Search
Generic filters
05/11/2020
28
4
-1,5

Часть 1
К сорока понимаешь простую истину: в жизни нормальных людей происходит столько же событий, сколько в жизни литературных или киношных героев. Все дело, так сказать, в наблюдательности. Так сказать – одно из любимых выражений моего начальника. Вот, кстати, и он: неуверенно открывает дверь, покашливает, всем своим видом производя совершенно обманчивое впечатление воспитанного, интеллигентного человека.

– Так сказать, здравствуйте!

Иван Семенович ни горяч, ни холоден, он – тепел. Где-то в библии говорится о том, что в конечном счете таких изблюют из уст Божественных во тьму внешнюю и скрежет зубовный. Мы все на это надеемся. Если уж из штатного расписания не удается изблевать Ивана Семеновича, то хотя бы в конце времен придет ему расплата.

Ненужные слова и присказки так сыплются из нашего начальника. Речь его замусорена, как пшено времен перестройки. Слушать Семеныча тяжело, но приходится. Начальство не выбирают.

– Как живете, молодежь?

У Ивана Семеновича редкие сивые волосы, очки-«телескопы» и невозмутимое равнодушие к тому, кто и как воспримет его слова. Мы вяло здороваемся. Наша роль проходная. Когда говорит начальник, все должны молчать. Так сказать, музы на фоне пушки. Старой, ненадежной пушки. Ценность ее – только историческая. Хотя, скорее всего, мы – все остальные – не правы. Те еще музы.

Минут десять Семеныч жует слова, выплевывая малосъедобный фарш из бесценных указаний и замечаний. По части замечаний он у нас – человек замечательный. Народ безмолвствует, как положено.

Николай, мой приятель и ближайший сосед, выразительно показывает сигарету.

– Да, пойдем.

Мы выходим в коридор. Курить на заводе запрещено, но есть особые помещения, уголки для курящих.

– Убью его когда-нибудь, – говорит Николай и сплевывает в самодельную урну.

– Не убьешь, – лениво возражает Петрович с ремонтного участка. Наш начальник ему не начальник, оттого и сочувствие в полной мере невозможно. У Петровича свой командир, тоже любимый до слез.

– Убью, – упрямо возражает Николай, – у меня уже глаз на него дергается.

– Глаз дергается – это ерунда. Это – просто тик нервный. – авторитетно вступает Анатолий, фрезеровщик из экспериментального цеха. – Вот, если рука или нога дергаться начнет, вот тут лови момент. Может это – Паркинсон.

– Ники, помнишь анекдот про Паркинсона? – Петрович заранее похахатывает. – Армянское радио спрашивали, что лучше – Паркинсон или Альцгеймер? – Он делает паузу, обводя глазами слушателей. Анатолий заплевывает бычок: «Ну, и что лучше?»

– Альцгеймер, конечно – лучше забыть заплатить за кружку пива, чем расплескать ее.

Анатолий машет рукой и уходит. Мы, не торопясь, докуриваем.

Импортное имя Николаю придумала наша общая знакомая Ленка. Она обожает иностранное кино. В каком-то гангстерском боевике усмотрела героя, похожего внешне на нашего приятеля. Гангстера звали Ники, и это решило дело. Наверное, у нее легкая рука, кличка прижилась, многие знакомые Николая его зовут только по-новому.

В жизни в одно и то же место можно придти разными маршрутами. Примерно, как солдат Швейк шел в свой полк. Кто не читал, объясню проще: например, из Дмитрова в Москву можно доехать за час с небольшим, а можно – за неделю: если, скажем, через Челябинск. На заводе – та же самая картина. Ники тянет меня за рукав, и мы шагаем к себе в отдел через термический цех. Путь не близкий, значит, нужно поговорить.

Некоторое время идем молча.

– Слушай, тебе не надоело? – цедит сквозь зубы Ники.
– Что именно? – уточняю я.
– Все, – рубит он рукой, – все вот это. Семеныч, курилка, шум этот.

Я молчу и жду продолжения. Может быть, это – синдром понедельника, может быть, кризис среднего возраста, неудачная ночь с Ленкой или без нее, воспалившийся геморрой или еще триста двадцать шесть причин. Мой друг – разносторонняя личность,  причин для плохого настроения у него наберется достаточно.

– Задрало меня все. Одно и то же каждый день. Одно и то же!
– С Ленкой поссорился?
– При чем здесь Ленка?! Ленка тоже, – добавляет он после паузы, – каждый день – одно и то же.
– Одна и та же Ленка? – переспрашиваю я.
– У меня жизнь идет по кругу, понимаешь? По серому кругу. У людей по спирали: вверх, вниз, куда-нибудь. Что-то происходит, что-то меняется. У меня – круг. Замкнутый! И ничего. Сегодня – как вчера, завтра – как неделю назад. Последние пять лет я вообще не помню. Как будто в летаргическом сне. Мы все, как музее мадам Тюссо. Трупы в пиджаках!

Мы шагаем через инструменталку, почти непрерывно киваем знакомым, с кем-то здороваемся за руку. Ники одними губами улыбается кому-то и через секунду продолжает свой монолог. Я киваю другим и не забываю кивать ему. Вероятно, дело не только в Ленке и не в понедельнике.

Все, что он говорит, я уже пережил. Он младше меня на семь лет. И, хотя он умнее и способнее, разница в возрасте все же иногда – это и разница в опыте. Я вот уже переболел, он еще нет.

Ники умолкает. Я тоже молчу – мне нечего сказать. Я не знаю рецептов. Наверное, для каждого они свои, индивидуальные.  У него есть Ленка, пусть она утешает. Хотя, и Ленка уже, оказывается, одна и та же…

Мы решаем после работы отправиться в «Космос». Типовой торговый центр неинтересен для нас ничем, кроме своего подвала – там небольшой зал, где продают вино на вынос. Или на розлив: так и не выучился я правильно говорить, путаю. Есть там и пиво, и крепкие напитки. Время от времени мы заходим туда, когда с Ленкой, когда без.

Мою теорию про равнонасыщенность наших судеб яркими событиями я Николаю не излагаю. По-моему, сегодня он со мной не согласится.

Часам к четырем, утомившись ругать свою серую жизнь, Ники начинает говорить длинные банальности вроде: «Все на свете имеет конец, и даже рабочий день в отделе механизации и автоматизации». Тут, неожиданно для всех, отзывается Иван Семенович: «Все на свете имеет конец, и только колбаса – два конца». Увидев наши ошеломленные физиономии, он довольно усмехается, мол, темнота, знать надо немецкий фольклор. Любви подчиненных начальнику это не добавляет.

В «Космос» мы идем пешком. Мы – это Ники, Олег из термического цеха и я. Я – самый старший. В этом месте Олег обычно добавляет: «Годами» и поднимает вверх указательный палец. Имеется в виду, что, несмотря на разницу в возрасте в три года, он знает жизнь лучше меня: после военного училища служил где-то в горячей точке, демобилизовался после какой-то темной истории, дважды развелся, платит алименты, работает заместителем начальника цеха. Не скучает, в общем.

У меня такого послужного списка нет: от армии удачно откосил, развелся всего раз, алиментов не плачу – некому. Карьеру тоже не сделал. Ведущий инженер – не Бог весть, какая шишка.

Холостой Ники младше всех и годами, и карьерой, и опытом. Пожалуй, он самый талантливый из нас. Или даже так: пожалуй, он – единственный талантливый из нас. (Так лучше: скромнее звучит).  Лет через пятнадцать он вполне может стать главным конструктором. Но пока Ники весь в борениях. Преодолевает все и вся, включая самого себя.

Преодоление продолжается в подвале «Космоса»: мы с Олегом заказываем по кружке светлого чешского, Ники – стопку виски «Белая лошадь». На кой черт ему «Лошадь», он не скажет. За те же деньги мог бы дважды, а то и трижды угоститься «Кизляром». Что-то преодолевает: то ли стереотип относительно русского человека, как любителя водки, то ли собственное разумное в данном случае стремление сэкономить (до получки еще неделя), то ли есть еще что-то, чего мы с Олегом не знаем.

За час в «космическом» подвале мы успеваем заказать по четыре раза. В итоге провожаем пьяненького коллегу, который так и не примирился с суровой действительностью.

На следующее утро мой друг вял и пасмурен. Он никак не реагирует на очередные укоры Ивана Семеновича, не проявляет бурной радости от прихода Ленки, молчит и так внимательно смотрит в справочник машиностроителя, что мог бы выучить весь этот справочник наизусть, не разглядывай в течение часа одну и ту же страницу.

Мы ходим на традиционный перекур, обмениваемся репликами по текущим делам и международному положению.

Развязка наступает во время обеда. Когда мы усаживаемся за столик в столовой, Ники ровным голосом объявляет, что подал заявление на увольнение.

Я молчу, ем салат. Ленка ошеломленно смотрит на Ники, глаза ее быстро наливаются слезами. Она автоматически промакивает их салфеткой – тушь потечет.

– Ники, что случилось?!

Он, не глядя на нее, ковыряет в тарелке.

– Ничего. Что может случится? Все хорошо, – он, наконец, поднимает глаза. Взгляд насмешливый и тоскливый одновременно, – все хорошо, прекрасная маркиза.

– Саша! – Ленка разворачивается ко мне. В ленкином словаре не нашлось для меня подходящей клички. Может, она и есть, говорится за глаза и едва ли с большим почтением. Так что и хорошо, что я ее не знаю. Я не котируюсь на ленкином рынке. Обычно я – инертное дополнение к их звездному тандему, неприятное, но порой неизбежное. Ленка не часто обращает на меня внимание, пока рядом несравненный Ники. Ей известно, как я отношусь к бухгалтерам-экономистам-финансистам.

