К» – тот чувствовал себя явно лучше, чем он сам: выглядел бодрым, полным сил… безразличным. Эйдену вдруг захотелось ударить его чем-нибудь тяжелым, чтобы на ровном лице проявились хоть какие-нибудь эмоции.

«Сосуд… пустышка», – всплыли слова Филиппа в мозгу. Возможно, он был прав…

– Эйден, – заговорил с ним Торвальд. – Что произошло? Ты вспомнил что-то дурное?

– Не совсем.

– Не совсем?

– Я не хотел думать об этом, но я не мог… остановиться.

– О чем ты думал, Эйден? – осведомился Джон. Он мягко погладил Эйдена по волосам. – Не бойся, можешь нам рассказать.

– Три клона… объекты под кодовым именем «ТОМ», которые отдали свою память… Где они теперь?

– Тебя именно это сейчас волнует? – старик разочарованно выдохнул.

Эйден поднял голову и встретился с ним взглядом:

– Где они, Торвальд? Я знаю, что они в порядке! И живут как обычные американские граждане: работают, имеют верных добрых жен и кучу смешных детей, общаются с друзьями, путешествуют по свету…

– Эйден, пойми меня правильно: наш проект должен оставаться в строжайшем секрете. Если бы клоны свободно перемещались по миру, рано или поздно правда выплыла наружу. Представляешь, что бы с нами всеми случилось? Да и где гарантия, что никто из них не стал бы трепаться, что он ЗДЕСЬ видел, в стенах «Паллады»? Нас бы выкурили отсюда напалмом и в лучшем случае заключили за решетку, гнить до конца своих дней. А в худшем – расстреляли на месте. У нас имеются заинтересованные в «бессмертии» спонсоры, но они действительно надежные люди. Люди, которые так же принимали участие в разработке проекта «Трансома». Левых у нас нет – крысы проникают везде, в любой уголок, и приносят с собой смертельную заразу. Мы сделали все возможное, чтобы ни одна крыса не проникла на «борт корабля». И не покинула его. И если наш «корабль» будет тонуть – мы утонем все вместе с ним.

– Вы так и не ответили на мой вопрос… где они? – Эйден повысил голос, сжимая пальцами кружку до побелевших костяшек. – Их держат в клетках, как подопытных обезьян?

– Эйден, как ни прискорбно признавать, но их давным-давно с нами нет. – Торвальд поджал губы, испытывая досаду. – Как только мы свернули проект, то гуманно их умертвили. Какие-то части экспортировали для нуждающихся в донорстве: органы, конечности, в том числе кровь.

Эйден грубо высвободился из объятий Лили, оставив в ее руках шерстяной плед, и вскочил на ноги:

– Но они были частью меня! Они были.. мной! Я… как вы могли так поступить? Почему вы не дали им и шанса на нормальную жизнь? Разве они заслужили с собой такого обращения!? Черт! – Эйден ругался и топал ногой, а в какой-то момент бросил чашку с чаем в стену. Та разбилась вдребезги. – Черт возьми!

– Эйден, прекрати! – Джон попытался ухватить его за предплечье, но Эйден легко увернулся. – Прекрати немедленно!

– Пошли вы! Ты, ты и ты! – плюнул он в лицо Филиппу, который только-только подоспел. И, не дожидаясь, пока тот начнет читать нотации, будучи в одной рубашке выбежал из кабинета.

– Мне догнать его и привести обратно? – Филипп обескураженно глядел Эйдену вслед, так как совсем не ожидал, что застанет его в взвинченном, агрессивном состоянии. Джон доходчиво объяснил, почему Эйден вышел из себя, а Филипп справедливо подметил, что расчленение клонов (собственно, как и их создание и использование в каких бы то ни было целях) без его личного согласия – как ни крути, веская причина для гнева. За подобное своеволие и убить не грешно. «Пиф-паф!» – «выстрелил» Филипп указательным пальцем, а затем подул, представив на его месте револьвер, отдав предпочтение «Кольту Миротворцу» образца тысяча восемьсот семьдесят третьего года.

Тим Вайсс тряхнул пышными, словно одуванчик, волосами, охотливо ему поддакнув.

Торвальд их обоих проигнорировал.

– Не стоит его трогать. – Колыхнул он подбородком, следя за Мэри, подметающей осколки от глиняной кружки и вытирающей тряпкой темно-коричневую чайную лужу. – Пусть остынет. Потом сам вернется – Самюэль нуждается в нем, и он это прекрасно понимает.

В воздухе повисла тугая звенящая тишина.

Эйден, очутившись в комнате, забрался в кровать, зарылся лицом в подушку и накрылся одеялом с головой. Он никого не хотел видеть и слышать.

Честно говоря, он и сам не знал, какой ответ рассчитывал получить.

«Они все правильно сделали…»

«Все правильно…»

«Благодаря этому мы можем спасти Самюэля».

Эйден вдруг ощутил тяжесть во всем теле, будто он ворочал тяжелые мешки с цементом. Ему стоило немного вздремнуть.

Между тем ученые мужи возились с объектом «К»: переодевали, общались с ним, измеряли психологическое (используя тест Кеттелла 16PF, опросник Г. Шмишека, личностные опросники Г. Айзенка (ЕPI, ЕPQ), методики ММРІ, СМИЛ и многое другое) и физическое здоровье (с применением тестов на внимание и скорость реакции, выносливости и так далее). Объект «К» молчаливо выполнял все указания, словно выдрессированный служебный пес, что ускоряло работу и одновременно наводило на мысль о дефиците волевой активности (или ее патологическом отсутствии) и отсутствии влечений. Впрочем, послушное поведение легко объяснялось заторможенным адаптационным процессом, ограниченным пространством и временем.

«…На основании итоговых данных был сделан следующий вывод: все полученные показатели варьируются по пятибалльной шкале в промежутке от двух до пяти баллов. Всего балльных оценок: 60. Средний балл: 3,75. Общее состояние здоровья: 83,33%, что приравнивается к качественной оценке «хорошо»», – Тим Вайсс, закончив писать отчет, устало откинулся на спинку стула.

– Что ж, самое страшное позади, – проскрипел он и деланно смахнул со лба «пот».

– Результат может измениться в мгновение ока, если объект «К» испытает стресс. Мы не можем этого допустить, нужно постоянно его контролировать: как правильно есть, спать, думать, – пробухтел Торвальд.

– Я смотрю на него и диву даюсь: насколько же с Эйденом они похожи! Будто однояйцевые близнецы! – Филипп глядел на объект «К» через зеркало Гезелла. – Даже не верится!

– Технически Эйден – «генетический отец» объекту «К», а Дженнифер Хейз, мать Эйдена, – приходится ему матерью и одновременно бабушкой. Кстати, однояйцевые близнецы практически идентичны, а вот клоны – нет. Они отличаются и внешностью, и характером: чувствами, мыслями, манерой речи, привычками, повадками… Все-таки они развивались в разное время в разных условиях.

– Отличаются? – Филипп озадаченно уставился на объект «К». – Но мне так не кажется.

– Если посадить их рядом, то сразу заметишь отличия, достаточно явные, чтобы очень быстро научиться их не путать друг с другом. А если поговоришь с каждым по отдельности, то вообще забудешь, что они – клоны.

– Вот как… – В глазах Филиппа вспыхнул пытливый огонек. Он задался целью убедиться в сказанном. – Что делать дальше?

– Пока следить. Если состояние объекта «К» останется стабильным в течение пяти суток, мы позволим Эйдену поговорить с ним, чтобы выяснить, как много он «помнит». А там – ждите дальнейших указаний. Мы обязаны делать все неторопливо, постепенно. А поспешность ни к чему хорошему не приведет, – прохрипел Торвальд и надрывно прокашлялся; его огромный живот заволновался, как океан во время шторма.

– Что ж, Торвальд, нас ждет долгий и тернистый путь. Однако часть пути уже пройдена! – Филипп громко захлопал в ладоши, привлекая к себе внимание. – Третий этап первой стадии эксперимента «Memory» №25 завершен весьма успешно! Приглашаю всех за это выпить!

Никто не вотировал против.

Лили застукала Эйдена спящим, но будить не стала. Когда к ужину Эйден так и не явился, она с непоколебимой уверенностью ринулась за ним, чтобы растормошить – а то ишь чего: спрятался в своей раковине, как улитка, и никак не желает выползать! Заглянув в комнату, она застала лишь пустоту: Эйден раз – и пропал, и след простыл. Куда же он мог подеваться? Молодая женщина нервно жевала нижнюю губу, пока ее не осенило: наверняка он выбрался на свежий воздух! Она получила разрешение Торвальда вылезти на поверхность – словно крот из глубокой норы, – и вскоре выяснила, что была права: Эйден в самом деле находился на лоджии. Облокотившись о перила, он томно глядел в голубую ясную даль: небо раскинулось атласным полотном, девственно чистое, без единого облачка, будто их все разогнал Эфир своим могучим дуновением. Лили замерла на месте, как истукан, не желая тревожить Эйдена, так как он с кем-то мягко, с теплом и с улыбкой на устах – это было отчетливо слышно в каждом слове – говорил.

«Скучаешь?»

«Пожалуй, врать не имеет смысла – я тоже».

«Нет, тебе не показалось».

«Не буду повторять, и не проси! Лучше расскажи, как твое здоровье?»

«Я сам в порядке».

«Друзья? Какой там. Я занят по горло».

«Конечно, позвоню, когда вновь появится свободное время! Не забуду».

«Я тоже был рад тебя услышать…»

Молодой мужчина прервал звонок и, крепко удерживая телефон в руке, перегнулся через перила, будто внизу, у самого подножия скалы, что-то привлекло его внимание. Лили тихонько подошла к нему сади и окликнула. Эйден нехотя отвлекся на ее зов и позволил к себе приблизиться.

– Торвальд сказал, что ты сбежал сюда, а не отпросился у него. Пока Торвальд здесь, он – закон. – Лили говорила громко, четко, как оратор с трибун, для полного эффекта не хватало рупора с двукратным усилением звука.

– Захотел – вышел. – Эйден сказал, как отрезал: коротко, жестко. Он отвернул голову в сторону, не желая встречаться с Лили взглядом. – Меня совершенно не устраивает роль цепного пса.

