Владимир Дорогин, рассказ “НИЦШЕАНСКИЙ СОРТ”

Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019»

РАСПАД

1

Ну и денёк! Рассвет с похмельем, закат с выселением. Логичный конец очередной неудачи и начало новой! Какой черт дернул суку продать квартиру в ноябре? Да и кому такой клоповник нужен!

 А мне что прикажете делать? В смирении дрочить по закоулкам?  Я вновь лишился дома. Единственный плюс – экономия – не заносить  за последние два месяца. Свали, да еще заплати – идите нахер с такими запросами!

 Где повесть? В мусор, непотребные излияния нежности! Ещё стакан на дорожку и можно выходить. Лёд в стакане растаял – наплевать. Две полосы подряд – явный перебор… Порошок напролом атакует слизистую. Снова платок в запекшейся крови цвета дерьма, но сейчас не время внимать стоп-сигналам организма.

 Взгляд в растерянности скачет между столом, заваленным книгами, проводами, окурками и шкафом с полугодовалым слоем пыли. Старый диван усеян пеплом. Трахая меня, очередная пьяная любовь стряхивала не глядя, ведь я каждой разрешал курить в постели.

 Кухню расписал  пьяный Макс. Вялая попытка репродуцировать гогеновский почерк. Заблёванная раковина и расколотый унитаз органично дополняют общую картину упадка. Спасибо Трейси Эмин за быт в современном искусстве!

 Желтый электрический свет давит на глаза, накапливая  раздражение. Проще было бы спотыкаться в потемках, но к моему сожалению ситуация требует полной отдачи, волей-неволей приходится вспарывать брюхо эстетическому комфорту.

 Я не смог за два месяца вкрутить лампочку в прихожей, а теперь темнота меня пугает: в любой момент дверной звонок может сообщить о поражении.

 Сейчас не самое лучшее время сбрасывать скорость. Выселение дышит в спину. Джойс, ирландский ублюдок, ты где?! Лотофаги сохранили заначку, дай бог им здоровья. Пятнадцать… двадцать пять… не густо, зато все и на месте.

 О чём я только думал, заселяясь! Двадцатка за эту дыру – явный перебор. Хотя, возможно, четыре месяца назад обстановка казалась более симпатичной.

 Все происходящие можно списать на мой талант переводить добро в дерьмо. По такому сценарию я спустил учебу, тёплое рабочее место и родительское доверие. Туши свечи – не время для самоанализа. Пора смазывать лыжи и сваливать. Здесь меня ничего не удержит, разве что взрыв. И пусть жадную тварь разорвет на части, когда она увидит эту инсталляцию.

 Озверелая хозяйка будет  хлопать свинячими глазками, отказываясь им верить. После вспыхнет, словно керосин, и сто килограммов понесутся из комнаты в кухню с мокрыми подмышками и слюноотделением. Задыхаясь от возмущения, она выскочит на лестничную площадку, выкурит сигарету, и жирным пальцем начнет истерически тыкать в экран телефона. Сделает пятьдесят, может сто звонков, но в ответ? кроме хладнокровных длинных гудков – ничего. Наслаждайся!

 Я стал более рассудительным, а значит порошок начал действовать. Поэтому добавлю-ка еще полосу для закрепления эффекта. Главное,   не зацикливаться на мыслях, можно не успеть выкрутить руль при таком заносе. Когда тебя собираются выселять, нельзя останавливаться даже на сигарету. Хозяйке наплевать на твои проблемы. Всё, что она сможет заметить, это лишь осколки доверия в разбитом унитазе.

 Три минуты на шнурки, пальто и ещё один стакан. Меня здесь нет и больше не будет.

 Осень на последнем дыхании, оставляет мокрую плоть зиме. Город стал менее доступен. Холод вцепился в проспекты, фонари, каналы, насквозь пропитав стены домов. Такое время невозможно игнорировать.

 Вот только не начинай! Совесть – жалкий суррогат больной осознанности и не более чем барьер перед самосохранением. Если чистая совесть, – это постоянный праздник, то отсутствие ее – это Вудсток на репите.

Я не виноват, я жил как умел! Дайте своевременное предупреждение и не будет следов моего пребывания. Хотя вряд ли… видимо, сейчас таково положение вещей. Видимо, звёзды сложились над моей головой в созвездие «жопа». Я год от года скитаюсь под ним.

 Проспект съеживается от натиска атмосферной слизи. Люди с хаотичной траекторией в спешке роняют перчатки и зажигалки. Думаю каждый втайне помышляет напиться или свалить из холодного плена.

 Оно сегодня, как и вчера, сидит возле супермаркета. Там, где утром школьники покупают сигареты, а вечером завсегдатаи собирают на бутылку. Оно, исключение рода человеческого, постоянно восседает здесь на трёх коробках и невнятно вещает в пустоту с картонного трона. Самобытная смесь андрогинности и дереализации. Из увиденного невозможно выделить первичные половые признаки. Оно укуталось в красный платок и засаленный пуховик – щемящее зрелище для сочувствующих. Постоянный наблюдатель за магазином завораживает и пугает. Звериные ножки настолько коротки, там, где должны быть колени, уже начинались ступни. Какая мразь вывернула их в обратную сторону?!

  На дне бумажного стаканчика скорбно покоится несколько пятаков. Я левой рукой, словно ковшом, зачерпнул мелочь в кармане. Совесть всячески намекала на второй шанс, но мне сложно было разглядеть подвох. Только поднес руку к стакану, карлик завизжал: “Нет, нет, нет”. С таким надрывом, будто отнимают нажитое. Юродивый говнюк плюнул в расширенный зрачок и сумел попасть гораздо глубже.

 Настойчивый ветер мешает прикурить, даже на плотно забитом проспекте. Да, это я несусь в пальто нараспашку. Откинув все чувства, я с каждой затяжкой ловлю мандраж. Ноябрь смешивает снег с дождем, размазывая слякоть по радиусу города. Ветер усиливается, подталкивая вперёд. Становится всё легче и легче сделать шаг в пустоту, навстречу очередной неопределенности.

2

«Оставьте сообщение после звукового сигнала». — “Ну же Макс!  Включи телефон! Сука!”

 Канал сам ведёт тебя в «Старый Знакомый». Город — остров, пульсирующий ком токсичной информации и энергии, плавающий на электромагнитных волнах.  Тварь никак не потонет!

 Мозг желает отключки. Сколько еще придется топтать улицу?! Пальцы немеют, кровь из носу – требуется повысить градус. Настроение упало к нулю, но обстоятельства требуют быть в форме. Во благо ситуации порошок работает безотказно.

 Вечер пятницы, время начала концерта. У входа толпа, тривиальная масса из центра. По будням каменная Харибда глотает детей в спальниках, а в пятницу вечером изливает несварения в центр. Сегодня город вывернуло пидорами, фриками, пьяными интеллектуалами, фанатами прямо в переулок «Старого Знакомого».

“Я оставлю сумку здесь? В ней ничего противозаконного. Спасибо”

 Стопка, сигарета.  Еще стопка и взгляд в толпу. Янтарный блеск бокалов, сигарета и еще стопка. Грязный звук, надрывающиеся мониторы и хреновенькая группа на сцене. Время неудачных перепевов. Еще стопка и улыбка вроде бы уже знакомой барменши.

       Как я до этого дошел? Всё что ни делается… Вашу мать! Делается всё, абсолютно всё! Скитаешься по окультуренной канализации, как дерьмо, не знаешь куда себя деть!

     В туалете полосу — прямо с ладони, ибо надо оставаться рассудительным. Через стопку начинает заносить на воспоминаниях, они такие странные, но такие знакомые. Буквально год назад такой же осенью я, потерянный, стоял на ВДНХ. Хотел вырваться подальше из города, от бессмысленной работы и тупеющего начальства, вот и стартовал вверх серебряной ракетой. Завораживающий полет. Приземлился в какой-то заднице. Темно. Моросит дождь. Только вдали горят окна баров и хостелов, а под ногами — гранит.

 Состояние точь-в-точь снова на старт.  Очередной полёт в ночи. Вверх, влево, вправо – без разницы, только бы упасть в постель. Стопка, дым и нарастающий бас. Сотня тварей за спиной, ускоряя движение, сбивают дыхание. Вибрации рассыпались по полу. Я собираю их подошвами.

         На что намекал криволапый у магазина? Может, он просто ухватил возможность кого-то оскорбить? Этот кто-то я! Или с крыши уже тихо капает, но у кого?! У меня или у него?.. Раз в вечность и серафим срывается! Очень не вовремя… Хозяйка рвёт и мечет… Мои десятки не понравились… Может, стоило оставить денег на унитаз… Может, слабый намек судьбы… Может, уже хватит «может»?! Может, уже пора тормозить… И если это знак, то чего? Кому есть дело до меня? Любой урод знает больше всякого обывателя. Причём здесь деньги? Моё отвращение уже вышло за пределы. Теперь ядовито-зеленоватое свечение говорит обо мне гораздо больше, чем слова и состояние.

— Стоп, стоп, стоп!

— Ещё стопку.

— Дружок, не ускоряйся! Музыку послушай, оцени ритм! Вполне талантливые ребята!

— Талант?! Да я таким же обладаю, могу показать! Молодцы парни! Хреновые песни умеют сыграть еще херовей. Не поспоришь — это божья искра!

— На ударных мой парень…

— Он старается, молодец! Вон как вспотел! Ну пожалуйста, еще стопку!

 Похоже, я начал клянчить. У неё приятная улыбка и глаза, а это подкупает. Правда, нарисованные брови и ярко-бордовые губы обесценивают изумруд до нефрита. Стоп! Всё же она вульгарна. Красный платок? В нулевых у Венецианова это бы выглядело как «Девушка с хайболом». Или рокабилли опять в моде?..

“Оставьте сообщение после звукового сигнала”. — “Макс, я в «Старом Знакомом». Ты же в курсе, на барных стульях спать можно только сидя! Перезвони!”

 Стопка, сигарета. Время ускорилось. Одна бездарная группа сменяла другую. Кажется, месяц пролетел с того момента, как я сюда попал. Происходящее начинает раздражать. Нужно всё изменить. Снова этот навязчивый бред, кажется, его мы уже проходили. Действительно важно сейчас только одно  — упасть в сон.

3

• Опять двадцать пять, ты ещё на ногах?!
• Тут такая история. Слышишь меня?! Короче, мне жить негде!
• Интересная история, кажется я её уже слышал! Дел у меня ещё на час. Сегодня пространство выбираем! Давай-ка сам! Алиса дома! Слышишь?!
• Ну дома, так дома!

 Время начать тормозить, стопка и половина сигареты.  Прощай, клуб с его талантами. Меня греет перспектива тишины и мягкой постели.

 Ночной холод на момент отрезвляет. Город размяк от соли и неоновой иллюминации. Больше месяца до праздников, но окружающие уже счастливы и озадачены. Нервозное ожидание. Такси прибывает через семь затяжек. Огни города начинают смазываться на лобовом стекле. Пустые улицы, движение равномерное. 

 По салону растекся джаз и сигаретный дым. Тревожность спала. Меньше прошлого, больше настоящего. Погрузиться глубоко в мечтательность вместе с Сонни Кларком, представить скромные губы, осуждающий взгляд и нежную кожу Алисы, вылавливая огни на стеклах, но мешанина из мыслей и света наращивает пульс и рвотные позывы.

 Алиса – плохо опознанный объект. Как рак по илистому дну, ползу в системе образов.  В них никакой пошлости. Тактичность и обаяние! Любимый цвет – черный!

– У цветочного, будьте добры!

Только лилии, любые другие могут оскорбить ее. Нетрезвым глазом легко разглядеть ментальное сходство белого цветка с хрупкой девчонкой.

   Я заведомо проиграл, напился и проблевался. Затяжка, еще одна. Увы, тащит от меня не утонченным парфюмом, а “Старым Знакомым”. Наивно полагать, что две мятные пластинки исправят ситуацию.  Надеюсь, будет много слов. Алиса начнёт иронизировать. 

   Слушая это создание, сложно поймать грань между правдой и комичностью. Я ей бредовую историю, а она улыбку в ответ. Побольше воздуха в легкие и короткие звонки в дверь.

— Это тебе! Я у вас останусь… Там квартиру продают…

– Проходи уже…

 Пока за окнами буйство уродов, ангелы в черных свитерах мирно курят дома. Растягивающие мотивы «Блюз Компани» манят наверх. Ее серые глаза заставляют суетиться.

– Налить, или уже хватит? Рассказывай…

 В тепле просыпается джин, и опять сложно складывать слова в предложения. Мозг руководствуется методом нарезок. Попытка оправдать себя провалилась.

– Хотя бы какое-то постоянство. Лёгкий намёк на предыдущие три выселения. Не понимаю, тебя ещё держит?

– Налей мне водки. Хочется закрыть сегодня глаза.

Женская память надежней, и это еще полбеды. Паршиво, что она проявляется в период твоей убогости. У неё бокал за вечер и блеск надменности в глазах, а у меня – тяжелое чувство бесполезности. Стыд проскользнул за шиворот.