В моих глазах Ленка хуже прочих. Была когда-то нормальной девочкой, готовилась стать кем-то вроде программиста-математика. Даже закончила тот же институт, что и мы, только другой факультет. Потом скрытый до поры червячок в душе проснулся и полез наружу. Конечно, в смутные девяностые программисты средней руки не шиковали. Да и кто из нормальных людей шиковал? Крутились, как могли. Жили, по мнению многих из нас, как будто в сортире. «Люди едут за деньгами»: понесло Ленку непосредственно в канализацию, поближе к кассе, так сказать. Закончила заочный финансовый и вот теперь числит себя среди белых людей в отличие от нас, мазуриков.

Мы, кстати, живем по-прежнему, не в хоромах. Спасибо, не в палатах, – буркнул как-то Ники, и я вновь преисполнился жгучей зависти. Может же вот так, экспромтом, сказать и умно, и смешно. Мне не дано. Ну, что ж, он прав: спасибо, что не в палатах обретаемся.

– Саша, что произошло? Что вы оба молчите?! Сидите, жуете, как два… – она вскакивает, хватает поднос. На секунду мне кажется, что она сейчас закатает нам обоим этим подносом между глаз, но Ленка убегает, унося недоеденный обед к окошку с грязной посудой.

После столовой мы, как обычно, сворачиваем в курилку.

– Нашел, куда? – спрашиваю я.

– В чисто поле, – хмурится Ники, – есть пара предложений, но пока не выбрал. Есть место в рекламной фирме, есть в котельной шарашке. Есть даже в институте.

– Ты крут, – с невольным уважением говорю я. – Сразу куча мест. Крут и востребован.

– Чепуха все это, – вздыхает Ники, – я не знаю, чего я хочу. Вот это – проблема.

Мы молча курим. Проблема не новая. Из моих знакомых только один знал, чего хочет в плане профессии. Знал и шел к своей цели, пер, как бульдозер ЧТЗ, как танк, не свернуть было. Почти двадцать лет отработал и, как будто бы, не разочаровался еще. Ну, так он один такой, мне известный.

– Как Семеныч? Сразу подписал?

– Да. Как будто ждал, старый пес. Только прочитал, схватил ручку и подписал. Даже без отработки. Завтра – последний день. Его стадо стало чище – одной паршивой овцой меньше. Не обижайся.

Мне все равно обидно, но в чем-то Ники прав. Мы, действительно, стадо. Глупо спорить.

Вот еще одна страничка перевернута. Еще один знакомый отчалил, разошлись пути, и напрасно обманывать себя надеждами, что, мол, перемена работы не уменьшит дружеских связей, не ослабит общения… Уменьшит и ослабит. Главное, что связывает людей: семья, дети, общее дело, общие интересы. Слава Богу, мы с Ники не гомики, детей у нас общих нет и быть не может. А теперь и дела общего не будет. А интересы? Какие интересы? «Белая лошадь» или чешское светлое – это не интересы.

На следующий день Ники оперативно передал текущие дела, подписал обходной и ушел сразу после обеда. Ленка сидела, как туча с громом. Слава Богу, дел у меня с ней в тот день не было.

Часть 2
На завод я хожу пешком. Утром – сорок пять минут, вечером – пятьдесят пять. Видимо, устаю за день.

Петрович, неугомонный тамада и штатный остряк, на каждый случай из жизни имеет по анекдоту, а то и по несколько. Как-то я неосторожно поделился с ним своими мыслями по поводу усталости.

Он радостно заржал в предвкушении и поведал очередную байку от «Армянского радио». Радиослушатель спрашивает, может ли работа заменить секс? Вам утром хочется к женщине? – задает встречный  вопрос «Радио». Да, – отвечает слушатель. А вечером, после работы? Нет. Вот видите, – констатирует «Радио», – значит, работа заменяет секс.

Петрович был бы рад рассказывать еще, но я отмахнулся.

Нужно поскорее возвращаться в прежнее состояние, успокоиться, принять жизнь. Принять жизнь – тоже выражение Ленки. Она сама не очень-то способна принимать жизнь и свою, и чужую, но учить других – мастер. Как мы все, впрочем.

На заре своей бытности (так и подмывает нескромно сказать: бытия) на заводе я спросил тогдашнего наставника, зачем мы работаем? Хлеб насущный и укрепление оборонного щита Родины, как причины, не рассматриваем. Зачем, так сказать, в Божественном смысле, с неких высших позиций.

Тогда мы проговорили долго, и не раз потом возвращались к этому разговору. Давно нет моего учителя, Царство ему Небесное, хоть и был он коммунист-орденоносец и маяк. Он старался изо всех сил, пытался мне помочь. Вспоминать приятно, немножко смешно, но, больше, грустно.

Беда в том, что сейчас я точно так же не знаю, зачем мы работаем. Вся моя мудрость и весь житейский опыт выражаются только в том, что больше я таких «детских» вопросов не задаю.

Лет пятнадцать назад ближе к концу рабочего дня у меня начинало ломить глаза. Сейчас это происходит уже перед обедом. Ломота, изменение яркости изображения – я послушал советов знающих людей и отправился в поликлинику. Мог бы и не ходить. Щадящий режим: это значит, ограничить время работы на компьютере. Жалко, не сказали, как – ведь пишу, считаю и черчу я именно на компьютере, и как раз за это мне платят. Возрастные изменения: тут вообще без вариантов. Как омолодиться, я до сих пор не узнал. Катаракта: денег на замену хрусталика у меня нет, стоит ли беспокоиться насчет того, приживется или нет, потребуется повторное рассечение или нет и т.д.?

Я поблагодарил знакомых и заверил, что навсегда сохраню в памяти их совет. Про себя же добавил лишь, что навсегда запомню совет, чтобы никогда больше ему не следовать. Я не такой здоровый и богатый, чтобы ходить в поликлинику.

Возраст, конечно, печалит. Я думал о том, что лишь в одном, пожалуй, года оказались бессильны: моя привлекательность не уменьшилась с годами. Как раньше никому не был нужен, так и сейчас. То есть разочарования не произошло. Как было очарование сплошное, так и осталось.

Мои размышления прервал телефон.
– Саша, – тихим ленкиным голосом сказала трубка, – ты сегодня вечером занят?
– Ну, – растерялся я, – в общем и целом… нет, свободен. Помочь что-нибудь?
– Да, – отвечала трубка, – мне нужно с тобой поговорить. Скажем, в «Семь дней». Я плачу.
– Ладно, – я кивнул головой, хотя Ленка мой кивок видеть не могла, – плачу я сам, даже не спорь, но поговорить, пожалуйста.

С самого детства ужасно не люблю скандалов. Я их боюсь. Меня заранее потряхивает. Не знаю, в чем тут дело: то ли патологический трус, то ли миротворец в душе. Всего, наверное, понемножку. Меня сильно напрягала ситуация с Ленкой: как себя вести, как общаться? Раньше было сложно, но тогда центром ее внимания был Ники, и можно было хоть немного предугадывать ее поведение.

Мы все до некоторой степени – подводники. Крайне редко жизнь позволяет «расплеваться» и больше не видеться и не слышаться. Ну, куда деться, если чуть не каждый день, по долгу службы или по географическому положению, или еще по какой причине мы вынуждены вновь и вновь сталкиваться с неприятными нам людьми, решать с ними какие-то проблемы? Никуда не денешься – хочешь, не хочешь, контактируй. Как на подводной лодке: куда с нее деться?

Иметь врагов или хотя бы недоброжелателей – дорогое удовольствие. Заболеть можно, зная о чьей-то активной нелюбви к себе. Дело тут не в наведении порчи: просто это очень неприятно. Да, не всех мы любим, не со всеми друзья, но некий нейтралитет хорошо бы иметь.

Ленка – фактор напряженности, как сектор Газа на Ближнем Востоке, как Северный Кавказ, как Ольстер, как моя бывшая жена, как еще много, кто, что и где. Почему она такая, а не другая, понятия не имею. Мне в общем-то фиолетово, почему она такая. Что я – психоаналитик что ли? Мне бы просто выжить в окружении ленкоподобных, больше ничего не надо.

Потому звонку я рад. И потому же звонком этим встревожен: хочется безразлично нейтральных отношений. Лучше бы, если бы никаких или дружелюбных, но пусть хотя бы нейтральных.

Ники как-то высказался на эту тему именно так, в такой последовательности: лучше бы, мол, нейтральные отношения, чем любовные. А еще лучше – никакие. Он говорил в общем и целом. А сейчас мне жутко интересно: не про Ленку ли говорил?

Личная жизнь у меня нормальная. Спокойная, без фестивалей и форс-мажоров. Развод помог определиться с ценностями: уже не стремлюсь создать семью и не задаюсь вопросом, как жить одному. Это – тоже детский вопрос. Живу, не жалуюсь. И не я один, между прочим. Оглянитесь вокруг. Среди ваших знакомых полно одиноких мужчин и женщин.

Вакуума в плане женского общества я не ощущаю. Другой вопрос, что и озабоченности в этом плане у меня тоже нет.

Пока рядом был Ники, я наблюдал со стороны на его отношения с нашей общей знакомой из финотдела. Так и не понял.

Ники время от времени спал с Ленкой или, наоборот, не спал – смотря, как понимать слова, буквально или иносказательно. Меня это забавляло и раздражало.

Ленка одних лет со мной. Успела завести сына. Мужа завести не успела. А, может, слишком сильно завела. Такое бывает с детскими машинками. Решила, что мужчина – игрушка в ее руках, перекрутила пружину, вот он и укатил, не успев стать ее мужем. Наверное, для нее это была трагедь, как любит выражаться Петрович. Хорошего мало. Про ребенка едва ли, кто думал. Поиграли взрослые и разбежались. А мальчишка родился. Такая вот неожиданность.

Ники неплохо относился к ленкиному сыну. Опять же, как понимать это неплохо. Он не кричал, тем более не бил пацана. Ходил с ним в зоопарк, слушал, как тот играет на пианино, делал какие-то мелкие подарки. Но, по крайней мере, мне Ники никогда не обмолвился и  полсловом, что собирается жениться на Ленке. Маловероятно, что это произойдет теперь. Они, пожалуй, и видеться-то станут реже. Если станут вообще.