– Соврал, значит? Ты же ненавидишь врать. И не думаю, что Торвальд – человек, заслуживающий такого отвратительного отношения к себе. Он безвозмездно подарил шанс нам всем, а ты вместо того чтобы платить ему благодарностью, смешиваешь его с грязью! – голос девушки насквозь пронизывали укоряющие нотки. Но стыд Эйдена будто атрофировался, так что ее старания воззвать к его совести были потрачены зря.

– Прям уж смешиваю. Любишь же ты драматизировать. – Эйден презрительно фыркнул. – «Ненавижу» и «захотел» вещи не совместимые. И да, я захотел соврать, чтобы уединиться именно здесь, а не в очередной изоляционной комнате.

– Здесь не курорт, Эйден! – Лили, ухватив Эйдена за предплечье, попыталась развернуть его к себе лицом. Но тот бесцеремонно отцепил ее руку и, слегка оттолкнув от себя, вновь приклеился к перилам. – Здесь идет серьезна работа, и ты должен относиться к ней серьезно.

– Я и так серьезен. – Эйден сказал это с таким разочарованием, отчего Лили жутко смутилась. Будто она ляпнула – как когда-то на уроке географии, – что Австралия находится на континенте Австрия. – Еще немного, и невзначай стану подражателем Вергилия Олдмана. Осталось запастись копной седых волос, морщинами и тростью.

– Ладно! – Лили чуть отступила назад. Она не собиралась ссориться. – Я подниму ради тебя белый флаг, но только в этот раз. Лучше скажи: ты говорил с Самюэлем?

– Можешь сама позвонить ему и спросить. Я не обязан перед тобой и кем-либо еще отчитываться. – Эйден бросил на Лили уничижающий взгляд, будто она в чем-то глубоко провинилась. Но это было вовсе не так, просто… он находился совершенно не в настроении. А она только усугубляла ситуацию своим навязчивым присутствием.

– Да в чем дело-то, Эйден? – Лили состроила страдальческое выражение лица, будто вот-вот разрыдается.

Только не это! Вот что-то, а Эйден терпеть не мог, когда плачут женщины. Он не умел их правильно успокаивать – ему казалось, что с каждым сказанным утешительным словом, они начинают рыдать пуще прежнего. В детстве Лили часто ревела по пустякам, а Эйден испуганно прятался за спину ее брата, словно опасался, что девочка утопит его в своих соленых больших слезах; Самюэль и сам не любил нянчиться с плаксивой сестрой. Но, как умел, справлялся с ее истериками – мог подарить ей плюшевого зайца или заплести косички.

– В чем лично я перед тобой провинилась, а? В чем? – Лили пристально смотрела Эйдену в глаза, словно в черной глубине зрачков искала ответ на свой вопрос. – Если ты так переживаешь по поводу клонов, то знай: не я их убила! Не я!

Молодой мужчина стойко принимал чужой смятенный взгляд, пропуская сквозь себя, словно оптическая призма – свет. Они вдвоем вели безмолвную борьбу довольно продолжительное время, и никто не хотел уступать другому; однако Эйден все-таки сдался, раздраженно скосив глаза в сторону – и зелень мерно колышущихся деревьев вмиг усмирила его мятежный дух, наполнив легкостью, умиротворенностью.

Прохладный ветер мягко поцеловал его щеки и лоб и взвихрил рыжие волосы.

– Ты ни при чем в отличие от Торвальда, – тихо сообщил он очевидную вещь и тяжко вздохнул. – Поэтому я имею право на него злиться: капризничать, топать ногой, сбегать куда подальше. Как подумаю о том, что «Паллада» резала живых людей по его приказу… Людей, которые могли вести полноценную здоровую жизнь – как мы с тобой, – у меня все внутри перекручивается. Переворачивается вверх дном. Сжимается в тугой узел. Я не могу глотать, дышать…Чувствую отвращение и тошноту.

Мне больно, Лили…

Очень больно.

Лили нежно обняла Эйдена сзади, уткнувшись носом в худую спину и втянув в себя сладковато-горький цитрусовый запах. Она не хотела видеть его таким беззащитным. Уязвленным. Раненным.

Это приводило ее в отчаяние.

Эйден должен быть сильным ради себя, ради Самюэля.

Иначе не сможет ему помочь.

Она – самая настоящая эгоистка.

Однако стоит ли ее за это винить?

Ближе к вечеру Эйдена позвали на общее собрание, чтобы обсудить состояние объекта «К» на текущее время. Он пока не проявлял никаких признаков отклонений, однако это не означало, что «напасть обошла стороной». Самое худшее – и самое коварное – все еще поджидало впереди, поскольку никто не ведал, как в дальнейшем поведет себя «надорванный» разум, в который насильно «вшили» чужую память. Мозг все еще переваривал отрывок сознания, как желудок – незнакомую ранее пищу, и пытался понять: нравится ее содержимое или нет. Он может исторгнуть ее обратно в любой момент, когда поймет, что эта пища совершенно для него не пригодна. Все надеялись на лучшее, но морально готовились потерпеть сокрушительное поражение.

Так незаметно пролетело пять дней. Объект «К» соблюдал дисциплинарное посуточное расписание, благодаря чему чувствовал себя превосходно и выдавал стабильные показатели психологического и физического здоровья. Конечно, даже при таких обстоятельствах необходимо держаться настороже, а вот расслабляться – недальновидная политика. Все-таки мозг – крайне сложное устройство, непредсказуемое, не имеющее какой-либо инструкции (или рекомендаций) правильной и безопасной эксплуатации, поэтому способно без видимых на то причин «выйти из строя».

Наступило воскресенье. Показатели здоровья объекта «К» остались неизменны, словно застыли на месте, как стрелка на часах. Что определенно давало надежду на хороший результат, однако работы оставалось все еще очень много. Торвальд попросил Эйдена поговорить с объектом «К», чтобы выяснить, что именно он помнит из прошлого Эйдена, насколько отчетливо, и воспринимает ли он эти воспоминания как свои собственные. Единственное, о чем он его попросил – представиться под именем «Алан».

Эйден провел наедине с объектом «К» несколько часов. Они долго разговаривали в закрытой комнатушке, однако Торвальд, как и остальные участники проекта «Трансома», мог спокойно видеть их и слышать. Как оказалось, объект «К» помнил не так уж мало, но действительно серьезной проблемой оставалось его знание о том, что воспоминания принадлежат другому человеку. А именно – сидящему напротив него, то есть, Эйдену, о чем объект «К» выразил тревогу. Он объяснил, что помнит их как просмотренные фильмы. Или как сюжеты прочитанных книг, и не мог взять в толк, откуда они взялись. Тогда Торвальд, посовещавшись с учеными мужами, пришел к выводу, что на нем стоит применить психологическое воздействие, а именно – суггестию. С помощью данной методики человеку внушают какие-либо мысли, установки, даже корректируют его собственные чувства и эмоции. Для начала Торвальд предложил свить убедительную легенду о «давно потерянном брате-близнеце, утратившем воспоминания после ужасной трагедии». То есть, объект «К» и Эйден – якобы кровно связаны, очень близки ментально и обладают повышенной эмпатией. Поэтому Эйден должен помочь восстановить память своему «найденному брату». Только Эйдена теперь звали «Алан», а объект «К» – «Эйден». Торвальд пообещал, что объяснит чуть позже, к чему нужны уловки с именами и «красивая легенда о потерянном брате-близнеце».

Все молча смирились с подобным положением дел – в конце концов, все доверяли Торвальду, так как он точно понимал, что делает.

Прошло еще два дня прежде, чем ученые мужи приступили к исполнению четвертого этапа первой стадии проекта «Трансома» – в мозг новоиспеченного «Эйдена» имплантировали следующие пять процентов памяти. Итого: «Эйден» получил десять процентов памяти от общего объема сознания. Следующие три дня за ним так же наблюдали – состояние объекта «К» оставалось, ко всеобщему облегчению, неизменным. На четвертый день, убедившись в устойчивых показателях здоровья объекта «К», Торвальд дал распоряжение «срочно провести первый сеанс суггестивной терапии». За такую важную миссию взялся профессор Бенедикт Томпсон. Он довольно быстро ввел «Эйдена» в гипнотическое состояние элементарными приемами, сотворив волшебство прямо на глазах зрителей, как настоящий колдун. Затем, убедившись, что «Эйден» уже не совсем находится в комнате, а погружен в свое подсознание, стал произносить тихим убаюкивающим, но вместе с тем твердым голосом необходимые фразы и слова, чтобы с помощью так называемого нейролингвистического программирования «настроить сознание на нужную волну». Сеанс длился ровно час. После пробуждения «Эйден» будто бы немного изменился, не только внутренне, но в внешне: в глазах появилась уверенность, дерзость. Теперь клон вел себя менее обеспокоенно, и во время беседы с Эйденом поделился своими впечатлениями: он стал частично воспринимать память, как свою, но все еще сознательно ее отрицал. Будто мнил, что она врастет в него, как гриб-трутовик в древесный ствол, и поразит своей «гнилью» его разум. Бенедикт Томпсон предположил, что понадобится примерно еще восемь сеансов, чтобы нивелировать сомнения «Эйдена» и заставить его осознавать чужую память, как свою собственную, приобретенную с годами.

В общем, работы было много, но она неспешно продвигалась вперед.

Помимо обработки памяти объекта «К», ученые так же занимались выращиванием мозга для нового «Самюэля». Эпителиальную ткань хитростью добыл Джон Рид – Лили пригласила его в дом на замену сиделке Саре, якобы та немного приболела. Доктор Рид взял на себя обязательство навещать Самюэля в течение восьми дней. Он по-дружески разговаривал с молодым мужчиной, изучал его болезнь, личность. Самюэль очень много, с откровенным вдохновением, рассказывал об Эйдене, их взаимоотношениях, и о том, как сильно по нему скучает. Джон Рид с теплом думал, что Самюэль очень дорожит своим другом – так, как никто больше среди миллионов других людей. В обители жестокости, предательства, ненависти, цинизма они – словно да белых голубя, желающих воспарить высоко над землей.

Но непреклонная судьба распорядилась совсем иначе, серьезно ранив каждого из них.

Подбитые кровоточащие крылья никак не желали заживать.

Шли недели, месяцы.