Двойная водка и покой. Плавный выход из сегодняшнего дня.

– Ложись.  Утро будет непростым.

– Ты со мной?

– Не закапывай себя глубже. Я постелила  внизу. Если что – под столом красное ведро.

 Оскорбительный поцелуй в щеку. Женщине легко унизить пьяного, но большего и не причитается. Такова расстановка сил, дурацкая, но справедливая.

4.

 Поэт сказал: “Утро — это глухой удар, концентрация пустоты…” Серое время, как для рабочих, так и бездельников. Ночную вседозволенность на улице сменила суета, пропагандируя “закон исключения третьего”.

Начинаю подозревать, я — это борьба моего наблюдателя и моих весьма разносторонних поступков. Конечно, как многие слепые, я думаю, что все действия взаимоопределяющие. Внутренний наблюдатель шепчет: “Стоп, парень. Ты устал кататься на этих горках. Время взять паузу и сойти с рельсов”.

 Хрен там плавал, я прекрасно знаю, если плохо — нужно пятьдесят, если кумарит — то ещё полосу. Это мой  извращенный вариант утренней молитвы.  Одни молятся о здравии, другие о выживании. Кто не вопил с похмелья, что бросает…

 Открываешь глаза, и две пары сплетенных мужских ног на одном матрасе тычут в глаза очевидностью. К такому нужно привыкать, но кто знает, того уже давно не удивляет. Сквозь головную боль я даже пытаюсь улыбаться. Здесь всё как всегда. Все на месте. Хоть какое-то постоянство.

 Чёрт, ну и холод! Макс ненавидит работать в тепле. От побеленных кирпичных стен веет тоской. Днём студия – отвратительное место.  На белых холстах огромные чёрные мазки. Свалка коробок и поролоновых лент. Студия перед выставкой превращается в склад. А двуспальный матрас с двумя пидарасами – вишенка на мерзком торте.

 Я вряд ли сегодня вылезу из-под одеяла. Если припрет, буду мочиться в красное ведёрко. В горле отвратительная сухость. Металлический шкаф на втором этаже — вот что важно! Всю волю в кулак, и выползаешь из зоны сомнительного комфорта.   Фокусироваться невозможно, слишком светло. Это операционная, или тот самый свет? Закрыв глаза, нащупываю металлические ступени. Шагаю осторожно, и каждый шаг вымучен виной и матом.

 Внутренний наблюдатель молчит. Баланс невозможен. Черный кафель под ногами превращается в болото. На коленях проползаю весь этаж. Вчерашние шоты безжалостно  разрывают мозги сегодня. Попытка дернуть ручку холодильника провалилась. Замираю ящерицей в отражении красного глянца. Нет сил сдержать слез. Мне себя жаль.

 Против моей слабости спасительный вопль: “Ты охренел! Смотри, тварь, на часы! Полтретьего, все спят.  Не рановато ли для жизни?  А?! Вытри щёки! Немного холодного тоника, водки и сна, и день начнётся заново! Но отыграл здорово, почти верю. “Кающийся грешник у холодильника”. Бодлер был бы в восторге”.

 Возвращаться сил нет, проще лечь здесь. До пяти я никому не помешаю. Утренняя анестезия —  водка, холодный кафель и тишина в квартире.

5

 Вибрация настырно тычет мне в правое бедро. Телефон докопался до пользователя, но этих толчков не хватает выбить искру бодрости. Полуоткрытым глазом приходится включаться в реальность. Макс назойливо жмёт кнопку “вызов” прямо из кресла напротив, с дружеской издевкой наблюдая за выжившим. Я поступил бы также.

• Ну, хватит уже!Я задам тебе один вопрос и хочу услышать отрицательный ответ.
• Тогда не задавай. Хватит нажимать сраный вызов.
• Ты пялился на мою сестру? Ты в курсе, что она моя ровесница? Ей почти двадцать семь.
• Чувак, я думал, что твоей сестре-двойняшке двадцать пять, или что-то типа этого… А сколько времени?
• Уже половина шестого. Эй, давай с темы не съезжай! Ты зачем к Алисе подкатываешь? Полагаешь, я не знаю, о чем ты думаешь?
• Макс, хватит. Это весело, но мне сложно вывозить.
• Скажу по секрету, эта сучка стара для тебя, плюс характер дрянь. Вставай, я кофе сварил.
• Может, пиво есть?

 Я приложил усилия и открыл правый глаз. Левая щека прилипла к полу.  Холеная ступня с бордовыми ногтями приземляется перед самым носом, и это спасло от беспощадного света дневной лампы. Нужно отдать должное Алисе за включенный обогрев пола. Все эти жесты заботы позволяют выдохнуть вчерашний день вместе с перегаром. Но из темноты в открытую форточку залетает снег, а с ним и чувство тревоги. Сюда, прямо на второй этаж, там, где обитают живые.

– Ты похож на медузу – подсыхаешь тихонько.

– Всегда было интересно: ты с сестрой одним лаком ногти красишь?  Или отдельно покупаешь? Мне было бы стрёмно отовариваться в женском.

– Я рад, что ты раздупляешься.  Думаю, тебе стоит тормознуть у нас.

– Будь добр, поставь мне бутылку на пол и закрой форточку, пока совсем не занесло. 

• Тебе определенно не стоит торопиться с поиском жилья. У нас столько всего происходит, ты можешь быть полезен. О цене договоримся.
• Полезен в кои-то веки.
• Уверен, ты на мели.
• А кто нет? Это же Питер.
• Сейчас готовим  выставку, «СТУК» называется. Открытие через неделю. Коммерсант из Роттердама заинтересовался некоторыми работами. Его Альберт нашёл, или он его. Кто разберет этих педиков!
• Этих педиков?! Смешно…
• Вчера целый день выбирали пространство. Ты уж извини, что не смог за тобой приехать.
• Всё пучком. Без обид, но общество Алисы мне приятней, чем Алика.

 Воодушевление его переполняло. Такое состояние приятно удивляет, но спросонья сильно раздражает.Похоже, он учился манерам у Луи Калофруа. Макса по-больному впечатлили персонажи Жене. Он и мне симпатичен, особенно, когда не трахают в уши его подражатели. Как не крути, всё же участь гостей терпеть хозяев.

 Несмотря на свой бэкграунд, Макс старается в разговоре со мной держать интонацию, но периодически дает осечку и возвращается к наигранной манерности.

 Художник приземляется на пол рядом со мной и начинает усердно рыться в кармане пиджака. На бледном худом лице горят зеленые глаза. Вообще они с Алисой очень похожи, наверное, потому что двойняшки. Насколько мне известно, крепче связи этот мир ещё не придумал. Но разница есть – Макс унаследовал материнские глаза, Алиса – отцовские.

– Я думал, ты свалил. Мы пришли под утро, смотрю – спишь. Весь такой мятый, заблёванный. Просыпаюсь днём – тебя нет, но Алиса успокоила: далеко бы ты не убежал. Ты вчера в такое дерьмо был! Весело!

– Обоссаться можно… Есть история посвежей? Кстати, где Алиса?

• Кто её знает?.. Она хоть и старше, но мне не отчитывается.
• Альберт?..
• Да, он был. Опять разругались! Жмот хренов! Договоренность была: с нас идеи и реализация, с него – организация. Есть пространство, которое бы прекрасно подошло. Алику показалось очень дорого: не вписываемся в рамки запланированного бюджета! Вот кто он по твоему?..
• Да, вы для меня все на одно лицо!
• Знаешь, очень обидно. Похоже, он больше не верит в меня. Хотя в этот раз заинтересованность гораздо выше, люди из Европы приезжают. Он сорок процентов с моих доходов имеет. Паразит! Присосался к моим идеям. Нет сил сопротивляться такому уму. Ты не поймешь, но он хорош по-своему. Это просто бесит!
• У вас и доходы имеются?! Макс, с последней нашей встречи ты сильней опидарел. Не кажется, что эксперимент затянулся? Не обижайся. Я это к тому, что раньше ты мог вскрывать девчонок, как консервные банки. А теперь, мне кажется, вскрывают только тебя.

 Макс достает маленький пакет и раскатывает несколько розоватых полос прямо на кафельном полу.

• Честно, затянуло… Давай взбодримся.
• Не уверен, и так неудобно перед Алисой. Думаю, я её раздражаю.
• Не прибедняйся. Ну, Горин, не бросай меня на дороге! Мы так давно не говорили по душам!

 Откровенность начала пробирать нас минут через сорок. Сладкий мандраж пополз от черепа до пяток, оставляя зернистый след на коже.

• Подровняло? Может, вина?
• Лучше ещё пива. Доктор, мне кажется, что лекарство помогает.
• Знаешь… “в какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного”. Да и что греха таить! Метод же стопроцентный!

 Невероятно, насколько два человека могут быть похожи внешне. Но характером они абсолютно разные. Она выкована балетом. Он подцепил сомнительное либерти в частной школе.

– Есть ощущение, что я вчера наговорил лишнего.

– Ты всегда так поступаешь. Мы знаем тебя разным, да и цветочки милые. Ты ей нравишься – это факт, хотя этого не заслуживаешь.

– Братская ревность?

– Скорее забота о тебе. Она сожрет твое сердце и не подавится. Это с виду она вся такая милая и загадочная.

– Что теперь, включать задний привод?

– … Сделаешь мне каталог? Ты напишешь, Алиса оформит, а я раскручу Алика на оплату.

• Макс, боюсь, я ничего стоящего не выдам. Для тебя это искусство, для меня дерьмо. Сложно всерьез воспринимать этот аттракцион. Может, я лучше просто коробки потаскаю или постою на входе?
• Нормально тебя растащило! Отнесись к этому проще.

 Время ускорилось, городские звуки стихали,  предвещая невзрачный  рассвет. Разговор был честным и, как нам казалось, вполне органичным. Никто не приходил, ничто не отвлекало. Нарастающий кайф разрезал непоколебимость спокойствия. Студия  зависла в невесомости города. Тени редких прохожих кружились по орбите засыпающего двора.

6

 Утро может быть спокойным, если только не просыпаешься у Макса Страхова. Ещё пару часов назад мы сидели и обсуждали «СТУК».  В основном говорил Макс, так как он заправлялся каждые два часа, а я  был уже не в силах разжать челюсть. Ближе к утру, мне кажется, я начал врубаться в идею предстоящей выставки, но всё забыл.

 День у Макса начался с нескромной порции порошка и проверки мейлов. Как следствие, истерические крики в пустоту студии.

– Алиса, твою же! Да и мою! Ты ей рассказала?! Она же прилетит! Ей только повод дай.

 Внизу билось стекло и хрустели коробки. Макс полночи собирал «как бы искусство», выкручивая задницей пируэты.

– Ну конечно, разве это не отличный повод?! Вы, твари, решили мне выставку сорвать?! Думаете, Макси опять лечиться будет! Блять, думаете, я вам позволю! Алиса, Алиса, Горин спит? Разбуди его! Горин, Горка, твою мать!

– Он занят! Оставьте сообщение или отвалите на хуй!

  Я лежал, прикрыв глаза. Алиса любезно пригласила заснуть рядом, пока художник колобродил. Как приятно уткнуться в нежное плечо.  К тому же я очень рассчитывал на женский утренний зуд. Ненавязчиво поглаживая живот, надеялся вывести ее на утренний пикник. Обратных сигналов не следовало: то ли она спала, то ли была не против.

– Спустись! Спустись, я сказал! Эй, не заставляй меня подниматься!

– Пошёл ты!

– Вы там  трахаетесь? Этого не должно быть! Мне нужно с тобой поговорить. Не будь скотиной!

 Гнев Макса казался комичным. Это не амфетаминовый психоз, а всего лишь  утренняя истерика. На выхлопе – крик юноши, который вряд ли когда повзрослеет. Казалось, повода особо злиться нет, всего лишь письмо из вонючего Рима.  Это одна из нитей, торчащих из клубка личных загонов Макса, если дернуть ее конец, растянется вереница непониманий в отношениях с родителями. Разве не подобные мелочи поднимают что-то основательное со дна?

– Ну, спустись! Пожалуйста. Захвати бутылку красного, и лимон, и пакет из моего халата. Только белый, а не розовый! И…

 В ее сонные глаза не взглянешь без трепета. Учащённое сердцебиение, вдох поглубже.  Собираю всю скопившуюся наглость и целую в шею.

 – Вы надоели орать. Спустись к нему. Если истеричка зовёт, то забудь о сне и эрекции. Час мне уже в спину тычешь.

• Воспринимай как неравнодушие к тебе.
• Это очевидно. Слушай, мне через три часа вставать. Подари пару часов сна. Я в долгу не останусь.
• Думаешь, я упущу возможность остаться с тобой наедине?! Может, это будет похоже на свидание.
• Иди уже…
• Сваливаю, только честно скажи: абсолютно всем насрать на выставку, кроме Макса?
• Тогда зачем ты здесь?

 В этом доме ты либо один, либо в компании психов. Не студия, а морозильник, раз все присутствующие  ещё  не успели разложиться.