Иногда, когда мне нечего делать и тянет поразмышлять над мировым свинством, я думаю, как оценивает моего приятеля тот мальчишка. Считает ли он отношение Ники к матери и к себе неплохим и нормальным?

Теперь, когда Ники рядом нет, а вероятность продолжения и развития их отношений представляется очень небольшой, изменится ли мой взгляд на Ленку? Она довольно привлекательна внешне. Может быть, что-то получится. Наедине с самим собой этот эвфемизм ни к чему. Я не собираюсь жениться вторично, тем более на Ленке.

Хотя парень у нее нормальный. Сколько я видел его и слышал, он вполне адекватный мальчик, тихий, немного затурканный. Из него вышел бы толк, не будь Ленка так зациклена на желании сделать из него супермена. Ленкин перфекционизм вполне объясним: у самой не сложилась жизнь (тоже самообман: кто тебе должен складывать? сама старайся!), так сыну сложу. Не сложит. Не сумела себе сложить, и ему сломает.

А, если жениться не собираюсь, тогда что? То самое. Оно мне надо, как выражаются в цехе? И да, и нет. Самцу, который во мне лениво дремлет, надо. Слегка. А другому, который тоже во мне, не надо. И слегка противно. Отчего?

Во-первых, от неуверенности в том, увеличится ли «напряженность поля» или ослабнет. Опыт и предчувствия говорят, что увеличится.

От чего еще не надо сближения? Например, от того: как-то в столовой потянулась она за компотом что ли – не помню – ну, куда-то потянулась. Я уже сидел за столиком недалеко от раздачи. Присмотрелся к ее ногам. Ничего себе, может, чуть полноваты, зато деловая юбка коротковата, компенсирует. И тут заметил синюю жилку на обратной стороне бедре. И еще. Пока не варикоз, но уже проступает рисунок вен.

Герой не помню, какого романа Джозефа Хеллера не мог простить женщинам поверхностных дефектов: одинокого черного волоса на теле, крупной родинки, родимых пятен. Я не так взыскателен и не избалован. Может, потому и не очень разборчив – так мне иногда кажется. Но ленкина нога с рисунком синих жилок меня отвратила.

О, это так некрасиво с моей стороны! Поверхностно, не по-джентльменски! Ужасно! Просто, ужасно. Но это есть, и все тут.

Так и хочется подумать, что отвращение мое суть не отвращение, а, наоборот, высоконравственный поступок: негоже испытывать вожделение к подруге приятеля.

Вот именно в таких терминах, точнее, даже – словесах: негоже, вожделение, подруга. Без упрощений: подло, эрекция, половая партнерша. В человеке должно быть все красиво, начиная с покроя фигового листа.

Обуреваемый сомнениями и любопытством, я шагал рядом с Ленкой в кафе.

Забавно, что «Семь дней» расположены почти рядом с «Космосом». Дорога известная нам обоим. Мы дружно и молча протопали недлинный путь и успели как раз вовремя: только зашли, загремело, поднялся ветер, по стеклам ударили крупные капли.

Всегда нравилось смотреть, как капли разбиваются о стекла. Летит она, незнамо откуда, мерзнет, обгоняет соседок, и что в конце? Подлетает и долю секунды видит последний рубеж – оконное стекло какого-нибудь затрапезного кафе или старого окна в старой хрущевке. А хоть бы и зеркальную витрину супермаркета или пентхауса – не все ли ей тогда равно? Не тут, так там, как  писал Симонов. Элитный будет у меня гроб, или сырой сосновый ящик – вот уж из-за этого точно не расстроюсь. Хлюп, хрясь, шлеп и нету. В смысле, капли. В этом смысле тоже.

Я так задумался над скорбной судьбой дождевых капель, что пропустил начало ленкиной речи. Пришлось извиниться.

– Что тебе заказать?
– Я ничего не хочу!
– Тогда шоколадный торт, кофе и мороженное.
– Мне ничего не нужно, ты что не слышишь?!
– Я, наверное, то же самое, только еще рюмку конька. Ты как насчет коньяка?
– Не буду!
– Мон шер, но водку пить без повода… не комильфо… Хотя, если ты будешь, я присоединюсь.

(Давно заметил, что при отсутствии простых, естественных отношений мы начинаем фиглярничать почти бессознательно. Словно вместо прочных, красивых домов строим пестрые декорации из папье-маше, из всякой дряни. Зачем я говорю Ленке «мон шер» и «комильфо»? Ведь я не французский эмигрант, не аристократ из «Войны и мира», у которого русский язык – второй и «негосударственный»? Все оттого же: нет нормальных отношений).

После жаркого, равнодушного спора, итог которого оба знаем заранее, заказываем по куску торта, кофе, мороженное и маленький графинчик водки. Кафе интересное: вроде бы, детское, вроде бы взрослое.

Только женщины могут пить водку, закусывать яблоком (одним весь вечер), мороженным, тортом, запивать все это горячим кофе и жаловаться, что обожгла язык. На то и слабый пол: то по горящим избам шляться, то коней ловить, когда те не ожидают.

После первых ста грамм я смотрел на Ленку уже доброжелательнее. Возможно, она не виновата, что так все сложилось. Ну, родилась дурой. А, может, и не дурой. Просто, не пошла карта. И вены на ноге – ясно, не по ее хотению. И спать ей теперь одной. Почти наверняка. Я вздохнул от жалости к нам и к человечеству и заказал еще один графинчик для нас обоих и порцию торта для себя: у Ленки на тарелке торт был почти не тронут.

Мы все порой думаем, что имеем здравый взгляд на жизнь, а окружающие – истеричны, сентиментальны, излишне чувствительны. Мы искренне недоумеваем, зачем изображать сюсюканье, там, где достаточно немногих спокойных, взвешенных слов и движений.

Например, мы приходим домой, на плите для нас сварены суп и каша. В силу сиюминутных желаний, суп мы не хотим. Едим кашу, а на вопрос близких, а как ж суп? – отвечаем: не хочу. И все на этом. Точка. Близкие совершенно непонятно для нас расстраиваются и даже обижаются. С чего бы это? Зато как нам больно, когда нам только еще кажется, что наш белоснежный пушистый хвост кто-то прищемил ногой или дверью. Ух, сколько вскипает в душе! Мы так привыкли смотреть вперед и вдаль, что взглянуть под ноги нам элементарно не приходит в голову. А вдруг там, под ногами, чьи-то пушистые хвосты, и мы по ним сейчас пройдемся? Не приходит в голову.

Ленка убита горем, чертит на грязноватом пластике какие-то пентограммы наманикюренным пальцем. Руки у нее не очень – крупные, мужские, грубоватые. И маникюр – кричаще красный, вызывающий. Ногти не очень длинные, но – представить страшно – как схватит таким пальцами, сразу в тенорах окажешься.  Как с ней Ники управлялся – не боялся, не знаю. Ленка чертит пальцем по столешнице, молчит, и я молчу. Подумаешь, квадратура круга: ясно, что наш общий друг звонил. Я передвигаю мерзкие пластиковые пузырьки с грязноватым порошком: то ли соль, то ли перец, то ли «два в одном».

– Он позвонит, – говорю я нарочито бодрым голосом, – вот увидишь. Ты же понимаешь, новая работа, новые заботы, то, другое. Он просто закрутился.

– Ты – просто дурак, – неожиданно спокойно отвечает Ленка, – ты что, не слушаешь меня совсем? Он уже позвонил. Нам лучше расстаться, – передразнивает она, – это ему лучше. – И добавляет, естественно, с презрением, – ты такой же. Вы все думаете только о том, что лучше вам.

– Посиди, – говорю я, поднимаюсь и в третий раз иду к стойке. Мне нужно хоть пару минут побыть наедине с самим собой. Вот оно, как все повернулось. Все одно и то же, и Ленка одна и та же, вспоминаю я. Я беру еще два кофе, но, когда возвращаюсь к столику, Ленки уже нет. Под пластмассовой тарелочкой с недоеденным тортом торчит сложенная вдвое пятисотка. Контрольный плевок. Все мы, мужики, конечно, сво, а вы все в белом. Я выпиваю водку, без суеты приканчиваю торт, кофе, расплачиваюсь и, не спеша, иду домой.

Мой город мне нравится во всякое время года – и зимой, и весной, и летом. Но, когда наступает осень, он становится прекрасен. Я так думаю, что Александр Сергеевич тоже любил Болдино, но ведь запомнилось всем его болдинская осень – ни зима, ни весна, ни лето. Хотя, какой из меня пушкинист? Смех один.

Я бреду по шумному проспекту, наступаю на желтые и красные листья. Дышу воздухом, которого нет вкуснее, хотя, по сути, это – обычный городской коктейль из бензинового смрада, сигаретного дыма, запаха увядшей листвы и пива из уличных кафе. Такой же точно, как в Москве, Новосибирске, Старом Осколе. Наверное, в Париже, Магдебурге и Женеве пахнет так же. Не бывал, не знаю.

Перехожу виадук над железнодорожной веткой. Ленка живет в одном из старых кооперативных домов слева за мостом. Однажды Ники получил в тех дворах по физиономии от местных ребят, так давно, будто в другой жизни.

Мне направо, мимо других старых домов, ближе к вокзалу. Поздно вечером там слышны вздохи усталых тепловозов, гудки, лязг вагонных колес. Очень романтично. Был бы писателем, обязательно сидел бы у раскрытого окна и писал, писал, писал. Хоть о чем, только о самом важном. Но я не писатель, не то, что Ники.

Я дохожу до перекрестка: к Ленке – налево, ко мне – направо. Закуриваю и поворачиваю влево. Скорее всего, я ошибаюсь.

Часть 3
Ленкин пацан с бабушкой оказался на даче. У них старый дом в каком-то садоводстве, несколько соток земли и «все посадки», как пишут в объявлениях о продаже. Продавать свой участок они собираются давно, но, как возьмутся, так и отпустятся: жалко.