Филипп беспристрастно наблюдал за объектом «К» и вскоре понял, что тот действительно непохож на Эйдена. Они как две снежинки – с первого взгляда одинаковые, а присмотревшись внимательнее, можно заметить различный узор. Бытует мнение, что в природе не существует двух полностью одинаковых снежинок, – мириады кристалликов падают с неба, и каждый по-своему уникален. Ко всему прочему, выяснилось, что клон – кинестетик, то есть, лучше воспринимает окружающий мир с помощью прикосновений. А вот Эйден – визуал и аудиал в равной степени, а в гораздо меньшей – кинестетик. Было забавно следить, как объект «К» все вокруг себя тщательно ощупывает, в том числе лица приходящих к нему незнакомцев (его постепенно социализировали, чтобы он привыкал к разным людям, обстановке; несколько раз его выводили на улицу – показать мир, в котором он не был за все свои тридцать три незаметно ускользнувших года). Еще он обладал повышенной ассертивностью – ему было совершенно до фени, что думают о нем окружающие. Например, ему делали замечание, что дергать за волосы чужого человека – неэтично, и так себя ведут только невоспитанные глупые дети, а он равнодушно хмыкал и упорно продолжал заниматься своим маленьким плохим-плохим делом. Так же предпочитал говорить, что угодно и как угодно, совершенно не заботясь о чувствах окружающих – мог ненароком ранить колким словом, прямолинейностью, вульгарностью. И начитавшись всяких странных книжек в библиотеке, всем с пеной у рта доказывал, что в зубах людей живут черви, а еще их подсылает Зубная Фея – если не отдашь ей вовремя шатающийся зуб, тогда она забирает его силой.

Столь своеобразные индивидуальные особенности добавляли «Эйдену» неповторимого шарма, но вместе с тем стали серьезной проблемой, когда Торвальд заявил, что клон должен лично встречаться с Самюэлем (собственно, именно для этой цели возникла необходимость в подмене имен). Требовалось выяснить, насколько они с Эйденом теперь похожи, и сможет ли давний друг отличить копию от оригинала. Максимальное сходство копии и оригинала – важнейшая составляющая «Трансомы», в ином случае замысел с трансплантацией сознания отправится в Тартарары, если окажется, что клон – жалкая имитация прототипа, и ничего общего с «переносом души» он не имеет. Поэтому следует срочно скорректировать его характер под стать Эйдену, иначе он будет слишком выделяться на его фоне, что абсолютно недопустимо и даже вредоносно – Самюэль ни при каких обстоятельствах не должен стать очевидцем экспериментального клонирования человека. Иначе он непроизвольно сыграет роль губителя, обратившись в айсберг для корабля «Паллада».

Прошло еще несколько недель прежде, чем объект «К» отправился к Самюэлю. К тому времени он себя полноценно отождествлял с именем Эйден и принимал чужие воспоминания за свои родные. Воспоминания были неидеальными – местами путанными, с небольшими провалами в событиях, или имели незначительные искажения, но в общем-то мозг объекта «К» практически целиком поглотил сознание Эйдена Хейза. От общего объема памяти оставалось еще двадцать пять процентов, правда, их копирование посчитали правильным отложить, но лишь на некоторое время. Заодно получилось смягчить нестандартные поведенческие черты «Эйдена», и теперь они не казались такими резкими, выделяющимися, как этнический флаг в толпе, однако все еще привлекали внимание. Однако, если сравнить «Эйдена» прошлого и «Эйдена» нынешнего, то прогресс явно очевиден. Кстати, Филипп Ван Хоутем и Тим Вайсс несколько раз умудрились его спутать с настоящим Эйденом, чему они, безусловно, обрадовались. Ведь это означало, что клон вполне готов для осуществления следующей стадии проекта «Трансома».

Между тем, до полного развития мозга оставалось еще три месяца.

Перед «Эйденом» стояла важная задача – «вновь» сблизиться с Самюэлем за эти самые три месяца и восстановить утраченные воспоминания. Торвальд заранее предостерег «Эйдена» – необходимо держать язык за зубами и не трепаться о «потерянной памяти» и «брате-близнеце», так как его миссия была секретной.

«Эйден» с пониманием отнесся к его словам.

«Эйдена» причесали, приодели, надушили каким-то французским парфюмом. Заодно оснастили прослушивающим устройством, так что все участники «Трансомы» могли беспрепятственно засвидетельствовать любые разговоры. Единственное, о чем попросил Эйден – если Самюэль позволит себе о чем-либо разоткровенничаться, то пусть он это сделает наедине с «Эйденом», без лишних ушей. Все-таки следует уважать чужое пространство и не лезть в чужие души, как в карман за медяком. Торвальд неохотно согласился на это «невыгодное условие», хотя вслух недовольно заметил, что они могут упустить что-нибудь важное. Но Эйден категорично ему отказал.

«Эйдена» вместе с Лили доставили до самого дома. Лили специально не предупредила брата о том, что прибудет на пару с «Эйденом» – так как хотела сделать ему приятное. Она прекрасно знала, как он отреагирует на внезапное появление того, кого очень сильно любит.

Встреча прошла сумбурно: в спешке и смятении. Самюэль совсем не ожидал, что Эйден так рано вернется с обучения. Он не надеялся увидеть друга через полгода, хотя очень рассчитывал на встречу осенью, в конце сентября. А потом в октябре и ноябре… Когда Эйден только-только уехал, его внезапно посетила страшная мысль: что друг уехал навсегда. Но поскольку Эйден обещал вернуться, то он обязательно сдержит свое обещание.

И он в самом деле не солгал.

Лили оставила их одних, отправившись «по делам». Но если точнее – по бутикам, чтобы закупиться двумя, а лучше тремя огромными пакетами шмоток.

Самюэль пригласил «Эйдена» за стол и предложил ему кружку молока, однако тот фыркнул и сообщил, что вместо молока предпочел бы густо заваренный кофе. Самюэль удивился и спросил, не обзавелся ли он друзьями там, за рубежом? «Эйден» сперва спасовал, услышав вопрос, а затем, хорошенько обдумав ответ, неуверенно выдал, что нет. Скорее, «добрыми знакомыми». Самюэль усмехнулся и справедливо заметил, что «добрые знакомые» часто становятся «хорошими друзьями», стоит лишь поддерживать с ними крепкую связь. «Эйден» охотно согласился.

Они сидели за столом совсем недолго, поедая бутерброды и обсуждая телевизионные новости. Когда им это надоело, они прошли в спальню Самюэля и взялись просматривать альбомы с фотографиями. Маленький серый Эйден крутился вокруг мужчин волчком, цепляя острыми коготками руки и фотографии. Самюэль беззлобно прогонял непоседливого котенка, а «Эйден» с удовольствием с ним возился, тиская за ушки и пузико.

Самюэль сначала показал фотографии со своей семьей. А потом, словно только этого и ждал, предался совместным с Эйденом воспоминаниям. Он листал страницы, тыкал в фотографию и красочно описывал предшествующее ей событие: будь то поход в лес, прогулка к озеру, хоровод с фермерским пугалом, катание на лодке, пускание бумажных самолетиков или кормление толстых ленивых белочек. И всякий раз причитал «как же давно это было».

Самюэль отлично помнил мгновения жизни, которые запечатлела камера на той или иной фотографии. И только про одну он ничего не сказал. «Эйден» настойчиво допытывался, с каким событием она связана, так как «место» казалось знакомым, а вот что они там делали – словно стерлось из памяти. Самюэль отмахивался от Эйдена, как мог, и почти сдался, но в последний момент решительно захлопнул альбом и позвал смотреть кино.

Самюэль не хотел рассказывать Эйдену о том дне, так как чувство, что он тогда испытал, он не мог передать никакими существующими словами – страх. Глубокий, первородный, всепоглощающий страх потерять Эйдена.