 Похоже, единственная возможность передвигаться в пространстве с утра – только в одеяле. Тишина рождается здесь случайно, только поэтому коммунальные удобства до сих пор не победили взбалмошную атмосферу.

– Эй, творец, ты чего? Начинаешь бесить с раннего утра. Я уже почти спал.

 Макс протянул мне ноутбук, одновременно выхватив из моей руки пакет с порошком. Вскрыл его указательным пальцем и вытряхнул все содержимое на стол.

– Ты только глянь!

–  Ну вот: “…с любовью, мама”. Прекрасно!

– Ты смотри, кому адресован мейл! Мне! Я с ней не разговаривал уже четыре года. В последний раз в день, когда я из клиники вышел. Дал сразу знать – мама, папа за всё спасибо, но с этого момента наши дороги расходятся. Я вас  люблю и всё такое, но вся связь только через сестру. Про «СТУК», я уверен, эта сучка Алиса проболталась.

– Мне не насыпать.

 Этот смешной бубнеж с утра мог бы поднять настроение, если бы не отходняк и массивная атака из колонок. Не стоило рвать задницу в попытке проникнуться искусством. Инвентаризация барахла, втирающая как бы новый взгляд на как бы старые утверждения.

   Красное сухое полилось на стенки бокалов. Жжение в носовой перегородке бодрит похлеще ледяного душа. Если уже расчерчено, то после двухсот капель сдашься. Глупо укорять себя, пустая трата времени и прихода. В итоге не ускорился и не замедлился.  Рано или поздно вопрос встанет ребром, но с известным результатом. Монолог бредового художника требует сил, и раз уж назвался другом, то и умей слушать.

– Ты же знаешь, что я лежал в клинике? Это всё из-за моих  экспериментов. Родителям так нравится себя оправдывать.

 Конечно, я знаю, сотню раз слышал от Алисы. В этой ерунде не было ни слова правды. Пробыл месяц в санатории с нервным срывом, а по рассказу так в «Таунтоне».  Я давно заметил, что у Макса склонность строить из себя жертву. Не в реальности, конечно, она ему таких возможностей не преподносит, а в его интерпретациях. Хрен знает, где он взял эту историю. Но с утра лучше слушать вранье, чем нытье.

 За Максом интересно наблюдать. Кусает ногти, словно провинившийся ребенок. Паузы между предложениями на полсигареты. Постоянно меняющаяся интонация. В этом лице авангард переживал диссоциативное расстройство. Для радикала  Макс слишком расплылся в культуре.

– Первый раз меня поймали в тринадцать. Это был мой одноклассник. Тот период времени как слоеный пирог – начинает вырисовываться характер, увеличивается круг общения и интересов, мечты становятся более приватными, повышенный интерес к сексу, твой мир расширяет границы! В основе сексуального становления лежит познание в первую очередь мальчика. У меня был друг, с которым я имел возможность познавать человеческое тело. Просто взаимный интерес. Всё происходило само собой. Это обычное любопытство. Девочки в таком возрасте дуры.

– Тебе не за что оправдываться, особенно передо мной, – я думал, если подыграть, то всё закончится быстро, без насилия для ушей, но Макса перло, и он не думал останавливаться.

– Я просто хочу рассказать. Давай ещё по бокалу… Ну и до шестнадцати  мать  ловила меня с разными ребятами. В итоге не выдержала и проговорилась отцу.  Он консерватор, добившийся всего сам, сына-педика у него по природе быть не может! Вот он и сдал меня в клинику. Хотя я не совсем гей, ты же знаешь…

Год я провел в этом дурдоме – психиатры, группы, арт-терапия и прочая херня. Вышел, уехал к бабушке. Это, кстати, её квартира. После смерти бабули ко мне приехала Алиса, так и остались здесь. Как видишь, гнусь, но не ломаюсь под натиском обстоятельств.

• Это с какой стороны посмотреть.

 Заврался в край. Мне наплевать. Пока я на волне, мудро пропускаю через уши. Это его дело, хочет такой правды, пусть будет так!

Макс отказался от права называться сыном Риты.  По его словам, из-за глубокой обиды на несправедливые  решения. При том, что он знал о ее переживаниях. Её сердце выламывает от волнения, когда речь заходит о сыне. По рассказам Алисы понятно, что Рита любящая мать, и сын неправ, когда отстраняется от неё.  После развода ей  пришлось трудно: одна живет в Риме, новости о сыне получает от дочери, да и ту видит два раза в год. Макс снял с себя бремя называться её сыном, но материнство – труд, вызывающий сильную зависимость.

– Будущего нет, ни у тебя, ни у меня! Кругом бессмыслица. Вот ты ни хрена не делаешь и возможно прав. Но похоже тебе не легче. Вечность ближе, чем кажется! Реальность это просто хлам. Я ведь  художник, а чувствую себя весёлым обладателем свалки. Даже ты считаешь это хернёй.

– Не очень весёлым обладателем. Да и я не последняя инстанция. Мне казалось, вам нравится творить. Ты устал, парень. Наверное, пора тормозить с порошком. Тебя не зацепило ещё?

 Спохватился, экзистенциальный параноик. Раньше думать надо было! Меня только прибрало, а он умудрился раскиснуть.

– Хватит!!! Что ты предлагаешь? Погибнуть под дождём космического мусора, по дороге за таблеткой от СПИДа? Спасибо! Не интересует!

– Заканчивай! Речи твои воняют пубертатностью, как и твоё творчество. Не пойму, ты сейчас передо мной выдрючиваешься?! Ты что о себе думаешь?!

– Насыпай! Я сказал, насыпай!

– Я тебя знаю. Твой образ – фуфло!

– Мир, дружище. Я знаю, ты заботишься обо мне.

– Со стороны всё очень хреново выглядит. Думай сам. Решил как будешь открывать “СТУК”?

 Макс вальяжно закурил и продолжил без страдательной интонации. Словно кто-то крикнул: «Стоп! Снято!»

– Нет, не думал. Это единственная нерешенная задача. Времени ещё вагон.

– Может тебе вытворить что-нибудь в стиле Гюнтера Бруса – стать шоколадно-молочным фонтанчиком? Феерично и запомнится надолго.

– Предлагаешь насрать?

– В каком-то смысле, да. А иначе – в чём мотивация? Культура? Деньги? Может, необходимость?

– Культура? Культура – тот же супермаркет с заваленными прилавками. Денег, сам знаешь, много не бывает. Убыток больше заработка!

– Хреновая экономика.

– Больше похоже на необходимость, но скорей всего дело в привычке.

7

 Говорить уже было не о чем, да и не особо хотелось.  Родилась пауза. Сжимая пространство, она постепенно обрастала тишиной. Мы допивали молча, пока тишина ни зазвенела у нас в ушах. Первый не выдержал Макс.

– Достало! Пора заканчивать разливать лирику. Сегодня начнём перевозить “СТУК”. Я в душ! Альберт приедет через час. Честно… не хочется его видеть, но куда мы без него? Подъезжай, как выспишься.

 Гармонию студии нарушил дребезг дверного звонка. И это в тот самый момент, когда Сол Хадсон был готов нарисовать дождь. Вспомни пидора – и он на пороге! Алик, жри снег! Дай остыть пидорскому  пылу и улетучиться мерзко елейному парфюму.

– О, привет! – Алик вошел самоуверенной  походкой. Наглыми глазенками оценил обстановку и выдал: Уже почти десять часов, а ты еще трезвый… А, нет! Не подкачал, старик!

– Задел так задел! Молодец! Не переживай, в следующий раз получится.

   Разбить бы гавнюку лицо и настроение  взлетит, но думаю при таких обстоятельствах сукин сын откажется платить за халтуру. Слишком обидчивы творческие спекулянты. Наверняка, думают о себе больше, чем являются. Алик не исключение.

– Смотрю, вы всё куражитесь. Может, хватит?

– Хватит?..Что – хватит?..

– …Максу задницу лизать! Он уже вполне взрослый мальчик.

     Макс, где же ты! Я его сейчас ударю в лицо, ногой, несколько раз! Если  он не заткнет свою членососальню.

– Альберт, чья бы корова мычала? Это ты в прямом смысле лижешь ему задницу! Анилингвист хренов! Предъявляешь мне что-то?!  Ему сейчас херово. Уверен, это твой креатив! Дам подсказку, раз сам не видишь… Макс похож на человека, который сильно устал.

– Ты пойми! Макси, он же художник, ему сейчас нужны силы! Нам открывать “СТУК” через неделю. Я не хочу очередного загула. Если ты сейчас выбьешь его из колеи, то сорвешь  выставку. А это значит, мы окажемся в минусах. Ты, очевидно, тоже не заработаешь. Порядок вещей ясен?

– Вполне. Пойми, мой голубой пришелец, не я ему  достаю! Он знает что делает, или думает что знает. Нюхнем по мировой?

– Подъезжай к вечеру в галерею. У тебя всего пять дней. Каталог пора сдавать в печать, а у нас ни фотографий, ни текста, а только куча коробок с разным дерьмом.

 Вот тварь! Значит, на мировую не хочешь. Война снаружи и внутри.   Обстановку разрядил прыгающий под “Космический ковбой” Макс – художнику нравится ритмичная музыка, он фанат Джей Кея с его перьями и шляпами.

–  Подкинете до моста? –  с утра  она выглядит весьма строго.

На фоне стильной компании я в гейском халате, как недоразумение.

 Через секунду все свалили,  я снова один. Обыденный парадокс. Опустошение приходит вальяжно, зная что его ожидают. Музыку монотонней – время должно растаять. Следовало подумать об аккуратной груди Алисы и серых глазах, но я решил не догоняться. Когда отпускает, наваливаются тяжёлые размышления. Многое отходит на задний план – свидание, выставка, принципы, дружба, важным становится другое: жалость к себе и презрение к окружающему.

  Может, я  завидую Максу? Творчество его дерьмо, но таково время. Похоже, раньше он свято верил в дело. Могу ли я порадовать себя соткой односолодового? Вряд ли…  а что дальше? Одной все не ограничится. Все разлетелись по делам – жить, стремиться, радоваться, раздражаться. А мне? Вашу мать, мне что прикажете делать? Это у них проблемы: сдать, договориться, сроки, выставки? Или у меня проблемы? Это я, открыв глаза, не имею планов дальше чашки кофе! Это меня стороной обходит время и место действительности! За что зацепиться, если ничего не разглядеть?

    Сегодня, как и вчера, как и сто лет назад, небо замораживает болото. Петровский монумент отвращения, наполненный ницшеанским браком. Чем холодней воздух, тем мы свежее. Атмосфера разряжена и ничего не остается, кроме как двигаться по хаотичной траектории дальше, созерцая, ища возможность где-то зацепиться, убеждая себя, что это может быть важно. Ведь Общее небытие разрезано миллионами частных реальностей. Кругом прорастают цветы неведения. Впереди ещё один сон, который неизвестно когда закончится. Просыпайся и засыпай, город. Я здесь, я наблюдаю. Мерцайте и светите, вы, далекие свидетели.

8

 Часто собираем дни по деталям. Душ, чашка кофе, мастурбация, несколько сигарет, обещания, стресс. Мысль за мыслью, и снова так умирает день.

 Я собрался, но все еще надеюсь, что Алиса забудет о встрече и тогда можно будет почать бутылку и провалиться в сон. Вряд ли будет по моему, раз забренчал телефон.

– Запал не пропал? Утром ты был на низком старте. Будь через два часа у «Художественного».

– Уже выползаю.

Некрасиво опаздывать, да и глупо откладывать неизбежное. Мне хватит времени посмотреть фильм и прогуляться пешком, стряхнуть с мозгов двухдневную пыль.  Но закон подлости и в этот раз не делает исключения – Макс и Альберт появляются в дверном проеме.

• О, «Мамочка и шлюха», который раз? Смотрю, ты уже собрался…
• Разобрался! Второй.
• Отличный выбор. Кинематографический блюз  от Эстоша. Мы на сегодня  закончили. Зря не подскочил.
• Посмотреть на голые стены?
• Ну, лед тронулся, мы набираем обороты! Кстати, Алиса говорит, вы  в кино собрались. Мы с вами. Выглядишь не очень, мятый какой-то.
• Макс, не смеши меня, какие обороты? Я просто не могу выспаться.
• Есть у меня панацея от плохого настроения!
• Преобразить себя и окружающие рожи, или остаться собой? Вот в чем вопрос…
• Не вижу противоречий. Заразись красотой, и умри зависимым. Это поможет! Да не парься, я и для неё припас.  Как в этих рекламных роликах «для неё и для него»! Хочешь поглажу тебе рубашку? Пока не забыл! Глотай оранжевую! Не чокаясь.

Тысяча слов в минуту. В очередной раз Макс и Альберт качаются на фармацевтических волнах. И это, по словам Алика, в очень напряженное время, когда нужно быть максимально собранным. Сроки горят, а нас прёт.

 Выбор не велик, либо плестись на остатках сил, либо проглотить и выбежать.

 Следующий час Макс носится по студии размахивая руками, сжимая в кулаке россыпь цветных таблеток.  Осматривая коробки, ставит на них какие-то цифры, зачеркивает и пишет новые.