Сто лет назад мы были там с Ники, помогали в чем-то, а в чем – убей Бог, не помню. То ли копали, то ли сажали, то ли таскали что-то.

Я стою перед домофоном, тщетно и никчемушно вспоминая, в чем заключалась тогда наша помощь. Пока я раздумываю, подходит пожилая пара, он вежливо тянет мимо меня руку с домофонным чипом: «Вы позволите?».

– Да, пожалуйста, – я сдвигаюсь в сторону, пропуская. Дама слегка морщится от запаха, я изображаю улыбку. Пара входит в подъезд, я тоже шагаю на темноватую лестницу.

Им нужно куда-то вверх, мне путь короче: первый этаж, сразу направо. Я позвонил, и через несколько секунд, глупо улыбаясь, смотрел на хмурое ленкино лицо.

Судя по всему, она не удивилась. Не понимаю современных девушек. И девушек, современных мне, тоже не понимаю. Не понимаю женщин. Вообще, мало, кого понимаю. Говорю об этом, сидя на крошечной «хрущевской» кухне. Ленка, редкий случай, со мной согласна, хотя тут могла бы и возразить.

Но она кивает, мол, балда ты, кто бы спорил. Мы пьем зеленый чай, который я терпеть не могу, говорим о моих умственных способностях (с ненужным сарказмом), о ее талантливом сыне-музыканте (с обязательным восхищением), о совсем уже осеннем дожде за окнами (с потугой на светскую беседу) и понимаем, что быть нам сегодня обоим в одной постели неизбежно.

Для чего это все нужно – пусть, кто сможет, объяснит. Нам сами неизвестно, что будет завтра. Есть мужчина, и есть женщина. И есть одиночество в толпе, как в каких-то забытых стихах говорилось. Это дано. А, раз что-то дано, то что-то будет отнято. Такой закон.

И был вечер, и было утро. Утром я пил кофе на кухне, хрустел подсохшим от возраста ржаным хлебом и наблюдал за Ленкой. Она сегодня не спешила одевать рабочий наряд бизнес-леди (серая юбка до колен, белая блузка, серый деловой пиджак) и щеголяла в мужской рубашке  с подвернутыми рукавами. Я голову на отсечение мог дать, что рубашка Никина. Сейчас это было, в общем-то, неважно. Из прочей одежды присутствовали только плавки. В целом, ленкин наряд мне нравился. И даже вены на ноге не вызывали рвотных позывов.

– Ты не помнишь, чем мы у тебя на даче занимались, когда приезжали с Ники? Лет восемь назад, а?
– Туалет устанавливали, – моментально отозвалась Ленка. – И не восемь, а пять. А ты чего вспомнил?
– Да так, – качнул я головой, – просто вспомнил.

Ленка тоже налила себе кофе и присела к столу.
– Ты не ударяйся в воспоминания, – сказала она серьезно, – а то вы, мужики, такие сентиментальные, что сдохнуть можно. Нет у нас с тобой общего прошлого. И будущего тоже нет. То, что сегодня ночью было, было и прошло. И ничего это не значит. Понял?
– Ты в порядке самозащиты людям в лицо плюешь, или это свойство натуры? – как можно спокойнее спросил я.
– Пошел вон, – сказала Ленка, после маленькой паузы, – вон, выметайся. Ты вчера зачем приходил? Попользоваться? Попользовался? Вот и давай. Двигай.

Я прошел в темноватую малюсенькую прихожую. Ленка молча сидела в кухне. Ни звука оттуда. Просто, гробовая тишина. Я обулся и вышел. А что мне оставалось?

На улице несло листья, мелкий сор слепил глаза. Тополя во дворе гнулись под ветром. Ветки, уже почти совсем без листьев, сгибались со странным звуком – летом ветер шумит в кронах, листья, словно громко перешептываются между собой. А тут – будто язык отрезали у дерева, жутковато и грустно.

На улице еще того пуще: обрезали деревья, оставили странные обрубки метра по три-четыре высотой. За пару лет обрубки опушились новыми ветками. Этакие метелки с несоразмерно толстыми черенками.

Ударили первые капли. Вот-вот хлынет дождь. Осень.

Когда настроение отстойное, когда тоска и мерзость на душе, не надо о серьезном думать. А уж психоанализом заниматься в такой момент – Господи, избави! Самое правильное, затеряться в соре мелких мыслей. Иудушку Головлева не любить приучены с юности. Отрицательный герой, как же… А, между прочим, задуматься стоит. Жизнь-то и него была не очень. И, вполне возможно, пустопорожняя говорливость ему была защитой от тоски. Что мы вообще знаем о чужой душе? Со своей за всю жизнь не разберешься, где уж в другой понимать?..

Я шагал к остановке, и машинально бормотал сам себе что-то о том, что левый башмак починить стоит – по шву нитка рвется. Иван Семенович сегодня месячные планы потребует, нужно переделать, перераспределить работу Ники. В нашем отделе несколько рабочих групп. Микрогрупп. Где трое, где пятеро так называемых инженеров. Инженегров, как вяло констатирует Иван Семенович.

Семь лет назад меня назначили ведущим инженегром. В моей группе трое, кроме меня. Было трое, теперь двое, и обе – дамы. А дамы на заводе – это страшно. Глупцы считают, что страшно, когда женщина за рулем автомобиля. На то они и глупцы. Страшно, когда женщина идет работать на завод. Бог весть, чего ради они туда идут. Некоторые, пожалуй, за женишком, как говорил герой Игоря Ильинского в фильме «Гусарская баллада». Некоторые – по призванию. Беда.

Три категории женщин формируются с годами на заводе. Может, везде так, я не знаю. Я везде не работал. А на заводе либо рабочая лошадка получается, либо хамло. Редко-редко человек человеком остаться ухитряется. В смысле – женщина женщиной нормальной. Все против такого варианта. Как говорится, битие определяет сознание.

Те, кто у меня в группе, хамло. Не то, чтобы грубые ужасно или агрессивные. Хуже гораздо. Те, кого в ССССР принято было называть задорными. Этакие массовики-затейники. «Беспокойная я, успокой ты меня». Такой тип. Объяснить трудно, нужно увидеть и услышать. Но, не дай Бог. В нашей микрогруппе, естественно, разделение произошло: мы с Ники и эти две дамочки. Теперь я один остался. Красота.

Я всячески старался отгонять мысли о Ленке, но, стоило подумать о женщинах на заводе, сразу возвращался к ней. Лишняя иллюстрация к правилу, которое мы все от века знаем и от века нарушаем. Расстраиваемся от предполагаемых жизненных тягот, тягот, что еще не наступили. А потом приходят такие времена и такие тяготы, о которых и не подозревал. И такое от них расстройство приходит, что о тех – предполагавшихся раньше – и не вспомнишь.

В самом деле, беспокоился, как же, мол, с Ленкой будет из-за ухода Николая. А теперь? И без Николая все так повернулось, что не дай Бог.

В порядке самоущемления полдня провел с Иваном Семеновичем. Пересогласовал, подписал планы на месяц, написал кучу писем, составил какие-то графики, изо всех сил изображал деятельность. Добился своего: устал, заслужил благодарность начальника. Что еще нужно человеку?

– Александр Иванович, – одна из дам кокетливо, как ей кажется, подступает ко мне с ворохом бумаг, – у нас вопросы по аудиту. Вот тут прислали, – она пытается перепихнуть мне кучу проблем. Раньше это решал Ники, хоть имел всего вторую категорию. Дама – ведущая «инженегра». То, что начальник нашей микрогруппы – я, она, воспринимает, как типичную несправедливость судьбы, нелепую случайность, нонсенс. Правда, кроме несоразмерных амбиций и говорливости у престарелой кокетки ничего нет, но подчиненных тоже не выбирают. Я не слушаю «даму», молча смотрю ей в переносицу, пока, выговорившись, она не замолкает.

Самое здравое было бы, исторгнуть ее во тьму внешнюю вместе с нашим начальником, но «семь коров тощих съели семь коров тучных», как говорится опять же, по-моему, в библии. Я чувствую себя «тучной коровой», постаревшей и уже надгрызенной, хоть  все еще никому не нужной.

Лет семь назад я бы тоже подумывал об уходе. С годами понимаешь, что нет ни ухода, ни прихода, но лишь вечные замкнутые орбиты – вокруг себя. Восемьдесят тысяч лье, если повезет, восемьдесят лет, если – нет.

Ники как-то заговорил об этом, глядя в черное окно. Было зимнее утро, понедельник неведомо, какого месяца. Снег скрипел под подошвами прохожих, бухало в кузнице и мелко дрожал потом пол. Ничего не хотелось, ничего, кроме, как забраться под одеяло, смотреть на елку, слышать родительские голоса в кухне. Все, чего хотелось, было недостижимо. В юности, жалея себя, думаешь, что так почти всегда в жизни. К сорока понимаешь, что не почти.

Ники долго смотрел в никуда, уставившись в черное окно, а потом сказал в раздумье: «Пора менять орбиту на путешествие».

Ни к селу, ни к городу сказал, подумал я тогда. А он, пожалуй, уже готовил себя к уходу. Красивая фраза, смотрелась бы в какой-нибудь повести о несложившейся любви. Мне же тогда она показалась неуместной и фальшивой. А, может быть, это была и есть просто ошибка. Его ошибка. Ложное мнение. Поворот не туда.

Нет путешествия и быть не может. Только – орбита любой формы, всегда вокруг самого себя.

Закончился рабочий день, разошлись мои коллеги, ушел Иван Семенович, десять лет с одной и той же интонацией напоминающий мне, как важно, уходя, выключить свет и сдать помещение на охрану. Все разошлись, я продолжал сидеть, глядя на фантастические разноцветные спирали на дисплее. Спирали пропадали в никуда и возникали из ниоткуда, из ничего, из пустоты и темноты, чтобы снова и снова исчезнуть.

Завтра и послезавтра, и еще, Бог знает, сколько дней, месяцев, лет мне придется сталкиваться с Ленкой. После сегодняшней ночи у меня были одни прогнозы, после сегодняшнего утра – другие. Сейчас уже никаких.