Только-только наступил тысяча девятьсот девяносто пятый год. Эйдену второго февраля исполнилось одиннадцать лет. Обе семьи – Хейз и Андерс – спланировали выбраться к озеру Эклутна, чтобы совместно отпраздновать его день рождения. Семья Хейз уже бывала в тех краях, поскольку совсем недалеко находился их второй дом, а вот Андерсы увидели озеро впервые – и на их скромный взгляд, оно было просто чудесным! Берег припорошил полупрозрачный снег, он лежал настолько тонким слоем, что было видно еще не обмерзлую почву, из которой пробивалась желто-зеленая пожухлая трава. Зеркальный водоем окружали невысокие серо-коричневые холмы и горы с белоснежными верхушками, словно посыпанные сахарной пудрой. Их золотило уходящее за горизонт солнце, чьи лучи рассеивались в ветвях деревьев и отражались на поверхности перламутровой воды вместе с перистыми облаками, плывущими в неизвестном направлении, далеко за пределы озерной долины. Обе семьи расположились в скромном аккуратном отеле и ближе к ночи отпустили ребят прогуляться. Они бегали друг за дружкой по краю озера, фотографировались, пели песни, кидали в воду палочки и камешки. За ними приглядывал Генри Андерс, но лишь до той поры, пока Лили не утомилась возиться с ребятами: она вернулась в отель, чтобы лечь спать. Генри ушел вслед за дочерью, чтобы сопроводить ее в номер и помочь расправить постель. Когда мальчишки заметили, что за ними больше не наблюдает «старый подслеповатый ястреб», они сбежали от отеля подальше, ближе к лесу. Лес был тенист, поэтому снега там навалило гораздо больше, чем возле озера. В некоторых местах возвышались сугробы, в которых можно было утонуть по колено. Мальчишки бегали вокруг деревьев, прятались и искали друг друга по оставленным на рыхлом снегу следам. И лишь случайно Эйден заметил чужие, нечеловеческие следы. «Волков?» – предположил он, но мысленно понадеялся, что это вовсе не так. Он подозвал Самюэля к себе, и они вместе стали разглядывать следы, которые вели куда-то вглубь чащи. «Может, и правда, волчьи? Тогда не стоит здесь задерживаться. Нам нужно вернуться к родителям», – Самюэль продрог до самых костей и дрожал от холода. Маленький Эйден холод стойко игнорировал, так как носил утепленные штаны и куртку, а еще вязаную шапку с помпоном. Эйдену еще хотелось поиграть, но Самюэль в их компании был старшим, поэтому он всегда его слушался, так как считал его «сильным» и «умным». Они собрались идти обратно в отель, когда услышали за спиной тихий рык. Резко обернувшись, Самюэль узрел трех оскалившихся зверей, но вовсе не волков. Он машинально защитил собой Эйдена, оставив того позади себя и прижав к спине. Эйден с любопытством выглянул из-за спины Самюэля и увидел крупных собак – лохматых, с плешивой шерстью, очень худых, но при этом довольно мускулистых. Они выглядели грозно, опасно, и он, икнув, вновь укрылся за спиной друга, как за каменной стеной. Самюэль, подталкивая Эйдена, стал осторожно отступать назад, не поворачиваясь к псам спиной и не пытаясь бежать. Но псы во главе с вожаком не собирались уходить прочь, медленно к ним приближаясь; собирались ли они напасть – Самюэль не знал, но не стоило делать никаких резких движений. И самое важное – нужно прогнать свой страх. Сердце так сильно билось, что его удары разносились повсюду, разрывая окружавшую их тишину. Зверь своим чутким носом улавливает слабость, и когда поймет, что жертва достаточно напугана и не в состоянии себя защитить – он атакует. Самюэль судорожно сглотнул, стараясь не смотреть псу в глаза, но тот словно пытался просверлить в нем дыру; все трое медленно, но верно окружали ребят, не давая возможности сбежать. Самюэль хотел позвать на помощь, но крик застрял в глотке, обезоружив его; холод внезапно отступил, и его сменил жар – мальчик чувствовал, как вспотел лоб, и по нему стекают капельки пота. Он тупо стоял и пялился, как три пса уверенно замыкают круг. Неожиданно в голову грязно-рыжего пса прилетел камень – словно упал с неба, – тот тряхнул головой и, недовольно фыркнув, оскалился. Потом еще один. И еще. До Самюэля запоздало дошло, что это Эйден пытается их отпугнуть – и он оказался прав. Благодаря ему он набрался храбрости, схватил с земли ветку и стал ею беспорядочно размахивать в разные стороны. Он наступал на впереди идущего пса, представляя себя отважным воином, готовым защитить грудью свою ненаглядную принцессу. Это ему показалось абсурдным, отчего он даже рассмеялся. Его смех прервал испуганный жалобный вскрик. Самюэль резко обернулся на источник звука и понял, что Эйден остался без его защиты – крупный черно-коричневый пес, похоже, вожак, ухватив мальчика за лодыжку, повалил на снег вниз животом и потащил в сторону зарослей кустарников. Самюэля пробрал ужас, прошелся острым лезвием по позвоночнику, добрался до горла, сдавив его так, что он не смел вдохнуть. «Эйден», – мелькнула в голове мелкая мысль, как колибри, и тут же упорхнула прочь. Его мозг отказывался соображать, но тело, откликнувшись на родной зов, интуитивно поддалось вперед с неведанной ранее скоростью. Самюэль бросился с веткой на пса и стал агрессивно колошматить по голове и хребту. Он яростно орал, до хрипоты, чтобы тот оставил Эйдена в покое и проваливал к черту. Ветка от мощных ударов сильно повредилась, покрывшись заостренными сучками, так что они легко ранили зверя. Самюэль исцарапал псу морду и выбил один глаз – свежая кровь капала на снег, оставляя рубиновые горошины. Пес стойко терпел все удары, всю боль, но продолжал тащить слабо брыкающегося Эйдена, словно от этого зависела вся его жизнь. Самюэль, отчаявшись, избавился от ветки, заляпанной багровыми пятнами, и стал лупить его ногой по ребрам. Другие псы отстраненно наблюдали за «битвой», не вступая на защиту своего вожака. Самюэль наносил удар за ударом, ему слышался по-своему приятный хруст сломанных костей. Когда и этого ему показалось мало, он навалился на пса всем своим телом и обхватил за шею, заключив в удушающее кольцо. Пес все-таки сдался, разжал окровавленные челюсти и тихо заскулил, пытаясь выкрутить голову из захвата. Но Самюэль держал его очень крепко и все сильнее сжимал на его горле руки. Он не заметил, что пес в какой-то момент обмяк в его смертельных объятиях. Остальные псы, узрев гибель своего вожака, трусливо бросились наутек. Самюэль еще некоторое время удерживал зверя – словно ему было недостаточно того, что он мертв. Эйден подошел к нему сзади, осторожно обнял и мягко произнес ему на ухо: «Спасибо, что защитил меня, Самюэль. А теперь, прошу, оставь его – он достойно тебе проиграл». Эйдену, не смотря на возникшую ситуацию, было жаль пса, но он ничего такого не сказал своему другу. Так как понимал, что тот ощутит себя виноватым, однако Самюэль мужественно сделал то, что посчитал нужным. Самюэль аккуратно положил бездыханного обмякшего зверя на снег, подтаявший от тепла двух сплетенных тел: его голубые глаза остекленели, и из распахнутой клыкастой пасти вывалился бледно-розовый язык; вязкая алая слюна окрасила проталину в нежно-алый цвет. Эйден помог подняться Самюэлю и, держась за его ладонь, поплелся вместе с ним в юго-западном направлении, туда, где на отлогой возвышенности торчал скособоченный длинный дом. Самюэль несколько минут отрешенно глазел перед собой – он был шокирован и напуган. Он вдруг замер на месте и обнял Эйдена, с силой прижав к себе. «Прости, прости… я подверг тебя опасности, – горячо зашептал он. – Я так боялся потерять тебя… Ты… ты в порядке?» Самюэль опустился перед мальчиком на колени и ощупал правую ногу, на которую тот прихрамывал. Пес сумел прокусить ткань насквозь и добраться до кожи. Мелкие раны, похожие на царапины, кровоточили, но ничего, слава богу, серьезного. Самюэль судорожно – и с некоторым облегчением – вздохнул и запретил идти Эйдену до отеля самому, поэтому он заставил залезть к нему на спину. Эйден, ощущая себя в безопасности, прижался щекой к его плечу и сладко прикорнул. Самюэль аккуратно огибал скрытые под снегом коряги, почерневшие пеньки, чтобы не потревожить мальчика, и прислушивался к мерному теплому дыханию. Оно его постепенно успокоило, вернуло сознание в реальный мир. Однако мальчик был готов упасть на землю и разрыдаться, так как по его прихоти могла произойти страшная непоправимая трагедия. Их ведь предупреждали, что бродить по лесу в одиночку, тем более без взрослых – нельзя! Однако то, что случилось всего пару минут назад, никак не изменишь – оно мгновенно обратилось в прошлое. Им жутко повезло, что все обошлось. Самюэль, пожалуй, бросился бы от отчаяния в ледяное озеро, чтобы утопиться, если бы Эйден… если бы он… нет, он не может об этом рассуждать всерьез. Даже мысль о его смерти приносила нестерпимую боль.

Возле отеля их встретили родители и Лили – они места себе не находили, переживали, куда могли запропаститься дети.

Самюэля ругать не стали, тем более при Эйдене, поскольку тот заступился за него. Эйдена пришлось отвезти в ближайшую больницу, так как ранки нужно было хорошенько обработать и зашить. По прибытию домой, Самюэля посадили под домашний арест на две недели. Мальчику было все равно, что его наказали, так как согревала, словно пламя в камине, единственная мысль – с Эйденом все в порядке.

Самюэль не заметил, как уснул, утомленный длинным днем и разговорами. «Эйден» не стал его будить. Он заботливо накрыл мужчину одеялом, выключил телевизор и вышел из комнаты; дождавшись возвращения Лили, молодой мужчина отправился вместе с ней обратно на Безымянный остров.

Торвальд, как и все остальные, остались довольны первой встречей клона с Самюэлем. Мужчина явно не заметил подмены, или оправдал некоторые странности своего друга тем, что тот слишком долго пребывал в заморских краях. Люди при тесном контакте с обществом имеют склонность оказывать друга на друга влияние: перенимать несвойственные им привычки, обычаи, язык, проникаться мыслями, обретать новые интересы – это вполне естественный процесс. За счет этого непроизвольного обмена людям проще понимать друг друга, сопереживать, создавать связи – таким образом действует закон взаимного подражания. Собственно, такое «невинное оправдание» им всем только на руку, и подставной «Эйден» может беспрепятственно продолжать выполнять «секретную миссию».

«Эйден» встречался с Самюэлем еще две недели. Торвальд наконец решил продолжить перенос памяти, так как никаких существенных изменений в поведении клона не происходило. А тянуть время было абсолютно бессмысленно.

Так «Эйдену» влили еще десять процентов памяти от общего объема.

Но после этого объект «К» внезапно потянуло на живописное искусство – он изображал огромные многоцветные кляксы с множеством линий, штрихов, используя в основном черный, коричневый, темно-желтый и синий цвета. Тим Вайсс назвал его творчество «асемическим письмом». С виду кляксы казались неразборчивыми, диковинными, мрачными, без каких-либо признаков идеи, однако позже выяснилось, что так он визуализировал свои воспоминания, которые особенно его тревожили. Но он не хотел ни в какую о них говорить. Просто рисовал.

К некоторым картинам у него было какое-то свое, исключительное отношение. Казалось, он их ненавидит, презирает всей душой, но в то же время, трепетно оберегает, как нечто очень ценное. Во время процесса рисования он выглядел безумным, его руки дрожали, как от мышечного тремора, роняли кисть на пол, разливали краски. Но он продолжал усердно рисовать, вкладывая в бесформенные кляксы все свои эмоции, чувства… он, казалось, никому не мог поведать о своих внутренних смятениях, поэтому свободно говорил с бумажными листами, наедине и в полной тишине.

Конечно, участники «Трансомы» не могли игнорировать вновь приобретенные причуды, которые волновали и даже пугали. Но никто не смел давить на «Эйдена», посчитав необходимым дать ему право самому справиться со своими переживаниями. В конце концов, если он захочет, то сможет в любое время ими с кем-нибудь поделиться.

Эйден трещал с Самюэлем по телефону, а «Эйден» все так же продолжал его навещать.