– Эй, Пилюлькин! Пора выходить!

– Возьмем такси. По бокальчику красного на дорогу и во вселенское путешествие. Я такой классный мультфильм подобрал. Будете в восторге.

– Какой еще мультфильм? Алиса же выбрала мыльную шляпу!

– Японское дерьмецо, – вякает Алик, потирая велюровый диван. – Ей богу, как дитя.

– О, я совсем забыл, что оно умеет разговаривать…

Между красавцами чувствуется напряжение. Я крайне не хочу становиться третьим, судьей или сводником. Очевидно Алик закинулся не по своему желанию. Он хотел контролить Макса, а художник искал веселья. Каждому своё, но своё редко похоже на общее.

 Такси стало клеткой для трех заряженных. Двое на заднем сиденье несли полную чушь, выкидывая по очереди предложения без всякой логики. Я прислонился лбом к холодному окну и пытался  насладиться видом промерзающего города, моментами растворяясь в стекле.

 Макс любезно угостил Алису колой с розовым сюрпризом, тем самым приоткрыв дверцу к внутреннему Зазеркалью. Следующий час мы, четверо невменяемых в чёрных очках, курили на улице, забыв все противоречия и подтексты. Падал снег – нас тащило, шли люди – нас тащило, город дышал и все казалось закономерным.

 В зале на первых рядах дети  с родителями, в центре пустота, на последнем ряду мы.

 Это было шоу  в ярко-холодных тонах. Я замерзал, пошмыгивая носом. Ещё эта рука Алисы, как бы случайно заблудившаяся у меня в джинсах. Она работала пальцами, словно что-то искала в кармане, набитом мелочью. Грандиозное ощущение. От каждого движения нежных пальцев мой внутренний датчик  КПД зашкаливал.

 Смотря на затылки завороженных мультфильмом детей, я чувствовал себя ублюдком погрязней Брюса Робертсона. Вот мудаки, вляпались в детский сеанс! Яркие взрывы и японская речь. Армии узкоглазых прыгают с планеты на планету. Фиолетовые, голубые, белые, зеленые лучи – бои за пространство. Растягивающиеся рожи и глупая канитель без законов физики. Кровь и бессмыслица.

 Не много же Алисе понадобилось времени – буквально через десять минут я начал  поскуливать сквозь сжатую челюсть. Непонятно, как Алисе удается быть такой сдержанной, словно она здесь ни причем.

  Сейчас ее улыбка прорывается сквозь космические лучи, мне этого достаточно. Макс лезет к Альберту с открытым ртом, тот принимает предложение. Театр упоротых актеров. Не хватает музыки из-за кулис, медленной и плотной, в духе Дэвида Гилмора.  Нас накрыло чистой мефедроновой волной.

 Ощущение подлинности  бродило рядом, втайне каждый боялся с ним столкнуться. Первой не выдержала Алиса. Не дождавшись конца, она резко встала, демонстративно вытерла руку о спинку кресла, закончив свой сеанс. За ней вытекли Макс и Альберт.

 У выхода вся компания молча курила. Алиса  подняла глаза, всматриваясь в вывеску кинотеатра, красные огни застыли в расширенных зрачках. Монотонно протягивая каждое слово, она говорила то ли брату, то ли себе:

• Наши семейные отношения вышли на новый уровень! Ты накачиваешь меня для друзей… Продай меня, братишка.  Отличный получится перформанс.

9

 После шести город накручивал темноту, словно сахарную вату на палочку. Химическое единство распадалось. Дабы избежать общего упадка настроения, Макс раздал ещё по таблетке. Мы тащились по городу. Алиса гладила себя по волосам и рассказывала о перформансе «Вычисление» – одной из первых провалившихся работ двойняшек Страховых.

• …Тогда надо было объяснить Кэмм в чём суть! Представь, прошло около двух часов, люди устали, напряжение растёт, но никто не расходится. Двести человек, пришедшие поодиночке, уже объединяются в группы. Каждый прислушивается к разговору соседей, пытаются выяснить, что должно произойти. Приходит Кэмм, главный вопрос ко мне: «Уже всё прошло?»
• Не понимаю, искусство-то в чем?
• У присутствующих нет понимания о происходящем. Они пришли на какое-то событие. Ничего конкретного не было заявлено. Со временем у людей появляется вопрос “А что, собственно, должно произойти?” Единственное, что их останавливает – экран на стене, сообщающий о начале действия. Целью для посетителей было – вычислить художника. Сам перформанс должен был показать процесс объединения людей. Здесь было важно всё: как они себя ведут, как выстраивается коммуникация, какие догадки начинают строить. В итоге из отдельных частиц должен был сложиться организм со своим определенным мнением.

  Алик, с глазами навыкате, теребил подбородок. Голуби шли молча, обнявшись. Периодически они останавливались, и художник выкрикивал:

• Обалдеть! Почему я не умею так рисовать!
• Ты никак не умеешь! – хотелось язвить, но по-доброму.
• Горин, ты прав! Такое великолепие не нарисуешь. Я бы хотел только созерцать. Может, уйти в монахи? Или вообще перебраться в сельскую глушь. Где-то в поле построить дом. Думаю, я смогу осилить натиск природы и одиночества.
• Макс, твое присутствие любое жилье превращает в “черный вигвам”. Так зачем так напрягаться? Да и  на чистом так не тащит! Быстро разочаруешься.
• Ты думаешь в этом дело? Мне наплевать! – Макс одним движением швырнул горсть таблеток на проспект.  – Я для вас стараюсь!

 Спустя два часа шатаний и разговоров мы завалились в студию. В отсутствие людей пространство впитывало пыль. Здесь ничего не изменилось, так же в атмосфере витала бездушность. Это единственное, в чём был я уверен. К этому моменту у всех начали прорастать свои настроения. Макс обратился к присутствующим:

• Что, падает?! Нужно еще подкинуть!
• От нас-то ты что хочешь?
• Сестра, мы сейчас начнём складывать мозаику стараний! Я что, зря мучился? Выдавите хоть каплю внимания! Нам “СТУК” открывать через пять дней!

 Макс начал вскрывать коробку за коробкой. Импульсивность движений говорила о наваждении.

– Слушай, Алик,  новая идея! Делаем концепцию помойки! Свалим все в одну кучу! Пусть каждый сам роется! Устроим барахолку в несколько миллионов! Ты понял меня?!

– Успокойся! Оставь коробки в покое, не дай бог что разобьешь. Все готово, нам осталось только перевезти. Я не хочу, чтобы ты, упоротый, все обосрал. Мы слишком много потратили сил и средств. Не забывай, “СТУК” – это твоя прихоть!

– Вот именно, моя! Не суй свой нос, если нихера не понимаешь! Мне нужна свежесть, а сейчас это просто мертвечина! Тебе же надо все быстрее, а то покупатель сорвется!

 Максу было достаточно обронить пару слов и перейти на повышенный тон, чтобы Алика начала захлестывать дисфория. К его заднице начало присасываться кайфоломство.

– Я сказал: оставь коробки в покое! Завтра с чистыми мозгами вернемся к работе! Ребята, ночь только началась! Поехали в клуб!

 Есть ублюдки, ломающие кайф специально, периодически к ним отношусь и я, когда не в силах сдержать желчь. Макс – из породы тех, кто делает это неосознанно,  просто идя на поводу своей эмоциональной натуры.

– Алиса, нам нужны свежие мозги! Под твоим матрасом заначка! Реакция на просьбу Макса была весьма ожидаема – средний палец. Недовольство Алисы прорывалось через приход. Меня тащило и на остальное было наплевать. В тот момент слова и мысли не имели никакого веса.

 Дальше я и Макс убавляли полосы со стола, словно вели обратный отсчет.

– Так, что у нас здесь? Это разбирать не будем… Придется долго возиться с упаковкой.

 Через разорванный угол бумаги высовывались стеклянные пластины. Макс неожиданно проявил интерес к работе.

– Суть такая: в стеклянной комнате   метр на метр стоят стеклянные  цилиндры с букетами лилий. Все букеты на разной стадии жизни. От семечка – до увядания. Подобие кунсткамеры, только для цветов. На фоне вонь тухлой воды и разные шумовые эффекты – грохот взрыва, крик младенца, вой сирены, визг бензопилы, гул машин. Метафора проста и понятна, доступна для каждого болвана.

– Идея?.. – я поймал взгляд Альберта, его глаза блестели, он вроде успокоился. Думаю Алик начал перенастраиваться на деловой лад – у него крепкая эрекция  на рабочий процесс.
– Инсталляция называется «Цикл», какая тут нахер идея! – покачиваясь на одном месте, художник амфетаминовым глянцем смотрел сквозь присутствующих. На секунду показалось, что Макс пытается что-то разглядеть на внутренней стороне черепной коробки.

– Да, регресс налицо, таков вердикт, – выдавила Алиса. – Хотя, может, это и неплохо, в любом случае – это движение  в каком-то направлении. Братишка,  плоховато у тебя с воображением.

– Дура, ради вас стараюсь! Я все наши сбережения вложил в эту херню!

– Вот именно, херню!

 Лицо Макса вытянулось, щеки от злости пульсировали в судорожном ритме.

• Если ты мнишь себя художником, то это твое самое глубокое заблуждение!
• Что?! – Алиса вскочила с дивана и подбежала к белой коробке. Весьма ловко разрезав ногтем скотч, сорвала картонную пластину. – Разве сейчас речь обо мне?  Открой  глаза и включи уже голову!Ты глянь! Нет, ты посмотри! Скоро мы начнём мебель производить! Диван от Страхова, кастрюля от Страхова, сортир от… Где здесь ощущения? Где?! Ты, кроме отвращения, больше ничего не вызываешь! Торч с пидорскими манерами!!! Отец знал, что все этим закончится.

 Напряжение зашкаливало. Еще слово и между  двойняшками  начнут искриться молнии. Мне и Алику стоило бы спрятаться за диваном, дабы не попасть под раздачу.

 Потом я немного выпал из происходящего, так как порошок разошелся не на шутку. Эрекция путала мысли. Мне очень хотелось вытащить из словесной перепалки Алису. Ощутить каждой возбужденной клеткой её нежную кожу. Но как раскрутить такой манёвр, было непонятно. Алик тоже самое хотел провернуть с Максом. Это было заметно по жестикуляции, он хватал все, что попадало под руку, сжимая колени в попытке сдержать приятный зуд в паху.

• Я может что-то не вкурил, а мебель здесь причем?
• Да при том! Ты знаешь, кто самый ожидаемый гость на выставке? Посетители? Критики? Эксперты? Нет! Берт Хер Хренович – хозяин голландской фабрики светового оборудования! Хочет купить одну работу для конвейерного производства. Мучился, тужился и вот вам – именная лампочка! Думаю, что вся выставка не более, чем промо для одной работы.
• Какая еще нахер лампочка?
• Это она о «Камине Фридриха», – Макс доламывал коробку. – Один философ сунул руку в камин, чтобы убедить друзей в силе своей личности. Такой силе, которой даже огонь не помеха.
• Твой камин – подделка, даже тепла не даёт…
• Это про глупость – желание одних убеждать других. Зачем доказывать своё понимание, если ты ни хрена не понимаешь? Я, ты… любой может  дотронуться и остаться при своих.

– Дождёшься у меня – сдам в лечебницу. Зависнешь на двух книгах, «Руководстве по двенадцати шагам» и «Дневнике Алисы». Прочистишь свои мозги. Художник, сверхчеловек-недоделка!

 Макс подсоединил камин к сети, и холодная  иллюминация осветила темную часть студии, придав пространству синтетический  привкус. Белый плавно вытекал в голубой, голубой набирал концентрацию до фиолетового, и все уходило в темноту. Выглядело удивительно. Появилось странное желание пройти в неоновый тоннель, раствориться среди световых трубок под «Чистейший блюз»  Элвина Ли, познать легкость, расщепляя тело  на миллион частиц.

– Нужно сильное ощущение, –  Макс метался из угла в угол. – Что-то происходит за этими стенами. Ритм тысяч марширующих ног  сотрясает землю, выгоняя каждого из своей норы. О, это предчувствие перемен!  Я смогу достать еще ощущений, время есть!

    Потом Макс что-то рассказывал про социальную гильотину, которая рубит общество как колбасу. Даже показал нам модель. Казалось, художник приходит к выводам. По мимике можно было понять, что не к самым жизнеутверждающим. Необходимо было что-то сказать, но так, чтобы молнии снова не засверкали.

– Слушай, все таким простым кажется. Раньше выглядело достаточно заморочено, а теперь легко и просто. Давай уже вернись к нам, художник!

 Максу очень льстило, когда его называли художником, но в целях самосохранения пора было спускаться на землю. Отходняк может сильно тряхнуть тонкую натуру, да так что ни одно “за” не будет иметь веса. Часа не пройдет, когда мы не сможем разжать челюсти.
– Сложно сделать просто! Смысл всегда в простоте! Дать возможность людям самим прийти к определённым умозаключениям без объяснений и наводок.
– Алиса говорила – ты эту выставку долго готовил.