Ники отошел от причала, мы стали для него прошлым, не очень радостным, совсем не интересным. Он не забудет о нас, станет звонить мне раза три в год, пошлет Ленке эс-эм-эску в день рождения или напишет по электронке. Ленка не нужна ему на этом отрезке его пути.

На столе – завал бумаг. Можно было бы разложить сегодня по соответствующим папкам, но будет завтра день. Проблемы с аудитом, проблемы со стареющими женщинами и стареющим начальником.

Я все больше проникался жалостью к себе. У меня и раньше увольнялись приятели, и женщины обижались на меня не раз и не два. Наверное, старею, становлюсь сентиментальным. Давно пора идти домой, варить макароны. Сделаю соус из помидоров, поджарю на сковородке шпик. В морозилке – полбутылки водки. Вечер пройдет на ура.

За проходной – знакомая фигура.
– Ты сегодня поздно, – голос хрипловатый, но спокойный. Ленка выбросила бычок, проводила его взглядом, потом повернулась ко мне, – злишься?
– Злюсь, – честно ответил я. – А ты?
– Дурацкий у нас разговор. Пойдем, а то я застыла.

И мы шагаем вдоль бетонных плит заводского забора. Редкие машины проносятся по проспекту, снова ветер, дождя только нет.

– Мама звонила, сказала, что они еще ночуют сегодня. Обещали не замерзнуть.
– Пойдем ко мне, я тебя макаронами угощу, – сказал я, гадая, какую реакцию вызовут мои слова. Ленка засмеялась:
– Ты, все-таки странный тип. Чего ты хочешь?
– Не понял.
– Чего ты хочешь от меня, от жизни? Ты когда-нибудь об этом думал?

– Пусть Ники думает, – я почему-то искренне разозлился, – он у нас думающий, не странный. Где уж нам сиволапым…
– Ники думает, – согласилась Ленка, – пусть его. Я о нем всегда буду самого высокого мнения.
– На здоровье
– А ты не сердись, он – это одно, а ты – другое.
– Я и говорю, – начал я, но она перебила:
– Ты много говоришь и все не о том. Дело же не в том, что кто-то лучше, кто-то хуже. Глупо сравнивать, понимаешь?
– Еще бы, – кивнул я, – ты меня ждала, чтобы о Ники поговорить?
– Нет, – спокойно ответила Ленка, – о нас с тобой. Скажи мне, я тебе нравлюсь?

Лет двадцать назад на такой вопрос я обязательно отвечал: «да!». Сказать иное было бы не по-джентльменски. Да и как вообще ответить девушке – нет, ты не в моем вкусе?

Поистрепавшись и пообтеревшись, я чувствую себя достаточно старым, чтобы сказать «нет».

Мы шагали по мокрому асфальту, а пауза затягивалась. Наконец, я с усмешкой, удивившей меня самого, ответил: «Когда, как».

Ленка восприняла мои слова спокойно и даже с усмешкой:
– Вот за это ты мне и нравишься. Ты не такой талантливый, как Ники. Да Бог с ним с талантом, так ли он нужен? Мне вот, точно, нет. Ни свой, ни чужой. Что с ним делать в жизни? Ты другой. С тобой, так же, как с Ники, не скучно и не пресно. Но ты спокойный.
– Я буду еще спокойней, если ты перестанешь сравнивать меня с Ники. – Я остановился и достал сигареты. Мы оба закурили.

– Я все равно буду сравнивать. Мы жили с ним почти как муж и жена три года, два месяца и шесть дней. Хотя муж из него никакой. Не мужчина, а именно муж.
– Остановись, – попросил я, – это ваши с ним дела. Меня это не интересует.
– Тебе неприятно?
– Да, – ответил я, – мне неприятно. Тебе тоже было бы неприятно, если бы я начал обсуждать, в каких местах были родинки у моей бывшей жены.
– А в каких они были местах? – вкрадчиво спросила Ленка, но, посмотрев на меня, дотронулась до рукава, – прости, задурила я что-то. Прости. Спрошу тебя о другом.

Она прошла несколько шагов и оглянулась, я догнал ее, мы вновь зашагали рядом. Она молчала, и я тоже молчал. На душе было тихо и немного печально. Призраки прошлого скользили вокруг, как тени в серо-синих зимних сумерках. До зимы еще несколько недель, пахнет прелой листвой, сигаретным дымом.

– Тебе неинтересно, о чем я спрошу? – она как будто улыбается. Голос ломкий, сколько помню ее, всегда теряюсь: кажется, что она плачет или вот-вот заплачет. Но это – только голос. Особенность такая.
– Я знаю, о чем бы хотел, чтоб ты спросила.
– Да? И о чем?
– Ну, например, люблю ли я тебя?
– Но я же спросила!
– Это другое. Человек может не нравиться, но быть любимым.
– Что вы говорите! Ну и как, любишь ты меня?
– Порой, мне кажется, что – да, порой, что – нет.
– Ох, это мужская уклончивость. Вот поэтому ты и живешь один.
– Спроси меня, о чем хотела.

Она хмыкает, поворачивает ко мне лицо, говорит с усмешкой:
– Ты женился бы на мне? – и через несколько секунд моего молчания продолжает, – а чем я плоха? Ты знаешь меня много лет, ты видел меня голой. У меня еще очень неплохая фигура. Ты был со мной в постели. Тебе было хорошо? Что ты морщишься? Вопрос неприличный? А спать со мной прилично? Придти пьяным, без приглашения и предупреждения, чтоб через полчаса оказаться в моей постели – это нормально? Не задавая ни мне, ни себе вопросов: они же лишние! Правильно? А если я беременна? Если у меня дни или еще что?  Ты меня не спрашивал. Ты что тоже считаешь, сучка не захочет, кобель не вскочет?

– Тоже? – не выдерживаю я. – А кто еще так, по-твоему считает? Неужели наш несравненный?

Мы идем молча долго, минут десять. Уже показался виадук. Совсем скоро перекресток, где нам нужно выбрать как и куда идти: по одному или вдвоем, влево или вправо. Мы идем молча, шаги, как секунды, отсчитывают время до. До чего? До момента выбора? До момента истины? Пустая красивость. Момент истины – каждый момент нашей жизни. Тоже – только слова.

– А, если я скажу, что женюсь? – спрашиваю я. – Ты гордо ответишь мне, что, в сравнении с Ники я – полное дерьмо?
– Может, скажу, а, может, нет. Может, стоит попробовать?

– А чего хочешь ты? – спрашиваю я.
– Мне звезда упала на ладошку, – смеется Ленка, – слышал песенку такую? Я ее спросил, откуда ты?
– Дайте мне передохнуть немножко, – киваю я, – но это не ответ.

– Ушел, значит, в сторону. – Она кивает: мол, другого от меня ждать нечего. – Чего же я хочу? Стать моложе на двадцать лет. Хочу, чтобы у Данилы был отец. Нормальный отец, ни талантливый эрзац и ни забулдыга.

Я не выдерживаю:
– А я, значит, нормальный?
– Нет, – она отрицательно трясет головой, – что ты?! Ты, конечно, норма. В каком-то смысле. Но ведь… Понимаешь, когда говорят «нормальный», то ведь имеется в виду «хороший». А норма всегда не шибко… привлекательная, что ли. Вот ты – норма.
– Ну, спасибо…
– Пожалуйста. А ты чего ждал? Ни денег, ни карьеры. Автомобиля порядочного нет.
– Это который порядочный?
– Который джип, по крайней мере. Не перебивай. Ты разведен. Значит, семью создать не смог. Детей нет. Свободный стрелок. Не красавец.

Мне вдруг становится смешно. Чудный разговор. Для чего, зачем? На что она рассчитывает? Ничего не понимаю.

Ленка что-то говорила, но я отвлекся и почти не слушал. Мы дошли до виадука, остановились на перекрестке. Она замолчала. Свет был наш – зеленый, но мы стояли. Было сыро, ощутимо пахло поздней осенью. Потрясающий запах. Хотел бы я умереть поздней осенью.

– Зачем ты меня ждала? – спросил я, закурив. – Стояла так долго, замерзла. Зачем? Я со всех сторон никуда не гожусь. Автомобиля нет даже непорядочного, загородного дома нет, семьи нет, детей нет, карьеры, денег нет. Есть катаракта, лысина начинается, мозоли вот замучили. Живот растет. Зачем ждала?
Ленка пошмыгала носом.
– А, если скажу, что не знаю? Ждала и ждала. Ники больше не придет, мне одиноко. А что ты так смотришь? Да, мне одиноко.
– Налево или направо?
– Помидоры есть?
– Есть.
– Направо.

Она шагнула первая, я за ней.
Мы перешли дорогу, Ленка опять остановилась, посмотрела, склонив голову:
– Не бойся, я за тебя сама не пойду. Просто, интересно было знать твое мнение.
Я пожал плечами: что тут скажешь? Она ненормальная, это давно известно.

Часть 4
В жизни очень мало логики. Буквально, следы. А, чаще, и следов не видать. Ну, сплошь и рядом – бессмыслица. Себя-то еще как-то оправдаешь, но поступки окружающих – чистая клиника и, даже, поликлиника.

На кой, спрашивается, потащил к себе Ленку. Нет, так-то, конечно, не без приятности. Но смысл? Особенно, когда уже после, разгоряченный и она влажная отдыхиваемся на простыне, а тут – мобильный: Ники пришла охота поделиться раздумьями о себе, о жизни, о человечестве в целом и Ленке в частности.

Как разговаривать о Ленке, когда ленкина голова на моей руке, и ноги… в общем, в детали вдаваться не стоит? Одним словом, не к месту этот разговор.

Ники быстро просекает ситуацию:
– Старик, ты не один? Прости, пожалуйста, перезвоню завтра.
А Ленка, как всегда не вовремя и громко чуть не в саму трубку:
– Передавай ему привет.
Ники с его почти музыкальным слухом обалдевает:
– Так вы что?.. Ну, ты даешь! Послушай, но… Нет, то есть… Ладно, – обрывает он сам себя, – потом договорим.