Они обсуждали будущее, гуляли в парке перед самым закатом, любовались цветущими деревьями и зубчатыми горами Санта-Круз. Самюэль отвел Эйдена на проезжий мост, они долго глядели вниз, наблюдая за проносящимися мимо автомобилями. В какой-то момент Самюэль с восхищением засмотрелся на рыжие, окрасившиеся под солнцем в золотисто-розовый цвет, волосы. А затем увлек друга за собой к заброшенному на пустыре дому, находящемуся в полумиле от моста. «Эйден» не сразу понял, зачем тому понадобилось лезть на крышу захудалого домика, облезлого и шатающегося, так похожего на сарай, но спорить с ним не стал, позволив делать все, что взбредет в голову. Он забрался на крышу с горем пополам, ведь давно не делал ничего подобного – память ему подсказывала, что в детстве он любил эту шалость, – и приятно удивился, когда очутился на самом верху: с вершины хлипкого домика открылся потрясающий вид на пейзаж! Молодые мужчины сидели подле друг друга и наслаждались легким ласковым ветром, плывущими по небесному океану облаками и теплым закатным солнцем. «Эйден», сморенный теплом, распластался на черепице, скрестив за головой руки и подставив веснушчатое лицо бледнеющим лучам. Он расслабленно стал насвистывать себе под нос какую-то тривиальную навязчивую мелодию. Самюэль усмехнулся и протянул к нему руку, чтобы зарыться в растрепанные ветром волосы, пропитанные запахом мяты, но его рука замерла буквально на полпути. Он одернул руку и хотел сказать что-то важное, но резко передумал, вновь устремив свой взгляд в манящую даль, за пределы крохотного городка Маунтин-Вью.

– Ты никогда не думал, что наша встреча – это судьба? – спросил семнадцатилетний Самюэль, меланхолично глядя в сизое небо. Оно казалось пузатым, будто вот-вот обильно разродится холодным, пронизывающим до самых жил, дождем.

– Что-то я раньше не замечал в тебе наклонности фаталиста, – Эйден задумчиво раскачивал ногами, разместившись на самом краю крыши желтого дома, принадлежащего пожилой соседке Бетси. Она жила в двух кварталах от дома семьи Андерс и постоянно гоняла ребят шваброй, точно голубей. К счастью, она пока отсутствовала – по всей видимости, дама отправилась по магазинам, чтобы затариться продуктами. Но должна вернуться где-то через четверть часа. Правда, мальчишек это не особо беспокоило.

– Кого? – Самюэль подумал, что Эйден бывает чересчур «занудным». А еще его страшно бесило, что он не знает дурацкое слово «фаталист», да и на слух оно не вызывало никакой симпатии.

Эйден нисколько не смутился вопроса, и вежливо пояснил:

– Того, кто верит в фатум – предначертание, рок.

Самюэль скептически поморщился:

– Если это не судьба? Тогда что же? Случайное стечение обстоятельств? Мы случайно встретились, случайно стали друзьями… Это «случайно» разбивает все мои представления о неизбежном!

Ему и правда гораздо приятнее верить, что они – как два героя романа, чьи тропы жизни переплелись, объединившись в одну широкую дорогу. И вдвоем следуют общему пути плечом к плечу, до самого конца, преодолевая любые невзгоды.

– Это разве плохо? – задал резонный вопрос Эйден и дернулся от неожиданности, когда сзади мяукнул Джек. Кот незаметно спускался с ветвей рядом растущей ольхи и заглядывал в гости к ребятам, когда те приходили посидеть на крыше. Он ленивой походкой направился к Эйдену, чтобы тот почесал ему широкую полосатую спинку.

– А ты как думаешь? – Самюэль, сорвав с дерева охапку листьев, нервно перебирал их в пальцах, бросая по одному в воздух. – Ведь мы так же случайно могли с тобой никогда не встретиться. Но это произошло. Не следует ли считать, что так было задумано?

– Хочешь поговорить о Боге? – Эйден был атеистом, и ему претила вся эта чушь про «всемогущего создателя». Однако исповедь Самюэля он готов был выслушать.

– Нет, я не верю в Бога, – категорично заявил тот, и Эйден облегченно выдохнул.

Джек ходил вокруг Эйдена, громко урчал и потирался своей толстой наглой мордой. Мальчик потискал его за белоснежные усатые щеки и сообщил, что сметаны он не припас, поэтому пусть выпрашивает лакомство у других. Кот словно бы его понял и, вальяжно развернувшись на четырех лапах, последовал его совету. Он неуклюже запрыгнул на ветвь ольхи и поспешно скрылся в густой листве, напоследок махнув коротким обрубленным хвостом.

– Но веришь в Судьбу… Если так подумать, то она в каком-то роде Бог.

– Ох, нет, здесь совсем другое! – Самюэль энергично замотал головой. – Вот солнце восходит случайно?

– Нет, это закономерность нашей Вселенной.

– Закономерность… – Самюэль вертел зеленый листик перед самым своим носом, вглядываясь в тонюсенькие извилистые прожилки. – Отнюдь не то, что я подразумеваю, но что-то близкое к этому. Представим, что наша встреча – закономерность. Значит, она должна была свершиться, как некое естественное, природное явление. Поэтому сейчас мы здесь, вместе.

– Тебя эта мысль явно утешает, – Эйден усмехнулся наивности друга. Но если честно, он ни разу не задумывался об их встрече в подобном ключе. «Наша встреча – закономерность. Что ж, звучит, пожалуй, неплохо», – вскользь отметил он. И в этом была своя правда. Мальчик прекрасно помнил, как Самюэль защитил его от других ребят, и в тот же день заговорил с ним в первый раз. Неужели это все было кем-то подстроено… подстроено самой Судьбой? Если бы Самюэль тогда не пришел к нему на помощь… эгоистично проигнорировал, бросив Эйдена сражаться наедине с толпой… то, вероятно, они никогда не сидели бы вместе на крыше и не любовались ночными звездами.

– Да. – Самюэль продолжил рассуждать. – Если сделать вид, что мы еще не знаем друг друга, то какие бы обстоятельства ни произошли в моей жизни, как и в твоей, наши пути однажды все равно пересекутся.

– А если бы мы не встретились, что бы ты делал? – задал Эйден мучимый его вопрос.

– Я бы стал плохим парнем! – уверенно заявил Самюэль.

– Плохим парнем? – Эйден прошелся по другу оценивающим взглядом. Что-то он не очень подходил на роль плохого парня.

– О, да. Очень плохим! – заверил Самюэль. – И я бы, пожалуй, воровал у соседей картофель и капусту.

– Воровал бы картофель и капусту? – «По-моему, из него выйдет разве что глупый воришка, – с иронией подумал Эйден. – Не стоит ему об этом говорить, а то еще обидится». – Зачем?

– Да просто так! – Самюэль выпятил грудь, словно индюшка. – Ведь я очень плохой, забыл?

– И то верно. – Эйден в замешательстве почесал кончик носа. – Это очень весомая причина, чтобы воровать овощи у соседей. И… я правильно понял: ты считаешь, что я тебя как-то сдерживаю? От дурных поступков?

– Не совсем так. – Самюэль старался правильно объяснить, что чувствует. Но это оказалось сложной задачей. – Скорее, ты мой ориентир к свету. Я просто следую вперед вместе с тобой, и совсем неважно куда.

– «Ориентир к свету»? – Эйден чуть не прыснул со смеха, но стойко сдержался, так как не хотел задеть Самюэля по живому и случайно ранить. – Хах, такой лести в свой адрес я еще никогда не слыхал!

– Это чистая правда! – заверил Самюэль, стукнув себя по груди в области сердца. – Я не вру!

Он привлек мальчика к себе и зарылся носом в его мягкие волосы, ароматно пахнущие цитрусами.

«Однако… я никогда не думал, что может со мной случиться, если мой ориентир исчезнет…»

«Покинет меня».

«Догадывался ли он о чем-нибудь подобном?»

«Вряд ли».

«Я и сам не ведал, насколько глубоко могу погрузиться во тьму».

«Оставшись в пожирающем мою душу одиночестве».

– Что вы тут делаете? Вам тетя Бетси запрещает здесь появляться! Хотите, чтобы она снова пожаловалась родителям? – Вдруг раздался писклявый голосок откуда-то снизу. Он принадлежал Лили.

– Как ты нас нашла? – Самюэль думал, что она не в курсе этого священного места.

– Проследила за вами, – невозмутимо выдала Лили, явно гордясь своими шпионскими навыками.

– И долго ты тут торчишь? – Самюэль был крайне недоволен, что Лили имеет привычку таскаться хвостом везде и всюду, не оставляя его в покое. Возможно, ей просто скучно.

– Только подошла! – она уперла руки в боки свои пухленькие ручки.

– Ладно! А теперь проваливай! – сердито крикнул ей Самюэль и, содрав пять темно-коричневых шишек с ольхи, запульнул в сестру. Одна шишка попала девочке точно в лоб. Лили не сразу сообразила, что произошло, а когда на черепе нащупала бугорок размером с абрикосовую кость, громко всхлипнула.

– Самюэль, не надо так! – вступился за нее Эйден. – Смотри, ты ее обидел! Лучше успокой сестру и пошли домой. Хорошо?

Самюэль недовольно фыркнул, все еще сомневаясь, послушать друга или нет.

– Ты сам сказал, что я – твой ориентир к свету. Верно? Так что давай, сделай, как я прошу. – Эйден дернул мальчика за рукав. – Пожалуйста!

Самюэль вздохнул, обнял Эйдена и поцеловал в висок, а затем вместе с ним спустился на землю. Он успокоил сестру, задобрив ее букетом сорванных придорожных цветов, и они все втроем поплелись назад домой.

– Ох, какие были времена! Мы постоянно торчали на крыше дома Бекки… Нет, Бетти… Хм-м-м, как же ее звали? – Самюэль сделал вид, что крепко задумался. – К сожалению, память стала совсем дырявой.

– Бетси, – подсказал «Эйден». В мозгу всплыли четкие образы взбелененной толстой женщины в хлопковом халате, размахивающей шваброй.

– Хах, конечно, Бетси! Я ужасно скучаю по ней. Милая была женщина, – Самюэль усмехнулся.

– Пожалуй, – равнодушно поддакнул «Эйден». На самом деле ему было плевать на ту даму с фиолетовыми кучеряшками и вечно перекошенным от желчи лицом. Она казалась весьма противной.