– Для упрощения пришлось приложить много сил и отрезать лишнее. Мне нравится усердно работать. Ты, наверное, в курсе простой формулы: чем больше вкладываешь, тем больше кайфа на выходе. Весьма эгоистично, но я так привык. Это самый чистый кайф. Но сейчас, честно, сомневаться начал. Сильно не доволен происходящим. Зачем я вообще затеял это? Все из-за тебя, змей-искуситель, – Макс погладил Алика по голове и поцеловал.

  – Почему сестру из проекта выкинул?

• Спроси у нее! Я лично её не отстранял, ей просто не интересно. Алиса любит только одно действие и не рассматривает другие формы.
  – А почему “СТУК”? Звучит не слишком претенциозно для современного искусства?

 Напряжение падало – Алиса вышла из разговора.  Со ступенек лестницы стеклянными глазами она молча наблюдала за нездоровым происходящим. Немногие понимают, как важно уметь в нужный момент заткнуться.
– Это звук! Постучи по дереву – будет “стук-стук”. Глухой короткий звук. Чаще всего он возникает при случайном столкновении двух предметов, один из которых легкий. Он движется в пространстве навстречу другому с не очень высокой скоростью. Я пытался рассуждать и фантазировать над поверхностными вопросами. Не самые глубокие размышления о некоторых вещах. В общем, легкий мысленный “СТУК”.

10

 Алиса смотрела на брата мокрыми глазами. Слёзы, которые заметил только я, катились по гладким щекам. Похоже она исчерпала свои часы кайфа, подступающая трезвость накрыла осознанием происходящего.

– О, срочно нужно выпить! Пойдем, пойдем. Водку с тоником, и лучше повторить дважды! – мои слова доходили до нее с трудом. Её транс был наполнен грустью. Это не вина таблеток, они только вскрыли. Долго прорастало нежное бессилие. 

 Мне нужна  компания. Меня еще держит и, судя по толщине последней полосы, это надолго. Слишком сложно находиться в храме истерики одному.

– Алик, бери ревущую, пойдем выпьем! Алиса, я поставлю песню для тебя! Сэндмен и Колли расскажут, что ты похожа на дождь. Думаю, театр одного актера сможет функционировать без зрителей.

 Художник таял в неоновых лучах, продолжая монолог. Максу  похер на происходящее, он в процессе, он говорил и слушал сам себя. Этого было достаточно. Мы втроем поднялись на второй этаж незамеченными.

 Между вторым и третьим стаканом к Алисе постучалась ностальгия. Может, «Морфин» подтолкнул к воспоминаниям?

– Алик, помнишь когда мы начинали? Ты помогал устроить «Слабость». Семь лет уже прошло. Парень вокруг тебя вился, такой темненький. Но ты тогда решил охмурить блондина, Макса.

  Я плавно покачивался  под плавную композицию. Теплый момент.

– Стоило бы тебя спросить? Тогда он казался идейным и романтичным, я и решил. Плюс Макс невероятно сексуален, когда болеет идеей. «Слабость» – лучшая работа. За всё время вы не проронили ни слезинки.

–  Альберт, ты же не дурак и всё понимаешь. Для него ваши сношения – эксперимент и очередная блажь.  Сколько дров наломали! Я тоже глупая – решила поиграть в мать.

    Вспомнил, что именно на этом перформансе я познакомился с Максом и Алисой. Меня затащила на “Слабость” однокурсница. После выставки трахаться она была не в настроении, видимо поймала свою слабость – нам пришлось пить и знакомиться с другими гостями. Мы сошлись в баре “Гастроном”, где мои будущие друзья небольшой компанией отмечали событие.

– Это когда вас посетители дырявили сигаретами? Пиздец, а не искусство, но смотрелось колоритней, чем все эти лампочки. Там были  боль и впечатления.

– Да, тогда я насчитал на двух телах пятьдесят восемь ожогов. Такое берет за живое.

– Хоть убей, но я не понимаю этого! Ради чего?

 Давайте, игнорируйте! Я так, налить, музыку поставить. Необходимо бороться с собой. Это не тот момент, когда стоит тянуть на себя  одеяло. Ясно, как день: Алик знает Алису дольше Макса и уважает не меньше. Вот и сейчас он обернулся к ней и заботливо взял за руку. Да так, что тонкая игла ревности кольнула меня под ребро.

     Их расслабил разговор, водка и блюз. Ненадолго. Спокойствие – явление временное. Ещё не успела закончится пятая композиция, а Алиса уже мутноватыми глазами выцепила с экрана телефона сегодняшнее число. Крик пронесся со второго на первый.

– Макс! Макс! Страхов ! Сегодня уже второе число!

 Сначала заблестели глаза в темноте лестничного пролета, а потом появился и сам художник. Казалось он смотрел на всё сразу, но на деле ни черта не видел. Он опять начал монотонно шептать себе под нос.

– Это не есть хорошо. Мы же обещали прийти. Как я мог забыть. Совсем уже плох. Альберт, налей водки,  – Макс снял рубашку и опрокинул стакан.

– Ты должен об этом помнить в первую очередь, – Алиса нервно втянула серый дым. – По сути, ты виноват. Странно, но по какой-то причине Кэмм хочет видеть именно тебя.

– Один я точно не поеду! Едут все, кроме Альберта. Вали! Домазывайся дома! Нужно разрулить ситуацию с Кэмм, если это вообще реально…

 Я ничего не понимал, только предчувствовал, что снова придется выбираться на улицу. Снимаясь, дальше мы только пили, с лёгкой надеждой на сон. Алисе повезло больше, она не маялась в ожидании трезвости, не наблюдала за нами и не собирала бисер раздражения в наших словах и внешности.

 Сценарии продолжения сами вырисовывались в голове, и ни один меня не устроил. Омут непонятных обстоятельств должен был когда-то закончиться. Наощупь реальность тёплая или слегка прохладная. В ней нет места симультанным психозам.

Утро, похожее на грязь, затаилось у дверей и за окнами.

• Садись, поешь. Омлет с рукколой, кофе?
• Спасибо, лучше пиво. Как спалось?
• Хорошо. Правда снилась всякая ерунда. Ты с нами?
• Ты уверена, что я там нужен? Может мне стоит остаться и поработать?
• Сам решай. Думаю, тебе нужно поддержать ссыкуна.

 Около шести втроем залезли в грязное такси. Макса трясло от похмелья, но больше от волнения. Художник признавал  вину, отягощая самочувствие. Волнение – сильнейшее чувство, оно  может пробиться абсолютно через любое состояние. Против него необходимо иметь дерьмовый характер, отсутствие инстинкта самосохранения и совести, а не ряд химических веществ, блуждающих в кровеносной системе. Если оно может достать тебя во сне, то опасней состояния и не придумать.  В больших дозах оно  сводит людей с ума.

– Так что мне ей сказать: “Я извиняюсь, что так вышло. Ты хороший человек, но обстоятельства сложились против”?

 Макса подогревала неизвестность, вдобавок таксист запрещал курить. Общее волнение разогнало его мысли до бреда.

– Дурак, ты себя слышишь?! – Алиса перешла на крик. – Это хорошо, что она увидит тебя в таком состоянии, даже говорить ничего не придется. Думаю, проникнется жалостью. Хотя выкидыш из-за нервного срыва – это очень печально. Если бы только знал, как я подставила лучшую подругу, познакомив её с идиотом-братцем! Не ублюдок ли ты?! Сам подумай. Твоя девушка беременеет, а ты, узнав это, заводишь мерзкую связь со своим менеджером. Она мне как сестра. Я бы тебя убила!

 Алиса резала по очевидному, злость расплескалась в салоне. У таксиста округлились глаза. Потерянное напряжение между двойняшками снова начало прорастать. Мои рыхлые мозги без сопротивления впитывали ядовитые смыслы.

 Город – лабиринт. Дома построены вплотную друг к другу. Возможно, поэтому многим сложно отсюда выбраться. Направлений мало, тупиков тысячи. Машина скользила по мосту прямо на каменный остров. Таксисту осталось найти нужный тупик и избавиться от нас. Снег, рваная материя пустоты, обильно засыпал следы от колес.

 Вечерний периметр двора был высвечен желтыми окнами. Мы стояли у парадного входа и ждали, пока Макс решится. Алиса вытирала слезы. Я до последнего упирался подниматься.

– Звони уже! Хватит прятаться!

– Нам обязательно подниматься? Может здесь подождем? Такая погода сказочная. Давай по набережной прогуляемся?

 Мои слова улетели в никуда. Не самая легкая ситуация. Зря я поехал, надо было напиться – выспался бы. Завтра новый день, серое утро, начало масштабного переезда выставки. Круговорот примитивных действий.

– Макс, хватит рефлексировать, набирай!

– Я же был за идею, – Макс мучительно добирал решимости. – Поиск новых форм всегда требует жертв, порой даже не своих.

  Писк нескольких кнопок домофона и три этажа монотонного бреда. Мы идем за Максом с дистанцией в один лестничный пролет. Этого достаточно, чтобы художник чувствовал отсутствие поддержки. Волнение  накрывает нас всё сильней и сильней, огромным черным вороном громоздится на плече Макса, его спина горбится с каждой ступенькой. Щелчок открывающегося замка словно  выстрел.

11

   “Камилла, я хорошо тебя помню. Познакомила нас Алиса, ты работала в «Старом Знакомом», каждый четверг, пятницу и субботу к твоей стойке, как на исповедь. Нежное тело изрядно потрепали опиаты, но в глазах ещё есть желание, даже проблески понимания”.

    Переминаясь с ноги на ногу, Макс все же наскреб смелости смотреть Кэмм в глаза.

– Я сожалею, не знаю как оправдаться. Да и нужно ли? Если сможешь простить, буду благодарен.

     Отыграл сцену так себе. Довольно скупо для конфликта такого масштаба. Слова  проскрипели без раскаянья, зато весьма искренне. Никаких слез и пощёчин, никакой пошлости. Суховатый кантри от обнюханного художника стоимостью в жизнь ребёнка.

– Мне придётся быть в порядке. Ты всё ещё важен для меня. Ты, запутанный ублюдок, многим делаешь больно. Знаю, что неосознанно. Я волнуюсь за тебя, но свое дерьмо неси сам.

  В ответ такая же сухость. Ни одного восклицательного знака. Разговор двух дронов. Живое либо уже угасло в них, либо тщательно спряталось в глубине скафандров.

     Но среди нас, оказывается, есть и живые. Алиса вырулила акт.

– Кэмм, дорогая Кэмм. Я к тебе завтра заеду, он же никакой! Ты слаба еще, сегодня отдыхай!

     “Объятия на прощание было шикарным послесловием, банально, но сработало! Может и стоило бы зареветь, но горло ссохлось. Бутылка холодного  пива в приоритете.”

– Горин, завали уже! – Макс сорвался, можно даже сказать ожил.

 По правде, я и не думал, что рассуждаю вслух. Иногда комментарии вырываются дальше моей черепной коробки.

 Я спустился вниз. Двор продолжал закапываться в снег. Темнота хапнула кусок от луны и легла сытым брюхом на город.

 Одиночество просочилось из глаз, а вместе с ним и глупая жалость к себе: незаметно смахиваю слезы рукавом, ибо это слабость. Я по-прежнему один на этой мёртвой площадке, прожигаю сигаретным угольком  задницу вечера!

    – Шлюха дырявая! Значит, ты так со мной?!

   В окне на первом этаже зажегся свет. Тонкая фигура появилась за желтой занавеской и закурила в открытую форточку. Через минуту появившееся из ниоткуда тучное тело одним движением размазало женский силуэт лицом по стеклу.

      О, это прекрасное бремя любви. Сначала взлетаешь и доверяешь, после в падении пытаешься зацепиться за прожитое, в итоге ползешь со своей правдой, в глухоте размахивая руками, отстаивая себя. Все же семейная жизнь – это горбатый путь с бытовыми драмами.

          Домофон запищал, и из парадной вышла Алиса, а за ней  Макс, похоже лица они оставили на лестничной площадке. Из окна послышалось: «Тварь! Да ты просто …!» Что-то с грохотом упало.            – Надеюсь, это топор, но вероятней всего – кастрюля.

– Такси сейчас подъедет. Что там происходит?

– Бытовой перформанс «Ревность».

 Мы прыгнули в машину и воцарилось молчание. Минут пятнадцать Макс рассматривал икону на передней панели. Алиса набирала сообщения, скорей всего Кэмм. Я же все больше и больше ощущал себя дерьмом, прилипшим к подошве никчемного художника.

   Чёрный глянец канала растворял снег. Думаю, всё происходящее казалось непонятным сном не только мне. Повисла многотонная вязкая тишина. Мы молчали в  муторной тесноте, и казалось, даже моего опустошения не хватит, чтобы впитать её до конца маршрута.

   – Остановите у канала, за перекрестком.

 – Ты куда? Неважно, я с тобой! – Макс прочувствовал происходящее.

 – Валите куда хотите! Я отдыхать.

 Такси с Алисой двинулось дальше. Фигуры в пальто стали двумя орбитами, вокруг которых кружились снежные хлопья. Мне казалось логичным в данной ситуации взять паузу.