Телефон гаснет, я чувствую себя неловко, а она тянется за сигаретами на подоконнике, потом плюхается обратно ко мне, закуривает и, облокотясь на подушку, насмешливо рассматривает меня в упор:
– Лучше не бывает, правда? Вот все и прояснилось.

Она скоро уснула. В доме напротив допоздна горели несколько окон. Их свет и сполохи автомобильных фар рисовали причудливые пятна на книжных стеллажах и обоях. По ленкиному лицу скользили тени. Ленка выглядела то старше на несколько лет, то вдруг совсем девчонкой. Жесткие складки у губ и на переносице исчезали, она снова становилась ранимой и нежной.

Лежала, наверное, так же в свою первую ночь с мужиком. Спала или не спала, но надеялась, что понравилась ему, что он остался доволен, что ему понравилось, что он захочет остаться в ее жизни, захочет ребенка, и все будет, как должно. А он, может, сразу не хотел. Первооткрыватель, он, может быть, сразу и думал только об одной, много – о нескольких ночах. И не нужна была ему надолго еще одна девчонка с дурацким характером, с кучей комплексов и проблем.

Я лежал на боку, опершись на руку, смотрел на Ленку и думал, что всегда сам усложняю себе жизнь. Ни за чем, ни к чему. Все глупо, все лишено смысла, сразу, бесповоротно. Кто меня заставляет идти по этой дороге? Сам.

Странно, что не было досады. Пытался разогреть себя, распалить. Не получалось.

Ники еще. Тоже, нашел время. Да что у меня – личной жизни быть не может?! Я у него жену не увел. Вообще она ему не жена. А могла бы быть. Сколько они вместе? Она говорила, три года, что ли… Мог бы и жениться, но он талантливый. Не то, что я.

А как теперь с ним? А как он? Он же привык к ней. А я? Интересно, что чувствую я? Должен ли я быть оскорблен или унижен, или еще что-то в этом роде? Месяц назад рядом с нею лежал Ники. Или позже.

Ничего не чувствую. Это – распущенность и неразборчивость. С моей стороны и с ее тоже. Сегодня она со мной, неделю назад – с Ники, неделю спустя – еще с кем-то. С Петровичем. Нет, только не с Петровичем. Почему-то уверен в этом.

Она забавно чмокает губами во сне. Будто ребенок, соску просит. Я обнимаю ее, и она притягивает мою руку к груди, сжимает, что-то шепчет. Я прислушиваюсь со страхом: не так уж приятно услышать «милый Ники», но она произносит только: «Ты очень хороший, Саша». И целует меня, мою руку.

Очень странная ночь. Луна куда-то пропала. Вроде бы полнолуние – во всяком случае, бессонница, как при полнолунии. И Ленка посапывает рядом, и совершенно нет сна. Слышны гудки маневровых тепловозов на станции, переговариваются диспетчеры. Как тоскливо мне было несколько дней назад, как жалко себя, как одиноко.

Как ей тяжело все это время. И талантливый Ники, привлекательный, умный, современный, как красивое плацебо. Только от болезни плацебо не лечит. А Ники от одиночества не вылечил.

Совершенно не потому она сейчас со мной, что ей одиноко без него. Никогда не поверю. Ей одиноко без меня. Все эти годы.

Под утро я проваливаюсь в забытье, так ничего и не решив.

На следующий день, оказывается, суббота. Вот это я дожил! Забыл календарь, все проспал… Еще в полудреме шарю рукой по простыне, но никого рядом нет. С полузакрытыми глазами нащупываю где-то вблизи сигареты и зажигалку, закуриваю чуть не на ощупь и только потом открываю глаза.

Никого.

Южнокорейские настенные часы с маятником – моя гордость – мерно и тихо отстукивают секунды. Восьмой час, совсем светло той неповторимой осенней ясностью, от которой так хочется плакать… проснувшись утром в одиночестве.

Я шлепаю ногами по комнатам, заглядываю попутно в кухню, ванну, туалет, хотя давно уже чувствую – никого.

И нужно как-то пережить субботу, воскресенье, рабочую неделю и еще так раз с тысячу или сколько отмерит. Как говорил некто Лаптев: три года, тринадцать, тридцать лет. Что-то часто у меня стали такие мысли появляться. Нужно жить.

Я включаю чайник и, пока он закипает, успеваю умыться. Кофе с молоком и сахаром, сыр, твердый не от рожденья, а, больше, от возраста. Ржаной хлеб. Тоже в возрасте. Водка кончилась, вот это – плохо. Но и это можно пережить.

Я выключаю телефон: к черту. Побыть два дня в одиночестве. На то и осень, оставаться одному.

Из новейшей истории бессмысленных поступков: средствами защиты мы нынче не пользовались. СредствАми, как с ударением на А, говорит наш бессмертный Иван Семенович. Мне было все равно и тогда, и сейчас. А, как было Ленке – и тогда, и сейчас – науке  неизвестно.

Науке на это наплевать.

Я люблю тебя жизнь…
А жалеть себя надо поменьше. И я устраиваю генеральную уборку. Перепылесосил, перемыл, перепроветрил, пере-пере-… Перевернул квартиру вверх дном. Переутомился. Сходил в гастроном, восполнил запас предметов первой необходимости (сигареты, водка, туалетная бумага, хлеб). А тут и день кончился. Шаббат. Первая звезда. Что бы еще хорошего приплести?..

Телефон был выключен – сам выключил. И помнил, что сам. Но жалел себя от этого еще больше. И на Ленку злился, что не звонит. Логика.

Как-то сложилось, что весь день ничего не ел. Вообще я поесть люблю. Кто меня не знает, сразу это понимает, достаточно на меня в профиль посмотреть. Раньше немного переживал на этот счет, а потом перестал. Не для кого делать по утрам гимнастику, не для кого бриться по выходным, втягивать живот и стричь волосы в ушах и в носу. Одиночество имеет не только много минусов, но несколько плюсов.

А сегодня совершенно аппетита нет. Как перекусил утром, так без дозаправки и пробегал целый день. К вечеру почувствовал, что неплохо бы поесть.

Я, между прочим, готовить люблю. Иногда зову приятелей, что-нибудь делаю для них. Порой бывало, приходил Ники, и мы вместе что-то варганили. Трепались обо всем на свете, потихоньку пили при этом, когда пиво, когда покрепче, проживали жизнь. Смешно вспоминать: моя бывшая даже заподозрила, что мы с ним голубые. Мол, не могут мужики почасту видеться и при этом в баню вместе не ходить, на рыбалку не ездить, в гаражах не пропадать. Есть ведь набор легализованных мужских занятий – рыбалка-охота, гаражи, баня, девки, в конце концов. Тут жены ворчат, но привычно им это. Точнее – традиционно. А, когда этого нет, когда традиция нарушена, естественно подозревать нечто нетрадиционное. А из такого самое близкое – нетрадиционная ориентация, благо, сейчас и телевизор, и интернет, и разговоры «on-line» только об этом.

В чем только не обвиняла меня моя жена (бывшая, тьфу-тьфу-тьфу!): и в жадности, и в злобности, и в неумелости во всех делах дневных и ночных, но, когда услышал от нее, что я – гомик, удивился несказанно.

Впрочем, и это пережил. Осталось забыть, и будет совсем хорошо. Но, видать, совсем хорошо – состояние в жизни недостижимое.

Я с гордостью вспоминаю (хотя, чем тут гордиться!), что Ники, уже живя с Ленкой, нередко приходил ко мне по субботам и воскресеньям. Не заполняли его Ленка и ее сынок. Все он искал чего-то. Находил ли это что-то в общении со мной? Не знаю. Несколько лет и до моего развода, и после, и уже в своей псевдосемейной жизни ездил он ко мне.

Но и это прошло. Почему-то кажется мне, что теперь уже не станет он приезжать. Увольнение играет свою роль, но оно тоже – лишь проявление боле фундаментальных процессов. Ники отошел от причала.

Я одеваюсь и опять выхожу на улицу. Моя любимая прогулка – от вокзала через район, который старожилы называли «Еврейский угол», к виадуку, потом мимо рынка до театра юного зрителя, потом направо и вдоль проспекта, мимо массивных памятников сталинского ампира до моей улицы (она прихотливо изгибается, и кажется – куда ни пойди, все равно упрешься в нее), снова направо и домой. Прогулка минут на тридцать пять – сорок. Там много больших и маленьких магазинов, но мало людей. Такая вот странность. То, что надо.

Маршрут идет как раз через ленкин район. И я пошел, не торопясь, уверяя себя, что ходил тут всю жизнь, еще не зная Ленки.

Сто лет назад мой папа объяснил мне трамвайный закон. Это вообще был первый закон, который я узнал. Если вы ждете трамвай, перейдите на противоположную сторону и сделайте вид, будто ждете встречный трамвай. Ваш придет очень быстро.

У этого закона есть приложения в других областях жизни. Например, вы хотели бы увидеть старого приятеля и идете по тем местам, где раньше часто с ним пересекались. Будьте спокойны: вы его очень нескоро увидите. И наоборот: глаза бы не глядели на кого-то – стопудово встретите. Даже загадывать не стоит: встретите именно в тот момент, когда больше всего не хотите.

Я шел по мокрым листьям и пытался разобраться в себе: хочу я видеть Ленку или нет? Ради встречи с ней поперся по этой старой дороге или, на самом деле, иду тут потому, что люблю этот район, и много всяких воспоминаний с ним связано?

Шел, то ускоряя шаг, то замедляя. Так и не встретил. Купил в гастрономе пакет пельменей и отправился домой. В итоге: еды на неделю, чистая квартира, тоска.

Нужны положительные эмоции.
– Хлебнем эндорфинчиков! – кричал Ники на новогодних посиделках на заводе, и мы дружно пили мерзкую китайскую водку из алюминиевых банок с красным скорпионом на боку. Каких-то пять лет назад, а словно в другой жизни.