– Что ж, нам пора домой. Уже почти стемнело. – Самюэль спустился с крыши первым и помог Эйдену слезть. – Завтра мы снова увидимся, правда?

– Конечно, – натянуто улыбнулся «Эйден» и, отвернувшись от Самюэля, стер улыбку с губ. Ему вовсе не хотелось возвращаться к нему. Ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц. Вообще никогда.

Он должен срочно поведать «Алану» одну тайну.

Он слишком долго скрывал ее в себе – настолько долго, что она стала обгладывать его изнутри, как голодная пиранья.

«Алан», как только услышит правду, быть может, больше не позволит встречаться с Самюэлем.

«Эйден» стал испытывать к «старому другу» чувство сродни отвращению.

Когда «Эйден» встретился со своим «братом-близнецом», то для себя понял одну весьма неприятную вещь: рассказать тайну будет не так уж и легко. Он был не готов выворачивать душу наизнанку тому, кого практически не знает. Но здесь, на Безымянном острове, кроме «Алана», у него нет близких людей, с которыми он мог спокойно откровенничать, без тени стеснения и страха. Что ж, ему придется собраться с духом и поговорить с ним с глазу на глаз, без посторонних свидетелей. Но точно не сегодня.

В течение трех недель «Эйдену» внедрили в мозг последние пятнадцать процентов памяти от общего объема.

«Эйден» стал более нервным, скрытным, подозрительным. Никто не мог понять, что с ним такое странное творится. Но он неизменно продолжал рисовать эфемерные кляксы, вымещая агрессию, неудовлетворенность, сомнение, беспокойство. Холст стал его единственной отдушиной, безропотно впитывающий в себя любые его страдания. Казалось, «Эйден» вывалил на него все свои внутренности; каждая из картин безмолвно издавала отчаянный вопль: «ГРЯЗЬ! Грязь! Гляди, как много грязи во мне!». И он сам словно источался на глазах – как если бы его плоть пожирали ненасытные паразиты.

Тринадцатое мая полностью сформированный мозг, выращенный из клеток Самюэля Андерса, подготовили к предпоследней фазе проекта «Трансома». Для этого был отобран подходящий кандидат среди четырех десятков претендентов, готовых безвозмездно отдать свое тело ради «эволюции науки». А двадцать седьмого мая, ровно в восемь утра, провели трансплантацию мозга.

Трансплантация прошла успешно.

«Эйден» все так же встречался с Самюэлем, но проводил с ним не более двух часов, ссылаясь на одолевшую его хворь.

Самюэль с пониманием отпускал его домой, глядя ему вслед и испытывая при этом весьма противоречивые чувства.

Однажды Самюэль решил поговорить с ним о том, что давно его беспокоило. Молодой мужчина посчитал, что настало время разворошить старые обиды. Он хотел понять, лично для себя, почему Эйден стал избегать его в университете, и наконец расставить точки над «i».

Самюэль много раз пытался ответить себе на этот вопрос, но ни один из ответов его не устраивал, так как все они смахивали на детские нелепые отговорки. «Надоел», «Слишком разные», «Чем-то серьезно оскорбил».

Это просто смешно.

«Эйден» положил голову ему на колени, уставившись в потолок. Он безэмоционально вещал, так как ему претил этот разговор.

– Я тебя не избегал… Точнее, избегал, но не так, как обычно это делают – из нежелания общаться. Я лишь хотел тебя защитить.

– Защитить? – Самюэль отрешенно перебирал волосы Эйдена: на ощупь они казались не такими мягкими, как обычно. Может, это из-за того, что он сменил шампунь…

– Ты же помнишь тех придурков? Кенни, Брайана, Дена и остальных? – неохотно перечислил «Эйден».

– Да. – Еще бы Самюэль забыл эти омерзительные рожи – в гробу будет перекатываться, а они так и не перестанут всплывать у него перед глазами.

– Ты хоть знаешь, кто они такие? Их за спиной называли «Пожирателями». И они в буквальном смысле пожирали тех, кто им неугоден. Меня охотно приняли в коллектив, но ребята никогда по-настоящему не признавали во мне «своего», принимая за белую овцу в волчьей стае.

– Как ты вообще с ними умудрился связаться? Кто-то из них предложил тебе наркотик, ты нюхнул разок, и оказалось, что ненароком прошел «посвящение» в их ряды? –не удержался Самюэль от саркастичного комментария.

– Остроумно, но нет. – «Эйден» покривил губами. – Знакомство с этими типами прошло спонтанно. Как-то раз я заговорил с парнем в столовой. Уже не помню, о чем, не суть важно. Но он показался мне дружелюбным. На самом деле, Оливер и был самым дружелюбным в компании, являясь ее «головным мозгом». А вот, например, Скотт выполнял должность шестерки. Парня использовали в качестве личной «рабыни», ребята постоянно его шпыняли, как беззащитного щенка. Грустно было за этим наблюдать, но такая уж у них сформировалась иерархия. Хах, социальное неравенство, выстроенное по вертикали, не обошло даже восемь человек. Можно сказать, что парни организовали свое «мини-царство», где правил король, вокруг него вились подданные, советники, палачи. Меня же взяли на роль скомороха – я изображал забавного малого, развлекая их дешевым юмором, а взамен они меня не трогали. Кх-м, собственно, я отступил от темы. В общем, разговорился я с Оливером, а он и давай меня звать в их группу. Я долго отнекивался, а он упорно настаивал; не знаю, чем таким я ему приглянулся. В итоге мне пришлось согласиться, так как хотел, чтобы он поскорее от меня отвалил. Ну, а дальше пошло-поехало. Слишком много всего произошло, чтобы я смог все рассказать в течение нескольких часов. Да и не шибко хочется языком ворочать.

– Дак от чего ты меня защищал? – нетерпеливо осведомился Самюэль.

– Понимаешь, в чем дело. Поскольку ребята не воспринимали меня всерьез, я находился в некотором роде под прицелом. То есть, оступись я, и в меня бы выпустили всю обойму. Но действовали они чаще всего по принципу «бей в больное место». А ты был моим самым больным местом.

– В каком смысле? – Самюэлю не понравился небрежный тон Эйдена. – Ты считал меня помехой?

– Я не это имел  в виду! – «Эйден» раздраженно закатил глаза. – Боже, и почему людям нравится все коверкать на свой лад? Ты очень дорог мне, Самюэль, – всегда был, есть и будешь, – и я страшно боялся, что они возьмутся за тебя. Находясь рядом со мной, ты всегда попадал в красную зону – зону опасности, – поэтому я стал намеренно от тебя отдаляться. К тому времени, как я достаточно размотал веревку, крепко связывающую нас, ублюдки всерьез стали к тебе приглядываться. Они даже устраивали слежку за тобой. А я им нагло врал, что ты всего лишь добрый и отзывчивый сосед, который помогал моей матери в мое отсутствие полоть грядки. Вот и ходишь за мной постоянно, чтобы вновь предложить свою помощь.

Я лишь хочу сказать, что ты являлся моей слабостью. И они каким-то образом просекли это. Но я делал все возможное, чтобы их переубедить.

– Даже тогда… на лестнице? – Самюэль до боли прикусил нижнюю губу.

– На лестнице? – Эйден лихорадочно порылся в воспоминаниях. Они оказались расплывчатыми, но он, приложив немного усилий, смог их разобрать. – Ах, на лестнице…

Самюэль и Эйден договорились пойти в субботу в кино, на какой-то новый ужастик. В пятницу после занятий Самюэль отправился искать Эйдена, чтобы напомнить ему об их договоренности. Он мог позвонить, но очень хотел увидеть друга лично. Самюэль застал Эйдена в забитом людьми коридоре, но тот находился слишком далеко, чтобы он мог до него докричаться; юноша уверенно, быстрым шагом, направлялся на третий этаж. Самюэль расчищал себе путь, бесцеремонно расталкивая подростков и взрослых локтями, и упрямо продвигался вперед; он кое-как догнал друга, заставив того остановиться прямо на лестнице. Самюэль стоял на последней нижней ступени, когда как Эйден – почти на самой верхней. Юноша смотрел на Самюэля сверху вниз, и в его взгляде отчетливо читались смешанные чувства: томление, угнетение, раздражение, а еще что-то напоминающее тоску. Внешность юноши приобрела тусклые очертания: он выглядел сгорбленным, поникшим, болезненно бледным.

Но Самюэль этого словно бы специально не замечал.

– Эйден! Мы завтра пойдем в кино! Помнишь? – радостно воскликнул юноша. Кто-то толкнул его сзади со словами: «Чего тут торчишь, придурок? Пропусти!». Самюэль робко отпрянул в бок, не сводя благоговейного взгляда с Эйдена.

Тот дождался, пока студент поднимется выше, и тихо произнес:

– Я не могу. Прости. Завтра я договорился с ребятами: мы устроим пикник на природе. – Юноша опустил голову, пряча глаза. – Так что не звони мне сегодня, завтра. А лучше вообще никогда.

– В-в чем д-дело, Эйден?– от волнения язык Самюэля стал заплетаться. – Я ч-что-то сделал тебе плохое?

– Ничего ты мне не сделал! – огрызнулся Эйден. – Прекрати быть идиотом, и больше не приближайся ко мне, усек? В последний раз предупреждаю!

– Эйден! Прошу, объясни мне, что случилось? – выпалил обреченно Самюэль: он никак не мог взять в толк, почему его лучший друг от него так легко отрекается.

– Слишком много вопросов. Просто слушай, что я говорю! Хватит ко мне приставать, проваливай! – презрительно выпалил Эйден и, развернувшись к Самюэлю спиной, стремительно преодолел несколько ступеней.

Самюэль, неуверенно двинувшись за ним, снова его позвал.

Юноша затормозил, но не повернул головы в его сторону.

Самюэль вытянул руку вперед, словно пытаясь до него дотянуться, но тот находился на недосягаемом расстоянии.

– Эйден! Умоляю! Я лишь хочу, чтобы ты был рядом! Прошу! Не бросай меня! Я сделаю все, что ты хочешь, только не бросай… – На глаза юноши навернулись слезы.

– В самом деле? – С надменным выражением лица уточнил Эйден. – Прям все-все, что только захочу? А не пожалеешь о сказанном?