– Сегодня в «Модном» будет концерт. Не вижу ни одной причины туда не пойти. И пожалуйста, давай не будем обсуждать эту ситуацию, выставку, Альберта и прочее.

    Макс улыбнулся. Он лучше любого знает, как уживаться с кучей наболевших проблем. На этом строится его реальность. Лучше всего положить на всё, поэтому мое предложение вызвало у художника самую одобрительную улыбку, которую он мог из себя выдавить.

 Бессмысленный постмефедроновый монолог сопровождал нас всю дорогу до клуба.

   – Свобода – главный враг прогресса. Возможно, художники, режиссеры, поэты, музыканты являются камнем преткновения гармоничного будущего на пути основной рациональной массы. Я думаю, однажды среди них найдется сильный выдвиженец. Ему хватит духу собрать нас вместе и дать контрольный залп. Мне кажется это уже происходит, скоро кулаки начнут отбивать ритм по нашим дверям. Улицы городов покроются кирзовой пылью. А нам даже не предложат  на прощание ни белой полосы, ни рюмки водки. Всех одним строем – в поле. Очередной проект скотобазы. Тела покроются пеплом наших размышлений.

  Стоило исключить из вечерней программы параноидальный бред, но я слишком поздно до этого додумался. Макс набрал разгон.

– Горка, но мир же ёбнулся! Людей одинаково не заботят стреляющие друг в друга школьники, ни зловония из сети, ни трахающиеся дети, ни взрывы каждую неделю. Ты должен понимать, ты же не слепой!

12

  Народ топчется и курит, «Модный» битком. На входе разрисованный охранник улыбкой пропускает Макса, тот показывает пальцем на меня. Игнорируя гардероб, пролетаем в самый желудок клуба.

 Вокалист, похожий на древнегреческого бога, разрывал пространство перегруженными мониторами. В воздухе смешались пот, сигаретный дым, пыль, звук. Несколько сотен человек принимали со сцены рассыпающиеся импульсы и проводили вибрации в пол. Если бы концерт шёл сутки, то «Модный» рассыпался как карточный домик. Вероятней поэтому выступления длятся несколько часов.

 Пора начать что-то менять! Единственное сейчас в моих силах, смена баланса жидкостей в организме.

– Джин. Два!

 При таком напоре звука только идиот останется трезвым. Так уж сложилось: гитара в умелых руках может развести вас не только на несколько стопок, но даже на убийство.

– Ты догон с собой не прихватил? Есть ощущения несоответствия наших рож с происходящим, – Макс один из тех кто плохо понимает алкоголь, для него он сравним с сиропом от кашля. Это единственный фактор, который может подорвать к нему доверие.

– Я до последнего надеюсь что мы вскоре вернемся домой.

– Ты же сам предложил сюда пойти! Думал – выпьешь немного водки и прильнешь к сиськам моей сестры. Трахнешься и заснёшь! – Максу приходилось орать – окружающие на баре улыбались.

– Лукавить смысла нет, ты все понимаешь! Но я уже начинаю жалеть, что взял тебя с собой. Тебе не составит труда найти “шустрого” в клубе. Я уловил несколько взглядов, похоже люди тебя знают.

 Пот лился по барной стойке, смешиваясь с выпивкой, бас гнал его легкими серебристыми волнами. На минуту звук затих.

– Ещё два.

Третья стопка дала прилив теплоты из желудка всему организму. Четвертая пролетела мимо горла, вызывая рвотный рефлекс. Но не с такой силой, чтобы навалять прямо под стойку.

 – Давай разойдемся, после концерта встретимся. Пойду осмотрюсь, вдруг найду знакомых.

 – Макс! Первая здравая мысль за вечер!

          Когда семь струн дернулись с мёртвой точки, людская масса рванулась снова. Хотя не хочется тишину считать мертвой точкой. Новая волна звука рухнула на головы. Месиво из человеческих тел в центре клуба начинало напоминать первобытный обряд, участники которого передавали энергию через пот. Женские глаза выражали экстаз. Ещё стакан, и я решусь принять в этом участие.

         – Обратный отсчёт, две, одна!

 Мыслей нет, нет образов. Только происходящее. Пытаясь протиснуться в центр, надо преодолеть только первый ряд, и толпа засосет тебя подобно воронке. Уже через минуту оказываешься в центре танцпола. Я попал! Наковальня – скрипучий пол, молот – мелодичный град ударных.

 Бас, вокал и безумие. Такое впечатляет. Звук, который достали из пустоты! Он появился из ниоткуда, за полтора часа вскипятил пространство, выпотрошил желающих и ушел в никуда.

 Ноги засасывают вибрации. Движения забирают. Мой пот впитывают окружающие,   а я в свою очередь – их. Иррационально складывается новый динамичный организм. Музыка прокатывается по общей массе, от близстоящих к сцене до цепляющихся за барную стойку.

   Макс выдернул меня, с лихорадочной поспешностью подобравшись сзади. Крикнул в ухо: «Есть заряд, пошли!»  Из туалетной кабинки вышел красномордый юнец во фланелевой рубашке. На его джинсах  красовались свежие пятна рвоты. Смачно плюнул на черную стену и поманил нас рукой. Я дёрнул соседнюю дверь, но там было закрыто – бежать некуда.

 – Не находите, что тесновато?! – легко было задохнуться от запаха пота и мочи. – Может, поочередно? Готов уступить.

– Гера, – парень протянул мне руку. Не принять было бы хамовато, раз решили разделить несколько полос. – Не, по очереди – не вариант. Охранники здесь излишне шабутные. Засекут – вышвырнут!

– Горка, не будь целкой! – Макс суетился в предвкушении.  

– Да ладно – Горка? Это типа фамилия такая или прозвище? Я тут как раз щедрую горку насыпаю …

    Я бы с радостью покинул сортирный паноптикум. Просто встал бы и вышел – минус один урод. Предварительно от души раздав борову  по яйцам.

– Да ты остряк! Давай насыпай уже! Еще минуту и я блевану. Запах – жуть!

– Я, кстати, так и сделал! Водка тут походу паленка!

 Макс, чтобы сэкономить пространство, залез на  унитаз. В позе орла сделал несколько  вдохов.

– Спасибо, Гера, выручил! Передавай Альберту привет! Хотя, нет! Вообще не говори, что нас видел. Сам знаешь, роза может обидеться.

    Я разок шмыгнул носом, а Геру, похоже, понесло – он снова полез в носок за пакетом. Думал, что мне показалось, но нет. Будь Алик моложе на восемь лет и весил бы на тридцать килограммов больше, с Герой они могли быть двойняшками.

– Так ты брат Алика? Твою мать, ещё один Трёхин!

– Типа того, есть у меня браток-пидорок! Только я нормальный, ничего такого не думай! Макс, так как там Кэм? Говорят, это ты её на медленный спустил.

 На минуту показалось, художник сейчас вспыхнет, но тут Макс увидел что-то необычное в затертой двери. Голубая краска вся в разводах и трещинах от времени, чистящих средств и пренебрежительной эксплуатации. Он что-то бормотал про градиент и оттенок, потом шептал матом. Я недооценил грязь – Макса забрало быстро.

– Захлопнись! Не твое собачье дело!

– Ещё говорят, киндера она потеряла? Вроде девочку! – Толстый не унимался. Язык распустился, а так как мы катились по одной дорожке, то заткнуть его уже никто не мог. – Лиза, да! Вроде твою дочь Кэм хотела Лизой назвать.

– Кто говорит?! – Макс взорвался.

– Старик, ты не заводись. Я знаю многое, думаю тебе кто-то что-то не договаривает. После выкидыша она пришла к Алику разбираться. Как пришла? Приползла вмазанная, морду ему расцарапала, орала: “Лиза, Лиза, дочка”. Честно скажу, на происходящее я смотрел через дверной глазок. Кинчик так себе.

 Я поймал Макса, когда его кулак почти оказался в пасти неугомонного толстяка. Мне до усрачки хотелось, чтобы Гера продолжал. Вечер сближения художника и реальности.  Покровы сорваны, и он впервые смотрит на себя, как на говно. Это прекрасный момент.

 – Тебе, может, покурить?! Я рассказываю о событиях минувших дней. Мать твою, ты должен знать правду! Все в курсе, только ты один… – Гера  был заряжен по полной. Сложно сказать, к кому он обращался, так как пялился на стену прямо сквозь меня. – Так на чём я закончил? Макс? Горин? А, вспомнил! Да, скандал был. Через час неотложка забрала её с третьего этажа. Вмазалась на площадке и “гуд бай”. Ты не подумай, я  лишнего жира не нагоняю. Я же сам вызвал скорую.

   Резкий хруст, дверь к чертям. Огромный охранник, который махалМаксу рукой, теперь смотрел на нас, словно учитель на школьников, курящих в туалете. Странно, но чувствовал я себя примерно так же.

    Нам пришлось выйти и вернуться в зал. Дикая машина на сцене продолжала громыхать. Cтены клуба тряслись. Гера слился, воздух стал легче. “Заварить и не хлебать” – кредо мудаков.

 – Джин! Два!

    Не самые приятные подробности вскрылись. Что делать с этим я не понимал, Макс тем более.  Стоило заставить себя дослушать концерт, так как эмоциональный фон вышел из строя, напиться и свалить. Макс завел старую пластинку:

– Я же художник… смысл в каждой детали… ощущений им не хватает… может, стоить мозгами шевелить иногда… будут вам такие ощущения! Как Вагнер… симфония пробьет, да так что обосретесь… Ощущения!… Я живей вас…

 Мне и пустому стакану было наплевать. Макс умудрился, даже сквозь грохот музыки, затрахать мои уши своим бредом.

– Эй, налей! Джин! Два!

  Пора было менять локацию. Тут либо пан, либо проебался. Шум и алкоголь вытесняли эмоции. Мысли крутились об Алисе, одеяле и меланхоличном джазе.

  Выпивка не заставила себя ждать, грузом повиснув на веках. Гера снова появился, похоже сегодня он не смываем. Его добрая улыбка раздражала. Почему-то все ответственные пухляки улыбаются так, словно демонстрируя свои старания.

– Поехали! Я нашел на Озёрной. Выбор, как в долбаном супермаркете!

– Без меня! Достаточно впечатлений за день.

 Мы вышли из клуба, Макс и Гера сели в такси. Я двинул в сторону канала. Снег продолжал вырываться из пустоты. Пьяные тени шли группами в направления «Модного». Мойка раскинулась черной глянцевой жижей между двух берегов. На набережной, возле дворца, мне поплохело  и вывернуло в воду.

13

      Долгие блуждания вымотали в край. Часовая стрелка подходила к четырем. Минут двадцать я просидел во дворе, куря и следя за черными окнами, с легкой надеждой на то, что хотя бы в одном окне Страховых появится свет.

 Ощущение ускоренной реальности порождало во мне беспокойство. Следующая стадия – тоска и, снова жалость к себе.  Художник сгнил, как и его концептуализм. Он проиграл, и его тоже жаль.

– Привет, ты где? – плачущий голос в трубке.

Дерьмовое действие дает такие же последствия.

–  Загораю на лавке во дворе. Я думал ты спишь – света в окнах нет. Что-то случилось?

– Зайди, я не знаю что делать. Кого в таких случаях вызывают… – Алиса говорила подавленно, глотая слезы. Я чувствовал ее страх через трубку.

 В этот момент черный миниатюрный итальянец разрезал холодным светом темноту двора. Алик выбежал босиком, не погасив фар.

– Доигрались, блять!

 В ледяной студии Алиса сидела на полу, сжимая в ладонях липкое полотенце.К мокрым щекам прилипли волосы, нижняя губа была разбита. Хватило нескольких шагов осознать, насколько она чиста и красива. Кровь капала, выращивая на кафеле алые ягоды. Подозреваю, что смысл  боли очищать нас.

– Да не ко мне! – резко сорвалась Алиса.

 Поначалу мы не заметили Макса, сидящего в трёхмерном камине, словно в кресле. Половина подсветки слабо выдавала холодную иллюминацию, вторая часть была разбита.

– Внимание! Внимание! Художник отключен от нашей действительности. Просьба экспонат руками не трогать! – шутка прошла мимо.

– Горин, тебе весело?

      Я поднял Алису, усадил на диван и начал осматривать руку. Меня захлестнула волна нежности, печальной, но чистой. Ее беззащитность и слезы  выбили меня из седла. Ни я, и никто другой не мог уберечь ее от этого хаоса.  Вина вцепилась в горло. Сдавливая аорту, эта сука вывела на такой дефицит внимания, что в следующий момент я был готов, рыдая, душить присутствующих и сдерживал себя из последних сил, чтобы не поцеловать Алису.

     Альберт молча курил. Лицо его выражало вязкий мыслительный процесс. Мне кажется, он не мог признать очевидного. Действительность такова: пять утра, пятница, выставка не готова.  Художник, слегка выражаясь, тоже не готов. Приглашения отправлены и пресс-релизы давно в тираже. Лампочка, ради которой едет голландец, раскурочена. Деньги на организацию потрачены.