Хорошо в квартире: чисто, проветрено, вкусно пахнет из кастрюли с пельменями, в морозилке остывает водка. А одиночество имеет свои плюсы. Нужно это твердо помнить. Плюсов – тьма. Можно включить, допустим, Шнитке, и раствориться в этой музыке. Поплакать на его адажио, воспарить на сюите в старинном стиле, ну, и так далее. Пельмени под Шнитке и ледяные «Пять озер» идут изумительно. А там и вечер, и хлестание дождя по стеклам (давно не было!), там и баиньки. В одиночестве, но… это же так естественно.

Телефон я включил только на работе, на следующий день. Никто не звонил.

Последние года три я очень доволен своей жизнью. Все потихоньку стабилизировалось. Зализал раны-шрамы после развода. На работе как-то утряслось. Мне работа моя тоже нравится. И по деньгам терпимо, и условия. Столовая у нас дешевая. Относительно, конечно. Так, вся жизнь на теории относительности построена, все в ней относительно.

Я давно не ворчу. Ну, иногда только, если. Все мы люди, человеки. Поворчишь немного, вроде и жить попроще. Тут главное, меру соблюдать. Если бухтеть без конца, сам себе такого негатива нагонишь, не расхлебать. Так не надо.

Поворчал так, поскрипел, потом пельменей сварил, из морозилки достал, что заранее приготовил, и опять все хорошо.

Если обобщать, как говорит наш Иван Семенович, подытоживать, то такое состояние называется мудростью. А чем мудрость от ума и всякой гениальности отличается? Тоже давно известно.

Вот Ники – гений, можно сказать. Ну, во всяком случае, очень умный, почти талантливый. Ума у него палата, вагон и маленькая тележка. Из любой трудной ситуации выйдете с честью. То есть, победителем.

А мне такое не дано. Зато с годами научился я этих самых трудных ситуаций избегать. Вот она – мудрость.

Правда, с Ленкой… «Правда, шведы с финнами, ну, ладно…».

Все по тому же трамвайному закону, пришлось мне на следующий день идти к ней с бумагами по очередному договору. Она у нас отвечает за договоры. Ни пава, ни ворона – ни юрист и ни бухгалтер. Сидит в промежуточной комнате между финансовым отделом и бухгалтерией и курирует какие-то договорные вопросы. Я давно не пытаюсь понять, кто, чем и зачем занимается. Если звезды зажигают…

Послать вместо себя «даму» – потерять день и ничего не решить. Проверено. Ники разобрался бы за двадцать минут, но «мы его потеряли». Я повздыхал и отправился сам.

Ленка в обычной униформе бизнес-леди, свежа и холодна. Мы с нею на «вы». Ноль эмоций с ее стороны, подчеркнутая деловитость, четкость и т.д. Чиста, как предметное стеклышко у микроскопа. И, видимо, поэтому я чувствую себя таким куском дерьма. Это же я убежал втихушку от человека, с которым провел ночь, а перед этим выяснял, любит ли он меня. А перед этим тоже провел с ним ночь. А еще перед этим жил несколько лет с другим человеком. А еще, а еще, а еще…

Вечером меня никто не ждет у проходной. Это – очень логично в той системе логики, которую исповедуют ленки. А я почему-то расстраиваюсь.

Часть 5
Прошло три месяца. Мы переговаривались с Ники по телефону,  видеться не виделись: он сильно занят в рекламной шарашке, осваивает новое для себя дело, устает. Пока, кажется, доволен.

Улицы завалило снегом, но больших морозов не было.

Мне не хотелось ни продолжения нелепого романа с Ленкой, ни новых знакомств. Мне было нужно прожить еще три года, тринадцать, тридцать лет. Зачем? Этот вопрос лучше не поднимать. Зачем-то родился, ведь не спрашиваешь, зачем? Зачем-то живешь. Так надо. Зачем-то работаешь. Нужно быть довольным, вот ты и доволен. И точка. И не надо рефлексии или суицидальных настроений.

Нет, я не был несчастен, не пребывал в меланхолии. Я просто жил: просыпался в шесть утра, пил кофе, читал одновременно что-нибудь. Одевался, шел на завод. Вечером, уставший и отупевший, брел по зимним улицам домой, попутно заходил в магазины, что-то покупал из еды, питья, курева. Готовил ужин, ел перед компьютером, смотрел трогательные в своей прямолинейности боевики, сидел на балконе, умывался, ложился спать.

Я не вычеркивал событий из своей жизни и не считал, что их там нет. Событий было полно, не меньше, чем у Джеки Чана или Руала Амундсена или Патрика Суэйзи. Дай, Бог, им – путешественникам, кумирам, мачо – дай, Бог, им было быть так же довольными собой и своей жизнью, как был доволен собой и своей жизнью я.

Мои события в их системе координат, наверное, смотрелись ничтожно малыми, но их система координат умещалась в экран моего компьютера и гасла, когда я выключал его. Мы были равнозначны в темном декабрьском небе, освещенном только звездами. А звездам, которые высоко-высоко, наверняка безразличны неоновые огни и блеск плазменных панелей на комочке грязи, летящем по скучной орбите.  И ковровая дорожка в Каннах, и пьянка на шестом этаже в отделе механизации и автоматизации, и все, что угодно, что бы там не происходило с Амундсеном, Суэйзи, Чаном или со мной – не все ли равно?

Под самый Новый год случилась еще одно событие – меня назначили заместителем Ивана Семеновича. Сначала я думал отказаться, а потом передумал. Какая разница?

В глазах некоторых моих коллег я стал значиться выше по табели о рангах. Почти одновременно были приняты два рацпредложения, одно из которых подавал я один, второе – мы вместе с Ники. Было решено выплатить некоторые суммы вознаграждения. Плюс к тому, в центральном журнале вышла наш с ним статья. Вознаграждение там было символическим, но некие лавры отбросили на нас свою мимолетную тень. Статью случайно заметили в дирекции и почему-то одобрили. Все вместе как-то сложилось и умножилось, выразившись окончательно в виде почетной грамоты на праздничном, предновогоднем собрании трудового коллектива.

Бывает так: месяцы и годы текут ровно и спокойно. Ты давно уже классифицирован и оценен, безмятежно числишься в аутсайдерах, никто про тебя не вспоминает, пока, как в старом анекдоте, не доходит разговор до раздела «Наши недостатки». И вдруг наступает твоя очередь, твои «Пятнадцать минут» славы. И деньги, и должность, и ненадолго – некий ореол чего-то там.

Терпеть не могу рабочие застолья. Пьянка с людьми, которых не звал, и они тебя не звали. И объединяет вас только штатное расписание. Мерзость.

Посидев минут десять, я позвонил Ники и договорился встретиться с ним, чтобы передать деньги за рацпредложение. Я звал его к себе домой, но Ники уперся:
– Старик, – сказал он, и было непривычно и фальшиво слышать это несвойственное ему слово, – старик, давай в «Космосе». Настроение собачье.
Я подумал, что он боится встретить у меня Ленку, но ошибся:
– Не знаю, почему-то не хочу домой. Надраться и забыться. А дома у тебя почему-то стыдно.

В наш подвал я пришел первым. Ники опоздал минут на пятнадцать.
Он изменился, стал еще более нервным, задерганным и резким. Белки глаз отливали желтым, щеки ввалились.

Мы поздоровались, я вынул из кармана деньги, он молча сунул их в куртку, кивнул.

Заказали коньяк. Выпили без закуски, Ники сразу повторил заказ и вытащил сигареты. Покурили, выпили еще. Говорить было не о чем. Земля под ногами уменьшила свой бег и, сойдя с прямой трассы, пошла танцующим шагом. До противолодочного зигзага, когда нужно бросать пить, было еще далеко.

Ники помягчел, улыбнулся впервые с момента нашей встречи и потрепал меня по рукаву:
– Спасибо тебе.
– За что? Деньги что ли?
– Да нет. Просто так. Сидишь, молчишь, в душу не лезешь. А то там сейчас, как у педика в заднице.
– Мыльно? – попробовал пошутить я.
– Больно и грязно, – отозвался он, – похоже, реклама – не мое.
– Есть куда идти?
– Найду, – он сделал знак официантке, – еще по одной.

– А в личной жизни? – спросил я.
– Как на западном фронте, – ответил Ники, – а у вас с Ленкой?
– Очень хорошо, после твоего звонка тогда – помнишь? – все и кончилось.
– Прости.
– Ты не при чем. Так вышло. К нам не думаешь?
– Нет. Мне Исупов звонил.

Исупов старше меня лет на десять,  работал на нашем заводе, некоторое время – главным конструктором, потом уволился и уехал куда-то в Подмосковье. Поднялся и там почти до небес. Работать с Исуповым сложно. И сам он интересен, совсем не прост, изощрен и гибок.

Я чуть не позавидовал Ники, но вздохнул и улыбнулся про себя. Лет десять назад позавидовал бы черной завистью. А сейчас четко знаю свой потолок, возможности, амбиции, желания. Все они гораздо ниже тех, что нужны для работы с Исуповым. И не мучаюсь из-за этого – самое главное.

– Поедешь?
– Поеду, мне тут больше делать нечего, – а там и работа, и деньги. Хорошие деньги и работа хорошая. Хочешь со мной?

Полгода назад он спросил бы иначе: «Хочешь, вместе?» Хочешь со мной – мы с Мухтаром на границе. Нет, не хочу. Хочу сам с собой и чтобы никому не быть обязанным. Пусть, такого не бывает, но помечтать хочется…

– Спасибо, я уж тут. Куда мне, – я улыбнулся и пожал ему руку, – спасибо. Рад буду, если у тебя склеится. Когда едешь?

– А сразу после праздника, числа пятого. У них будут каникулы, я успею встретиться неофициально с начальством.