– Нет! Что угодно! Только не бросай… – Самюэль взглянул на друга с надеждой, что тот ему щедро подарит еще один «шанс», чтобы исправиться. – Я обещаю, что не сделаю ничего дурного! Больше никогда! Только не бросай…

– Как скажешь. Тогда сдохни ради меня, ладно? Но не факт, что приду на твои похороны, у меня, знаешь ли, непереносимость от вида трупов – вдруг я наблюю тебе на лицо. – Эйден криво ухмыльнулся.

От столь мерзких циничных слов Самюэля пронзило током насквозь. Его тело онемело, и он не смел пошевелиться.

– Ч-что? Эйден… зачем ты произносишь такие ужасные вещи? Эйден! – Самюэль звал друга по имени, снова и снова, будто оно могло хоть как-то отрезвить юношу. Быть может, в него и вовсе вселился злобный древний дух и теперь управляет им, заставляя исполнять все его прихоти?

Абсурд! Это был его лучший добрый друг… И столь жуткие слова вылетали из его рта легко и непринужденно… безразлично. Будто Самюэль ничего для него не значил, и он видел в нем лишь пустое место.

– Эйден!

– Стой!

– Эйден!

– Поговори со мной!

– Эйден!

– ЭЙДЕН!

– Дак как ты объяснишь свое поведение? Твои дружки заставляли тебя говорить эту чушь? – Самюэль издал сардонический смешок. – Чтоб я сдох?

– Это я сам сказал, – сухо произнес «Эйден».

– Сам сказал, значит. Дак почему же? Или ты внезапно осознал, что они гораздо лучше меня, поэтому искал повод от меня избавиться?

– В каком-то смысле, – «Эйден» не стал отрицать очевидное. – Я хотел, чтобы ты меня возненавидел. Я специально прогонял тебя, говорил гадости, но только потому, что я действительно старался тебя защитить. Если бы парни стали точить на тебя зуб, поверь, ты бы не отделался невинными подножками, перевернутыми подносами с обедом на макушку или маканием головой в унитаз. Они пустили бы в ход кое-что похуже всего этого – нож. Ты слышал местные байки о «широко улыбающихся весельчаках»?

– Да. – Самюэль нахмурился.

– Это не байки. – «Эйден» внимательно посмотрел на Самюэля и тихонько коснулся указательным пальцем краешка его губ, чтобы убедить, что у него нет никакого намерения врать. – Это настоящие люди, которым вырезали на лице «улыбку Глазго». Парни частенько это проделывали на моих глазах. А один раз тонко намекнули: если я где-нибудь и когда-нибудь оплошаю, даже по мелочи, такая «улыбка» появится на твоем лице. Хоть я и отрицал, что мы с тобой хоть как-то связаны, но, видимо, ты вел себя чересчур вызывающе. Поэтому они не поверили в идиотскую отмазку про «соседа, помогающего моей матери полоть грядки». Обычные соседи не такие навязчивые.

– Хочешь сказать, наши отношения в итоге разрушились из-за меня? – Самюэль, испытывая негодование, сжал левую руку в кулак, при этом не отпуская волосы Эйдена – они действовали на него успокаивающе.

– Опять ты интерпретируешь мои слова по-своему. Нет, ты ни в чем не виноват. Но твоя самозабвенная привязанность ко мне стала для нас обоих губительной. Однако я признаю, что серьезно оплошал, когда опрометчиво решил ничего тебе не рассказывать, так как был уверен, что ты добровольно не оставишь меня в покое. Ты бы постоянно искал встреч со мной, пытался подловить меня где-нибудь за углом в коридоре, тайно встретиться в укромном безлюдном месте… Эта игра в кошки-мышки длилась бы очень долго, но ты ведь понимаешь, что все тайное однажды становится явным. Нас бы вздернули обоих, повесив рядом друг с другом, с разрезанными от уха до уха лицами. Поэтому я выбрал иную тактику, как от тебя «избавиться». Естественно, я страдал: постоянно впадал в депрессию, рыдал, царапал стены, крушил, ломал… – «Эйден» не собирался жаловаться, но Самюэль должен был узнать, что он тоже очень переживал по этому поводу. – Меня страшно бесило, что кто-то посмел влезть в наши отношения и провести между нами черту. Но я был бессилен, и ничего не мог с этим поделать. Их было семь человек, а я – один, будто корабельщик против цунами. Как известно, один в поле не воин.

– Ты посмел взять на себя ответственность за наши отношения. Ты все сделал за нас двоих, не дав мне и возможности тебе помочь. Ты крайне эгоистичен, Эйден, наверное, даже больше эгоистичен, чем моя сестра. И что в итоге… Ты доволен? Доволен тем, кем мы стали друг другу? Взгляни на нас внимательнее: «старые знакомые», но уж точно не «лучшие друзья»… – Самюэль с горечью скрипнул зубами.

– Я не знаю, что сказать тебе, Самюэль. – «Эйден» тяжко вздохнул и вновь уставился в потолок. – Все это произошло с нами очень давно. Стоит ли цепляться за те крупицы, что остались от нас? Или нам необходимо начать все с чистого листа… Что бы ты хотел по-настоящему?

– Что бы я хотел? – Самюэль переплел их пальцы. – Быть с тобой. Разве этого недостаточно?

«Эйден» мягко улыбнулся.

Серый Эйден запрыгнул на кровать и, потоптавшись маленькими пушистыми лапками, удобно устроился возле Самюэля. Он громко затарахтел, получив от хозяина кусочек любви.

Прошло еще несколько недель. «Эйден» продолжал откладывать в долгий ящик разговор с «Аланом». Как только «брат» появлялся на горизонте, у него проступали все признаки больного афазией: он забывал слова, заикался, а порой и вовсе не получалось правильно сформулировать осмысленные предложения. Молодой мужчина чертыхался, уходил прочь, возвращался и пробовал заговорить с ним вновь. «Алан» с пониманием относился к его мельтешению из одного угла в другой, терпеливо дожидаясь, когда «Эйден» наконец остепенится и обсудит то, что его заживо снедает.

Когда «Эйдену» надоело бегать от собственных проблем, он ничего не придумал лучше, чем принять пару рюмочек крепкого спиртного, посчитав, что так разговор завяжется гораздо легче. Сотрудникам было запрещено пить на рабочем месте, однако небольшой погреб предусмотрительно построили – все-таки некоторые праздники было грех не отметить. Он, неискушенный алкоголем, наугад выбрал бутылочку «Bacardi 151», ромовую смесь из американского белого дуба. По инструкции его было запрещено пить в чистом виде, но «Эйдена» это не смутило, и он выхлебал почти треть бутылки залпом. Молодой мужчина собирался отпить еще, но поспешно себя одернул – поскольку не хотел перестараться и отправить себя в царство Морфея до самой зари. Он, шатаясь на ватных ногах, выловил «Алана» после вечернего душа. Естественно, тот сразу учуял опьяняющий дурман, вьющийся возле «Эйдена», как рой пчел вокруг медовых сот. Он тут же просек, зачем «Эйдену понадобилось пить и провел его на склад. Помещение, заставленное высокими стеллажами, было тесноватым и запыленным, но здесь точно их никто не побеспокоит в течение долгого времени. На полках хранился запасной уборочный инвентарь, поэтому склад практически никем не посещался. «Эйден» сел на пол, скрестив перед собой ноги, «Алан» последовал его примеру. «Эйден» интуитивно вытянул перед собой руки ладонями вперед, а «Алан» повторил за ним и переплел их пальцы. «Алан» вдруг ощутил возникшую между ними внутреннюю связь – словно невидимая нить проткнула их обоих насквозь и образовала посередине крепкий узел. Он не мог объяснить происходящее, а также не мог сопротивляться возникшему влечению, и по наитию полностью отдался в его власть, что оказалось правильным. Странное дело, но вновь приобретенная связь создала некий информационный канал. Безусловно, сей феномен никак не относился к фантастическим способностям вроде телепатии из фильма «Доктор Сон», снятого по книге Стивена Кинга, но «Алан» ощутил нечто схожее с этим явлением. Словно он обрел умение понимать своего оппонента без слов.

«Эйден» неожиданно заговорил: тихо, спокойно, монотонно.

Он не наделял слова никакими красками, словно желал, чтобы его история – если бы художник хотел изобразить ее на холсте, – имела ахроматические цвета. Молодой мужчина как будто читал вслух какое-то драматическое произведение. «Алан» с замиранием сердца ему внимал.

Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как они сюда пришли.

В столь уединенное, темное и затхлое, место.

Все вокруг вдруг стало совсем неважным.

Свет над головой постепенно тускнел.

«Алан», склонив голову, безмолвно плакал.

А «Эйден», прижавшись к нему лбом, безропотно вслушивался в его прерывистое дыхание.

«Алан» умирал.

На следующий день Эйден поднялся на лоджию, чтобы позвонить Самюэлю. Молодой мужчина холодно сообщил, что не хочет его видеть и слышать. Никогда больше. Не дожидаясь ответа, он прервал связь и со всей злобой замахнулся рукой, небрежно сжимая телефон – тот легко выскользнул из его горячей влажной ладони и разбился о скалы.

Эйден схватился за волосы и, упав на колени, дал волю чувствам.

Он бился и стенал, как раненый зверь, испытывая душевную агонию.

И повторял единственное:

«За что…»

«За что…»

«За что…»

Позже Эйден обсудил с Торвальдом, что должен срочно покинуть «Палладу», а с «Трансомой» они справятся и без него – его помощь вряд ли еще пригодится. Молодой мужчина придумал на ходу более или менее весомый аргумент, чтобы прекратить встречи с Самюэлем, однако старик быстро смекнул, что объект «К» что-то поведал Эйдену. И это «что-то» он, в отличие Эйдена, сумел восстановить, разблокировав самые отдаленные хранилища мозга – некие «чертоги разума». Окончательное решение Торвальд принял с трудом. Он исключил Эйдена из проекта, но запретил ему возвращаться домой, поставив жесткое условие: если Эйден попытается втихаря улизнуть с Безымянного острова – на угнанном вертолете, на деревянном плоту, верхом на дельфине, и еще на чем угодно, – то заставит его собственноручно разобрать объект «К» на органы.