– Веселитесь?! Я думал, у нас сроки – меня начали переполнять теплые эмоции. Странно, но я почувствовал душевный подъём в этом упадке. Очевидно, выгонять троих из транса разной глубины придется мне и почему-то я был уверен, что  знаю, как исправить ситуацию.

– Это Макс тебя так? – выдавил Алик, не отводя взгляда от камина.

– Что?! Нет, конечно, нет! Я немного выпила и уже засыпала, слышу – грохот внизу. Думаю, нагулялись. Начала спускаться, поскользнулась, света же нет. Вот и навернулась, прямо на стакан рукой и губой об пол. Он бы не никогда не посмел…

   На кухне нашлись бинт, перекись, йод, водка. В своей сумке наковырял  полграмма розового на чёрный день. Пришлось разлить три стакана, в один растолкать анксиолитик, в другой – шустрого четверть грамма и добавить апельсинового сока. Лекарства подобного рода плохо взаимодействуют со спиртом. Поэтому старшим сок, младшим водку.  Одной нужно хорошо выспаться, а другим видимо придется сутки  поработать. Даст бог, никто сегодня не умрет.

 – Красивая, ты спать. Сильно перенервничала, нужно отдохнуть.  Мы здесь  разгребём. Макс очнется, разбужу, – Алисе трудно было сопротивляться моим словам, веки медленно опускались и без таблеток, но с ними надежнее. – Я тебя положу наверху, мы все исправим. Братца твоего тоже починим. Суббота ответственный день, будем «СТУК» открывать. Выпей до конца, и доверься.

 Я положил Алису в постель. Нюхнул для бодрости, дождался нежное посапывание, и засучив рукава,  отправился разгребать.  Оказалось,  Алик тоже весьма романтично прислушивается к дыханию Макса.

– Ему, без сомнения, удобно, но думаю, Макса пора  вытащить из камина. Так мы сможем оценить ущерб!

– Давай его на диван перенесем. Как-то слегка разогнало! Мне кажется, камин мы сможем восстановить. У меня есть знакомый, который готовил свет для одного экспериментального театра. Парень с руками, очень способный…

– Я тебя понял. Давай меньше слов, а больше  действий. Прет тебя сейчас от шустрого, – я знал этого неонового мальчика. Алик любил присматриваться к его заднице.

– Ты же как лучше хочешь! Нам ведь сегодня потрудиться придется. Я вот думаю, что мы всё решим. Макс же – он как ребёнок! Знаешь, и обидеться хочется, но понимаешь… У нас с тобой напряжение в общении…

– Да мне насрать! Бери за ноги!

 Отсутствие сна берёт своё. Бодрость есть, но мозги и руки трясутся. Алик не виноват, а если виноват, то меньше всех. Да, и в данной ситуации кофе бы не помогло. Это не Макс ребёнок и не я, а Альберт ребенок, пытающийся строить из себя папашу, а Алиса – мамашу. Долго, неоправданно долго опекали засранца. Теперь получайте!

• Я не должен был срываться. У нас реально много дел! Если мы сейчас на блаблабла подсядем, то нихера не сделаем!

 Алик смотрел на меня глазами побитой собаки. Но мои трезвые слова вроде как начали работать. Душевный подъем спал Мы перетащили Макса на диван.

– Алик,  ты рулить можешь? Отлично! Ты берешь этот фонарь и везешь к своему талантливому мастеру! Я делаю промывание желудка. Ты возвращаешься. Вызываем фургон и перевозим выставку. План действий ясен?

– Кому промывание?

– Не тупи! Мне только промывание мозгов уже поможет. Ты главное за рулем не параной. Наберёшь меня, как с фонарем разберешься.

        Я остался один и ноябрьское утро обрушилось на меня серостью и тишиной. Ещё минуту назад я был уверен, что играет какая-то музыка, оказалось — иллюзия.  Только редкие машины размазывали грязный снег по асфальту.   Пальто художника помогало мне согреться. В карманах нашлись два матраса нейролептиков, оба полностью пусты. Круглосуточный аптекарь наградил меня  брезгливым пренебрежением, но выслушал.

 – Зонд, воду для инъекций, два инсулиновых шприца и леденцы без сахара.

 – Сынок, кто-то умер?

 – Еще нет.

 На обратном пути я неожиданно выпал из времени, а когда пришел в себя – испугался. Возможно прошел час или два, а это может быть слишком долго. Моя рефлексия могла стоить художнику жизни.  Чаша самоуверенности пошатнулась в сторону паранойи, и я побежал.         

 В голове продолжал крутиться мертвый образ пустого острова, удрать с которого не представлялось возможным. Рабочие тени потянулись к  метро. Постепенно отделяя души от тел, их медленно засасывало, всех без исключения. Так, подобно смолам в легких, глубоко оседал день за днём.

14

    Макс валялся на диване. Вокруг бардак и никаких признаков нормальности. Первым делом я сделал раствор из оставшегося порошка. Кольнул себя на пробу, оказалось терпимо. Обождал минут десять. Потом уколом расшевелил сердце художника, чувствуя, как постепенно нарастает пульс, и засунул резиновую трубку ему в глотку. Когда услышал глухое кряхтение, начал заливать воду.

 Художника вырвало  на моё плечо. Минуты через три открылись глаза, какое-то время он смотрел с недоумением. Я обнял страдальца. Слёзы перемешивались с рвотой в уголках тонких губ.

– Ну всё, всё. Надеюсь, на этом твой поиск ощущений закончится.

  Надо было разбудить Алису, но я не сделал этого. Хорошо, что Алик решил вопрос с лампочкой. Мне не  придется слушать сентиментальный вой о потерянной возможности.

– Тебе  пить чай и лежать под одеялом, мастурбация только плюсом будет.

 Я начал перетаскивать коробки к выходу, выдавливая из себя остатки сил и похмелья.

– Ты куда?

– Сейчас машина приедет. Сегодня всё барахло перевезём и расставим. Завтра все мелочи сам подкорректируешь. А сейчас ленись, завтра будет моя очередь.

  Алиса спустилась, села на нижнюю ступеньку, и начала исподлобья наблюдать, почему-то за мной.Макс в недоумении смотрел на сестру. Та  знает, на что давить. Милая, с разбитой губой, с черными подтеками  туши, неожиданно схватила веник и начала сметать с пола стекло, окурки и бумагу. Макс напрягся, это было заметно по его выгнутой спине. Алиса игнорировала братца, оставляя за собой право на последнее слово. Художник глотал саспенс с каждым ее движением. Ничего особого, очередной урок за очередную ошибку.

 В студию забежал Алик, и кинулся  Максу на шею, тем самым разрушив воспитательный процесс.

– Как ты? Что вообще произошло?

– Ощущения искал. Алик, хватит! Отстань! – интонация сцены изменилась. Макс начал сбивчиво объясняться. – Я знаю, вы были напуганы. Алиса, извини меня, Алик, и ты. Перебрал с кислотой, захотел сняться. Вышел неслабый микс. В мыслях не было так куролесить. Просто… на моменте мне показалось… не важно, – Макс умолк. В его глазах повисла неопределенность, то ли от понимания, то ли от сожаления.

     Пока трое обнимались, ругались и объяснялись, я решил начать погрузку с тяжелой пластмассовой ерунды, из которой торчало огромное лезвие.

– Это гильотина, – пояснил Макс, выглядывая птенцом  из-за сестринского плеча, –  рубящая колбасу, подобно общественной мясорезке. Дешёвая метафора. Простенько, но с замыслом.

– Не хочу тебя расстраивать, но это плагиат. В одном фильме было подобное. Там дети маршем шагают в мясорубку.

– От туда и взято, но не забывай, гильотина – дело сугубо индивидуальное. Смысл всей этой суеты задать, повторить миллион очевидных вопросов и не дать ни единого ответа.

– Облегчили выживание!

 От его подачки внимания коробки легче не становились и  сил особо не прибавлялось. Плавно в кузов перемещались упакованные  серебристые колбы и прочая бутафория. День суеты во благо искусства с грузчиками и Аликом.

                                                        15

 Целый день я с Аликом заполнял пустоту выставочного пространства, как долбанный Тай Пеннингтон со своей сворой.   Что-то вешалось, что-то расставлялось. Трое разнорабочих, которых привел Алик, не совсем понимали смысл задуманных работ. Не задавая лишних вопрос, они внимательно смотрели за руками Алика и покорно выполняли требования. Алик же получал удовольствие, от от чувства контроля над ситуацией. Последним привезли “Камин Фридриха”, мы искренне обрадовались восстановленному корпусу и подсветки. Я даже проникся этим объемным свечением с мягким переливанием цветов.

 К вечеру мы добрались до кухни. Когда вся злость и буря эмоций оседают, приходит время чаепития.  До начала «СТУКа» оставались считанные часы. Алик хлебал травяную отраву в две глотки. Макс тихонько посасывал и молчал. За него все было сделано. Завтра он вернётся, и цирк откроет свои двери.

 Я повел художника на прогулку во двор перед сном. За день он окреп и мог самостоятельно функционировать, но Алиса настаивала на сопровождении. Макс рассказал мне любопытную историю.

 Макс смотрел со стороны, как камера наблюдения или дух, не имея прямой связи и причастности к событиям. Происходящее напоминало сон,  но по факту совсем хуевое кино, которое даже не выключить при желании.

  Ветер нес художника по длинному тоннелю, было темно. Макс не был живым, но все равно ощущал легкие потоки воздуха. Так он плыл некоторое время, пока не включился сигнал тревоги. Пространство запульсировало красным, и стены затряслись от нарастающего грохота. Тоннель стал походить на бункер во время авиационной атаки. Вдали вспыхнуло белое сияние.  Порыв ветра усилился, и Макса понесло на бешеной скорости, швыряя по стенам. Терпеть вскоре стало невыносимо, художник сгорал, наращивая боль, но кричать или отключится не мог. Казалось, стены тоннеля обгладывают его до костей. Сердце, которого не было, давно бы уже разорвалось, но Макс вынужденно впитывал агонию. Сияние приближалось, затапливая тоннель белым плотным дымом. Макс  не понял в какой момент остановился, он начал воспринимать происходящее только когда подул ледяной ветер, облегчая боль.

      Остатки дыма рассеялись, перед ним появилась красная сцена, как в ток-шоу прямиком с “первого адского”.  Под режиссурой Линча, только на этот раз он вместо трансцендентальной медитации глубоко погрузился в употребление спидбола. Распятое на стене голое тело больше походило  на куклу, чем на сестру. Руки и ноги Алисы, замотанные проводами, посинели, кожа приобрела восковой оттенок. Чёрная удавка крепко врезалась в хрупкую шею, чуть приоткрытые веки скрывали серые радужки закатившихся глаз.Вопреки очевидному  Макс ощущал, что сестра еще жива.

 Зазвучала мелодия в духе Кристофера Бека, такая легкая и ненавязчивая, словно из рождественской сказки.  Под нее медленно, слегка шатаясь, на сцену поднималась бескожая тварь в белом костюме. Его тело совсем недавно освежевали, причем очень грубо, – кровь сгустками переливалась на волокнах мышц, а бордовые разводы еще не успели запечься на мраморных костях. Макс видел живой анатомический манекен, приближающийся к сестре. 

  Погас свет, только один прожектор фокусировал внимание на  угасающей девушке.  Ублюдок дополз до желтой стены. Художник пытался прочитать его намерения хотя бы по глазам, но их не было. Вместо них два кратера  в черепе. Бескожий начал разматывать провода на ее хрупких ногах, прислонясь носом, точнее дыркой в черепе к коленной чашечке Алисы. Медленно, в поисках влагалища, начал подниматься вверх, подобно псу-ищейке, оставляя красный липкий след на коже.

 Уткнувшись черепом в лоно, нежить поднялась и раздвинула стройные ноги Алисы в разные стороны, приподнимая их, будто взвешивая. Из последних сил Макс беззвучно рвал голосовые связки: «Сука, отпусти! Элис, моя Элис!»

 Правой рукой ублюдок демонстративно выстегнул ремень, левой вцепился Алисе в горло с такой силой, что ее бледное лицо стало багроветь. Сначала в неё вошли пальцы правой руки, потом член, точнее окровавленный рваный обрубок с хрящом. Нагло, с уверенностью и пренебрежением, он втирался в девичью  плоть. Алиса дергалась бездушной куклой. Чем дальше, тем ублюдок вел себя агрессивней. Гема сочилась по волокнам мышц, его тело выворачивало кровавой мокротой. Белый костюм, вначале сияющий неестественной чистотой, стал бордовым и липким.

 Художник не мог этого прекратить, он ничего не мог: ни заорать, ни зареветь, ни убежать, – поэтому терпел. Это продолжалось почти вечность. Как только Макс остыл, и буря эмоций осела – то ли от привычки, то ли от усталости – тварь осыпалась кучей мяса к ногам Алисы. Зеленый занавес.

16

     Поднявшись наверх, я оставил всю компанию в студии. Пусть разбираются. Объяснения не для меня. Ведь слёзы сестры очевидны, они подобно материнским, их не удержать. Похоже, единственное что нас объединяет, это вода. Именно она пытается покинуть нас в любом случае.