Он встал, чуть шатнувшись, и протянул руку:
– Будем на связи, старик. Не поминай, ну, и так далее.
И вышел первым. А я опять уже привычно допиваю один и один выхожу на залитый огнями проспект.
Один вопрос решился, и стало легче. Ну, в самом деле, лучше нейтрально-никакие отношения, чем «кажется приятельские».

Во внутреннем кармане пиджака завибрировал телефон. Кое-как срывающимися пальцами добрался: Ленка. Еще одно чудо. Сейчас мне расскажут, какой я отстой.
– Да, – вздохнул я, нажимая зеленую кнопку.
– Привет, – как ни в чем не бывало. Как это один из президентов американских говорил – перезагрузка. Она перезагружается в любой момент. Молодец.
– Здравствуйте, Елена Владимировна.
– Как официально! Ты сейчас не занят?
– Что вы хотели?
– Послушай, ну, перестань. Что ты, в самом деле? Я звоню, хочу тебя услышать.
– Вам удалось.
– Ты что, сердишься на меня?
– Да за что? Допсоглашение к договору вы завизировали, я сегодня забрал, спецификацию то…
– Ну, перестань, – сказала она с другой интонацией, – да, я виновата. Нужно еще извиняться или хватит?
– Простите, я не понимаю. Вы ни с кем меня не спутали?
Она отключилась, я помедлил и положил телефон в наружный карман дубленки.

Новый год будет веселый. Мне кажется, я для этого никаких усилий не прилагал, как-то само собой все выходит.

Дома посчитал наличность. До Куршавеля хватит с натяжкой, но только в одну сторону и там не жить. Только доехать. В Домбай сам не хочу. Не был никогда и не стоит начинать. Тогда куда? Так, колбаса дома есть, селедка лежит, ржавеет в холодильнике. Картошку купил три дня назад, молоко, что еще? Хлеб. Тоже есть. Водка! Две бутылки и два коньяка. Вот это я затарился! На всякий случай. Думал, вдруг Ники зайдет. Ники больше не зайдет. Рожденный летать или как это: гусь свинье… Впрочем шведы с финнами. Ну, ладно. Да! Сигареты… Блок. Вот так, как на подводной лодке. Готов к автономному плаванию в новый, две тысячи какой-то год…

В общем, ехать никуда не стоит, все уже куплено.

Я помыкался по квартире. Было ужасно некомфортно. Прошло минут десять, пока понял: дубленку не снял. Снял, бросил на кресло.

И такая тоска меня взяла. Ну, просто, ужас. И никуда с подводной лодки не деться.

Я снова надел дубленку, отсчитал несколько бумажек и вышел на улицу. Часа полтора ходил по магазинам, устал больше, чем на работе, но, кажется, ничего не забыл. Через две остановки от моего дома – елочный базар. А я сто лет не ставил елку. Не для кого было, а для себя неловко как-то, да и лень. Выбрал скромную елку. Она стояла, как некрасивая бесприданница среди нахальных ровесниц. Поодаль валялись на снегу сварные и кованные подставки, напоминавшие кладбищенские оградки. И от этого еще сильнее хотелось унести несчастную елку домой, чтобы продлить ее век.

Целый вечер я ее устанавливал и наряжал. И, честное слово, получилось очень недурно. А потом набрал ленкин номер.

– Да.
Голос усталый и равнодушный.
– Это я.
– Поняла.
– Прости меня, пожалуйста.
– Не понимаю.
– Я тоже. Не надо все понимать. Просто прости!
– Хорошо. Что-нибудь еще?
– Да. Я хочу спросить тебя.
– Говори, только побыстрее, если можно. Я спешу.
– Можно мне придти к вам сейчас?
– Нет.
– На пятнадцать минут.
– Нет.
– Я постою у подъезда. Ты сможешь выйти на десять минут?
– Нет. Что-нибудь еще?
– Я хочу пригласить тебя в гости с сыном.
– Зачем?
– Встретить Новый год.
– Ты живешь не как все люди и не знаешь, что это – семейный праздник.
– Я знаю и, как раз поэтому, зову тебя с сыном в гости.
– Нет. Ты пьян?
– Нет. Я не пьян, я не сошел с ума, я не разыгрываю тебя. Я хочу встретить Новый год с тобой и твоим сыном. Это странно, но… Черт возьми! Почему я все время должен быть в позиции преступника?! Я хочу тебя видеть. Хочу быть с тобой! Это что – преступление?!
– Я перезвоню, – сказала она после небольшой паузы.
И не перезвонила.

Часть шестая
В интернете можно найти все, что угодно. Сегодня пришло настроние, слушаю весь вечер Высоцкого. «Мне каждый вечер зажигает свечи, / И образ твой окутывает дым, /И не хочу я знать, что время лечит…». Так здорово вернуться в юность.

Голубой дымок стелется над столом. Вечер за окнами, пахнет сиренью.

Я слушаю Высоцкого и – параллельно – заканчиваю маленькую повесть. Совершенно неожиданно для себя стал писать. И так увлекся, что сам удивляюсь. Сроду, кроме планов-отчетов или актов технических ничего не сочинял, а тут пошло и пошло. Интересно стало жить.

Слушаю, печатаю и думаю при этом, как мне повезло. Вот я уже и старше Высоцкого. Стану стареть постепенно, а он будет все моложе и моложе – относительно, конечно. Повезло не только в том, что живу. Время меня лечит, не убивает и не калечит: именно лечит. А как иначе, ведь все проходит вместе с ним.

И на работе – полный ажур. Ивана Семеновича проводили на пенсию. Как ни упирался. Исторгли во тьму внешнюю. Предлагали мне его должность, упросил, оставили на прежней. Начальник у нас теперь молодой и прогрессивный. Нет, не Ники.

Ники пометался по стране и уехал. Строит капитализм по всем правилам – в стране Германии. С Исуповым не сработался, нашла коса на камень. Таланты они часто так. Он мне пишет: под Новый год и так порой иногда.

Елена Владимировна нашла свое счастье. Счастье зовут заковыристо: Аристарх Модестович. Как она его кличет, не знаю. Аристарх из мира искусства. Ясное дело, в сантехниках с таким имя-отчеством морально тяжело. Данилку он усыновил. То есть, не совсем пропащий, хоть и культурный человек. Это я шучу, конечно.

Мы общаемся, как ни в чем не бывало: интеллигентные люди. Как ни плюй в глаза, нам все – что Божья роса. О том, что между нами когда-то случилось и, тем более, не случилось, мы не вспоминаем. А скоро и совсем забудем. Я так думаю, Елена Владимировна уже забыла. Давно.

Захотелось мне описать все, что со мной происходило в жизни. Ведь столько интересно, такие страсти-мордасти, такие пертурбации (люблю это слово за трудное произношение), такие случаи забавные. Не всю жизнь сразу, постепенно, поэтапно. Тут – одну историю, там другую. Имена сразу решил поменять, там убавить, здесь прибавить. Это же не в отдел кадров анкета – художественная вещь. Фотографии и то ретушируют.

Попытался поделиться с Ники общим замыслом будущей повести, просто сюжет рассказал. Героев схематично набросал. Типа эскиза получилось. Только словами.

Слушал он, слушал (мы по скайпу беседовали) и говорит: фантазируешь, мол. Во всяком литературном произведении герои не совсем выдуманные должны быть. Прототипы нужны. Вот, кто бы из нас или наших знакомых смог стать прототипом какого-нибудь героя твоей писанины.

Растерялся я слегка: неужели проницательный мой приятель не узнал никого? Подумал и ответил: в том числе – я.

Похмыкал он и перевел разговор. Наверное, не поверил. Зря.

Сел я писать. Сперва как будто стеснялся кого-то, скован был, а потом побежали строчки. Словно заново переживаешь жизнь, когда пишешь. Очень увлекательное дело.

Так что все у меня хорошо. Словно бы и не было ничего, что так внезапно возникло когда-то, болело, радовало, а потом пропало. Словно бы и Ники не было тогдашнего – мятущегося, нервного, ищущего и преодолевающего. И начальника нашего не было, нудного, тяжелого, усталого, нелюбимого и непонятого.

Не было, наверное, и Ленки. Головы ее на моем плече, ночи, когда целовала она мне руку и шептала… Да и слов тех не было. Не было вовсе той ночи. А раз не было, то и забывать нам всем нечего, и зря я ворчу на кого-то. Этого кого-то ведь тоже нет.

А есть состоявшиеся, даже почти респектабельные люди среднего возраста. Успешные, не совсем бедные, не очень богатые, немного известные в своих кругах. Все у нас хорошо.

А елку я больше не ставлю. Прочитал в журнале «Наука и жизнь», сердечникам хвойные деревья вредны: выделяют они что-то для сердца вредное и для глаз. А, может, все дело в сигарете – такой дым едкий…

Автор публикации

не в сети 3 года

Свещинский

1
Комментарии: 9Публикации: 3Регистрация: 30-07-2020

Другие публикации этого автора:

Похожие записи:

Комментарии

4 комментария

    1. Здравствуйте, Ольга. Не извиняйтесь, Вы не обязаны читать до конца. Насчет Библии Вы правы, но, если заметили, это – мысли и речь героя. Отождествлять его с автором не стоит – это правило действует для большинства текстов.

      1
  1. Рассказ очень зрелый, поистине мудрый. Много циничной правды в описаниях обыденной жизни. И, странная штука, – рассказ ведётся от лица сорокалетнего мужчины, но я, двадцатичетырёхлетняя девушка, уже во многих размышлениях узнала себя, поэтому и зацепило. Искренне пишу – зацепило, даже человека, читающего и пишущего абсолютно в другом жанре. Спасибо Вам за творчество!

    0

Добавить комментарий для Ольга Недвига Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.

ЭЛЕКТРОННЫЕ КНИГИ

В магазин

ПОСТЕРЫ И КАРТИНЫ

В магазин

ЭЛЕКТРОННЫЕ КНИГИ

В магазин
Авторизация
*
*

Войдите с помощью

Регистрация
*
*
*

Войдите с помощью

Генерация пароля