Эйден от безысходности покорно подчинился.

Больше «Эйдена» не отправляли к Самюэлю, работая с ним непосредственно в стенах «Паллады». Объект «К» выдавал отличные результаты. Конечно, никто не имел богоподобной власти заглянуть в будущее, чтобы спрогнозировать до мельчайших нюансов изменения «Эйдена» в повседневной жизни на много лет вперед. Но он подарил всем пусть зыбкую, но по-своему великую надежду – Смерть действительно можно обмануть.

Эйден потерял счет времени, бессмысленно слоняясь от стены к стене; он практически перестал подниматься на веранду – ему претили небо, воздух, еда, вода… сон. Он сам себе стал напоминать сомнамбулу. Зомби. Ну или какую другую нечисть. Лили появлялась на острове теперь реже, так как она жутко злилась на Эйдена, не желая с ним общаться и вообще пересекаться взглядом. Первые дни молодая женщина пыталась упорно примирить двух «закадычных друзей», но Эйден не соглашался ни на какие уступки, поэтому вскоре она сдалась.

Лили, не требуя никаких объяснений, смирилась с нынешним положением дел, но затаила глубокую обиду.

Она ничего не говорила про Самюэля, но было видно, что ей очень тяжело справляться с его истериками.

А Эйден знал наверняка, как отреагировал Самюэль, когда он без каких-либо очевидных причин резко разорвал их отношения.

Безжалостно растрепал в клочья.

И мысленно их сжег, как обрывки тетрадных листов.

Но он все еще не мог избавиться от щемящего чувства в груди.

Оно угнетало.

Резало на куски.

Заставляло ползать на коленях и умолять о душевном спасении.

Но никто не откликался на его зов.

Он остался совсем один.

Звонок Лили тринадцатого июня, в пять утра, вернул его из долины скорби. Рыдая от отчаяния в трубку, она сообщила, что Самюэля срочно транспортировали в реанимационное отделение. Эйден, не дослушав Лили до конца, в тот же час с разрешения Торвальда сел на вертолет. Его доставили прямиком в больницу.

Эйден опрометью бежал по белым коридорам под мерцающими голубыми лампами с опустошенной головой и исступленно бьющимся сердцем.

Он жаждал его увидеть.

Жаждал как никогда.

Эйден уже приближался к палате, в которой должен находиться Самюэль, но вдруг резко замер. Он вгляделся перед собой, и то, что он расплывчато, словно сквозь запотевшие очки, увидел, никак не укладывалось в его голове. Ему навстречу медленно перемещался тонкий сгорбленный силуэт, отдаленно напоминавший чью-то тень. Он всякий раз прилагал неимоверное усилие, чтобы переставить сначала правую ногу, потом – левую, и беспомощно цеплялся за шершавую светло-зеленую стену, удерживая равновесие, чтобы не упасть. Затаив дыхание, Эйден тщетно старался в этом бледном исхудавшем создании распознать Самюэля… Молодой мужчина внутренне порывался подбежать к нему, заботливо подхватить на руки, но будто что-то крепко удерживало его на месте – ноги казались тяжелыми, налитыми свинцом, оттого он был не в состоянии сделать и шага. «Неужели я сотворил с тобой такое? Когда сказал, что больше не хочу тебя видеть… Я не хотел… не хотел превращать тебя в ЭТО… Самюэль!» – губы Эйдена мелко задрожали. Но тот не обращал на него никакого внимания, двигаясь в неизвестность по наитию, словно преследовал какую-то важную цель. Самюэль дышал глубоко и очень тяжело, буквально задыхаясь, словно что-то изнутри сдавливало его легкие, вытесняя из них весь воздух. Он ощупывал стену прежде, чем продолжать следовать туда, куда его бессознательно тянуло, как мотылька к дребезжащей желто-оранжевым светом лампе. Он стремился всей своей волей – догорающей, как свеча –  дотянуться до нее, но силы неумолимо покидали обезвоженное, иссушенное до костей, тело; он походил на призрака, одиноко скитающегося в собственной тьме. Самюэль источался прямо на глазах – капля за каплей, – становился прозрачным, как хрусталь; слезы накрыли мутной пеленой взор Эйдена, оттого молодой мужчина более не мог отчетливо видеть: все вокруг стало воздушным, эфемерным. Эйден небрежно протер рукавом лицо, чтобы избавиться от нахлынувшего наваждения, но картинка перед глазами все еще оставалась нечеткой. Самюэль громко сипел, явно испытывая невыносимые боли, но упорно преодолевал препятствия на своем пути. Эйден тихо его позвал. Взгляд Самюэля, некогда апатичный, поддернутый дымкой, будто бы на миг прояснился. «Эйден, Эйден… Эйден», – шелестел его пересохший от жажды язык – как осенний лист, упавший на землю. «Эйден», – вторил он снова и снова, пытаясь найти друга на слух; он поворачивал голову из стороны в сторону, не видя Эйдена в упор, хотя тот находился совсем близко, настолько, что мог дотянуться до него рукой. Однако Эйден боялся к нему прикоснуться, так как казалось – если он сделает это, то Самюэль тут же рассыпится в его ладонях, как хрупкая фигурка из песка. И все же, не в силах противиться своему желанию быть ближе, Эйден невольно потянулся к нему, выставив руку вперед, и тот наконец его заметил. Самюэль едва улыбнулся пересохшими губами и, оторвавшись от стены, вскинул обе руки перед собой, намереваясь заключить в объятия, однако слабые колени его подвели, и он по инерции повалился вперед. Тело Эйдена среагировало на опасность моментально: он буквально подлетел к Самюэлю и осторожно подхватил его под грудь. Потеряв равновесие, Эйден рухнул на оба колена и, прижав Самюэля к себе, прислушался к прерывистому шумному дыханию и исступленно бьющемуся сердцу. Эйдена внезапно кольнула мысль, что он может его потерять. Он держал дрожащее истощенное тельце на своих руках и понимал, что жизнь, все еще слабо тлеющая внутри, неизбежно угасает. И он не в силах ее удержать – она выскальзывала прямо из пальцев, как мокрый шелк, и обращалась в ничто. Он тихо запел Самюэлю старую колыбельную, которую ему когда-то напевала мать. Он так увлекся, что совсем не заметил людей в белых халатах, хищно окруживших их двоих. Они наглым образом стали вырывать Самюэля из его рук, оттаскивать назад, удерживая за локти. Он истошно кричал, оглушая самого себя, приказывал им отпустить Самюэля, вернуть Самюэля ему… Но ужасные люди в белых халатах не желали его слушать, упорно продолжая творить свое безнаказанное зло – они грубо хватали Самюэля и влачили обратно в душную маленькую комнатушку, куда едва пробивался свет, чтобы вновь приковать его к кровати. Крики Эйдена, достигнув самой глубины души Самюэля, пробудили его разум, привели в чувства, наполнили диким пламенем. И он, что есть мочи крикнул Эйдену, чтобы тот увел его прочь, прочь отсюда! «Я хочу увидеть солнце! – отчаянно умолял он, напоминая подстреленного зверя, из последних сил тянущегося к огненному шару жизни. – Эйден, прошу, помоги мне увидеть солнце!» Эйден, найдя в себе мужество, растолкал белых демонов и, подняв Самюэля на руки – тот оказался легким, как пушинка, – спешно покинул отчужденное пристанище жутких чудовищ, болезней и смерти. Эйден отправился с ним во внутренний двор – там цвела жизнь, поэтому он хотел показать ее Самюэлю в последний раз. Он осторожно уместился на влажной траве под кленом, чья роскошная крона прекрасно защищала от пылающей жары и холодного острого дождя. Самюэль лежал у него на руках и смотрел вверх, наблюдая за наступающим рассветом – сквозь изумрудную листву пробивались первые лучи восходящего солнца. Они игриво переливались всеми цветами радуги, преломляясь через капельки влаги, наполняющие воздух. Дул теплый ветер: мягко трепал волосы, раскачивал высокую траву и кружил опавшие листья. Эйден в какой-то момент прислонился лбом к груди Самюэля и робко прошептал: «Почему ты это сделал?». Самюэль едва дернулся, но сохранил покой, так как понимал: находясь в таком жалком состоянии, он совершенно ничего не потеряет. К тому же, Эйден имеет право знать… «Значит, ты вспомнил… – просипел он, каждое слово давалось ему с трудом. – Не думаю, что имею право извиняться за то, что натворил. Но я скажу лишь одно: я так нуждался в тебе, Эйден, что не нашел лучшего способа показать тебе это… Я корил себя за мою слабость вплоть до этого дня. Я вырывал волосы, терзал кожу, блевал от отвращения к себе… Но все, чего я когда-либо хотел – просто быть с тобой». Самюэль с нежностью заглянул Эйдену прямо в глаза, дотронулся прохладными пальцами до его щеки и одними губами произнес: «Мой Эйден…». А после его рука безвольно упала на землю.

Его сознание стремительно истощалось, обращалось в прах.

Дыхание становилось все более приглушенным, слабым, редким.

Пульс затухал.

Эйден переплел их пальцы.

***

Пятнадцатое февраля, две тысяча двадцать второй год.

Молодой мужчина с любопытством наблюдал через матовое стекло за пациентом – высоким стройным брюнетом с зелеными глазами, немногим старше него. Пациент был одет в просторную синюю рубашку и черные классические брюки. Он проходил методику экспресс-диагностики невроза К. Хека и Х. Хесса. Закончив, пациент встал со своего места и подошел к стеклу. Улыбнувшись, он приложил к прохладной полупрозрачной поверхности свою ладонь, молодой мужчина вторил ему, соединив их пальцы. Брюнет мягко улыбнулся и позвал его по имени.

«Эйден…»

Автор публикации

не в сети 3 года

Teo

1
Комментарии: 1Публикации: 1Регистрация: 04-07-2020

Другие публикации этого автора:

Похожие записи:

Комментарии

3 комментария

Добавить комментарий для Torry Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.

ЭЛЕКТРОННЫЕ КНИГИ

В магазин

ПОСТЕРЫ И КАРТИНЫ

В магазин

ЭЛЕКТРОННЫЕ КНИГИ

В магазин
Авторизация
*
*

Войдите с помощью

Регистрация
*
*
*

Войдите с помощью

Генерация пароля