      Город проснулся, а я всё ещё не мог заснуть, необъяснимые волны заставляли бодрствовать. Ноги вели меня к кровати, где Алиса скручивала гашиш в табачную бумагу, из-за ногтей весьма неуклюже. 

– Есть наметки на будущее? – она интересовалась только ради вежливости. В ее голове витало много разных мыслей. И ни единой обо мне. И я мог ее понять.

– Закончу образование, думаю, год я выдержу. А у тебя есть планы?

– Для начала «постучим», нужно выкрутить ситуацию в правильное русло. На данном моменте затея с выставкой смердит провалом. Честно, я не хочу чтобы ты был на открытии. Не придавай этому сильного значения! Ведь в конце расстаются все, но не навсегда.

      Впервые она поцеловала меня честно, без необходимости и благодарности. Такой поцелуй чаще всего предполагает красивое продолжение, но не в этот раз. Мы раскурились. Я обнял её и сразу выпал в сон. Очевидно, я завтра уеду без прощальной близости, но внутренний наблюдатель аргументированно внушал мне о награде, которую я заслужил.

        Макс предлагал поработать на выставке, но это не мои игрушки. Я его не вводил в курс нашего с Алисой разговора, просто иронично процитировал Скарлетт О’Хара: «Завтра будет совсем другой день!»

  Проснулся один. Двойняшки испарились. Выставка готова, художник в порядке. Любой интерес убивает подготовка, с выставкой та же ситуация. Всегда найдётся тот, кто завалит кучей мусора очевидное. В лучшем случае на выходе шум.

       Мне хотелось забрать Алису с собой. Но куда? В очередной коммунальный парадайс? Она всё равно не поедет. Почему у нее должно возникнуть желание со мной куда-то сорваться? Я ей толком ничего не сказал, даже не пытался. Ей здесь еще разгребать и разгребать, брату так нужна ее опека. Дурацкое заблуждение, что произошедшее что-то могло значить. Да и было ли что-то важное?

   Непростая выдалась неделя. Я просто выйду через дверь без пошлых записок и суеты. Для ключей всегда найдётся почтовый ящик. До вокзала двадцать минут пешком. Время не спеша пройтись  и подумать о прошедшем,  о родителях, о жизни, которую еще наверное предстоит прожить.

СИНТЕЗ

17

  У вас может сложиться впечатление, что я – старик, уставший от воспоминаний. Увы, это не так. На самом деле,  мне еще нет тридцати. Чувство давности, которое возникает, связано всего лишь с моим желанием реже вспоминать то время, думая о нем, как о пройденном испытании.

  Давайте считать началом истории первые осенние морозы прошлого года. На тот момент я был ещё весьма терпелив и понятлив. Именно так, как этого требовал клуб выздоравливающих. Скажу честно, помочь в таком месте могут только наивному глупцу, а таких здесь достаточно. Лучше поверить на слово, это не стоит проверять на своей шкуре.

        С первого дня реабилитации стало ясно, что нужно держать дистанцию между мной и лицемерами в белых халатах.Я не сволочь, которая своей непробиваемостью будет нарочно ударять по самооценке врачей. Моей целью не было усомнить их в  профнепригодности. Мне просто нужно, чтобы все отвалили.  Поэтому я регулярно подкидывал им кости доверия, как голодным псам, жаждущим откровений. Это выглядело так: я сам обращался к ним с глупыми вопросами, якобы желая получить помощь. Вместо насущных проблем, спрашивал всякую чушь: “Что делать, если не спится? К чему снятся розы? Сколько раз стоит заниматься мастурбацией?”

       Однажды я имел неосторожность задать честный вопрос. В итоге получил кучу терминов из  раздела психологии. Я обогатил свой словарный запас, но вразумительного ответа не дождался. Пришлось отвечать самому себе. Необходимость в дистанции стала очевидна. Но если ты ее нарушаешь, сразу подсаживаешься на постоянный дозняк психологической сомы. А значит, переходишь в  вечный диалог с врачами, или, по их мнению, тебе подобными.

   Мир, который остался за  забором, свернули в кулек и подожгли. Кругом враги и провокация! Смотри, не наступи на мину!  Им не составит труда переписать писклявый голосок внутри тебя, поставив под сомнения твои убеждения. Тут уже не отвертишься.

    Начнешь бегать за ними похлеще, чем за барыгой. Безвольно сам выложишь свое грязное бельё на стол и проникнешься вкусом его обсуждения. Пока они рядом – все под контролем и волноваться  рано, пока они это дерьмо называют «выздоровление». Хуже станет позже, как только в голове зазвенит струна сомнения. Именно она в итоге приведёт тебя к попытке стать независимым. Отличный знак, но страшно осознание, что путь к самостоятельности проложен одиночеством и  глухотой. Врачи считают, что это “срыв”. А в действительности?

18

        Мутило меня тогда сильно, а её неугомонности не было предела. Перла паровозом вперед, задавая какие-то вопросы и сама на них отвечая.

• Зачем тебе эти таблетки? Ты  болен? Так напиваться было обязательно? Ну что ты молчишь?

 Мне нечего ей сказать. В голове только один вопрос: «Не вывернет ли меня на этой лестнице?» Я сосредоточен на равновесии, хотя постоянно его теряю. Лиза, чёртов нлп-снайпер, бьёт своим раздражающим голоском прямо в висок. Похоже, живым я ей не нужен.

  Опять осень переходящая в зиму. Каменный дом на задворках коттеджного поселка, там где Нева набирает силу. На первом этаже в окнах желтый свет. Десяток нетрезвых голосов бурлит в бессмысленной дискуссии.  Одна девчонка с упорством тащит приятеля в гостевую спальню по винтовой деревянной лестнице. В уютную комнату с большим окном, с кроватью и аккуратным бельевым комодом. Здесь нет стола, стульев и кресел для задушевных бесед. Вся обстановка намекает на простую инструкцию – зайти, раздеться и лечь.   

 Пьяным подняться по лестнице тот ещё альпинизм. Мало разницы между тобой с багажом разбитых мыслей, пытающимся взобраться на второй этаж, и альпинистом, покоряющим Эверест. Одна цель – отдохнуть, перевести дыхание и продолжить путь. Синдромы горной болезни – головокружение, тошнота, потемнение в глазах. С каждой ступенькой твердости в ногах меньше и меньше.  Лиза, подобно носильщику с тяжёлым чемоданом, усердно тащит меня наверх. Когда не знаешь, чего хочешь, чаще всего требуешь к себе внимания. Порой это играет против тебя. Я знаю, что ей нужно, отлично помню все обещания и намеки.

  Мы завалились в тёмную комнату. Отсутствие света амортизирует головную боль и раздражение. Как только я рухнул на кровать, Лиза побежала вниз. Долго  не доходило, по какой причине я сюда попал. Есть ощущение праздника, но чьего? Зачем мы здесь собрались? Что мы делаем в этом шикарном доме? Голова вразнос. Мысли вытекали одна из другой, обрываясь, слипались в комки. Образы копошились в прогнившей плоти логики, ловушка пьяного сознания захлопнулась.  Снова всё пошло не так.

 Разве много для веселья надо? Немного алкоголя, пара таблеток в приятной компании. Все ожидания обосрала бесконтрольность. Мне ведь объясняли, и я учился держать норму. “Если не можешь, то и не стоит начинать”, – говорил психотерапевт, намекая, что в моем случае лучше наглухо забить все подобные начинания. По его мнению, я не вижу разницу между  причастностью к общему веселью и решением своих внутренних проблем.

 Теперь же одна иррациональность и комичность.  Даже чёртовы звезды, застрявшие в оконной раме, были нарисованы. Подобные висят в детских комнатах, отпугивают ночные кошмары и заставляют мечтать. Куда не ткни, кругом дешёвая  имитация.

 Температура повышается, потряхивает. Для выживания необходим свежий воздух, прохлада и покой. Вена на лбу пульсирует, словно внутри нее Кит Мун разучивает «Моё поколение». В пространство вырывается истерический смех, бессознательный, на грани истерики. Всё не так…

  Вспыхнула и погасла иллюзия покоя – Лиза вернулась обратно. Короткое черное платье, уложенные рыжие волосы, сладкий аромат – ей хотелось мне понравиться. Наверное, она подумала, что я поведусь на всю эту ерунду, как семиклассник. На самом деле мне приятны ее старания, они по-своему милы, но в той же мере нелепы. Зализанные пряди превратили кудрявую девчонку в извращенную карикатуру Кэрол Ломбард. Материнские духи, как и клубное платье, не эмансипировали леди из рядовой студентки.

     В руках у Лизы два стакана: один с водой, другой с джином. Из прозрачных жидкостей метко выбираю ту, что покрепче. Писклявый расстрел продолжается, чтобы заткнуть её, пришлось стянуть платье. Лиза, комната, звёзды сливаются в сюрреалистическую кашу. Смесь ароматов душит, не хватает воздуха. Сейчас я не в силах оправдывать свое поведение. Думаю, Луи-Фердинанд по поводу скотства рыжих был абсолютно прав. Видимо, ей без разницы, она трахает полутруп, или он её. Мне же снизу всё происходящее кажется попыткой реанимации умирающего. Давление внутри черепа нарастает с каждым поступательным движением. Пик достигнут, я сбросил дуру на диван. Головная боль, приторный запах, алкоголь – всё вспыхивает фейерверком отвращения. Меня с облегчением выворачивает в темную пустоту комнаты.

• Вот дерьмо, Горин! Умеешь все испортить!
• Подожди минуту, дай умоюсь, и мы продолжим! – я пытаюсь подняться,  но якорь внутри черепной коробки не отпускает.
• Пошёл ты! Подай мне платье! – детская визгливая интонация вскипятила пространство.

  Нащупав ногой липкую тряпку, кинул Лизе.

– Да ты просто скотина, тварь… С тобой невыносимо!

Прорвало. Тонны грязных слов заливались прямо в уши. С основным ее посылом я согласен, но писклявый тембр убивает. Кто-нибудь, зашейте рот этой истерички цыганской иглой! Выслушивать полный перечень не было никакого смысла, я и так всё знал.

– Бытует такое мнение. Вали уже!

  Я выполз на кухню и обокрал всех на последнюю бутылку вина – она тосковала в полной безнадобности. Обитатели коттеджа были заняты страстным попарным всасыванием святого перегара друг у друга. О, неведающие счастливцы, вдыхайте, пока пьяны!

     Ночь. Иней блестит на брусчатке под уличным фонарем. Несколько глубоких затяжек осеннего заморозка облегчают внутричерепное давление. С выдохом уходят отравленные мысли, а тишина становится лучшим собеседником.

      Летний бассейн со стороны улицы напоминал перевернутый стеклянный купол, в котором покоился огромный голубой кристалл. Он отражал желтые звезды и был спокоен. Я выпивал за одиночество и тишину, вытянувшись на льду. В момент, когда холод обжег живот, я неуклюже перевернулся на спину… звон пронесся по плоскости, рисуя трещины во все стороны. Пролетев сквозь полуметровый пласт обжигающей холодом воды, я плавно приземлился на кафельное дно.

Время замедлилось, когда обострились чувства. Гнев освободил слова.

– Твою мать! Почему я?!– вытаращив глаза на яркую звезду, орал  в самый анус вселенной.

  Когда выжимал пальто на бортике, меня охватил смех. Так  кайфанул от волны адреналина, что вовсе позабыл про спазм. Только в голове крутились строки группы “Пинк Флойд”:

Если будешь кататься по тонкому льду современной жизни, мой друг,

Волоча за собой немой упрек миллионов заплаканных глаз,

Не удивляйся, если у тебя под ногами трещина появится вдруг.

Ты вынырнешь на поверхность, вслед за страхом несясь,

Когда будешь, сходя с ума, цепляться за кромку тонкого льда.

 Я уставился на огромную дыру в плоти бассейна. Она кровоточила алой дымкой из горлышка утонувшей бутылки. Совершенство голубого кристалла было разрушено.

19

 Что теперь? Взгляд затуманен от похмелья, как и будущее. Ни год чистоты, ни затянувшаяся фиеста не помогли даже на миллиметр разорвать кольцо непонимания. На плазменных экранах новости не дают никакой ясности, сводя всё к одному выводу – безумие. Куда двигаться дальше? Реабилитационный центр стал вершиной моего заблуждения. Похоже, я опять смотрю в уродливое лицо проблемы, которую не смог решить употреблением. Снова у входа в лабиринт, чьи мраморные коридоры заставлены тупиками. Глупая попытка ощутить ясность провалилась под лёд, и пискляво лает мокрым щенком перед высокой стеной. Что дальше? SOS! Пропала связь с происходящим!

 Всю ночь я не спал, спасаясь от похмелья. Чай и “спид” вставили спички в глазницы. Перспектива остаться здесь ещё на день пугала меня не меньше мысли о возвращении в город. Датчик раздражения зашкалил.

 Звёзды растаяли незаметно. Пока утро перекрашивалось в  серость, я пытался обдумать следующий шаг. Строить планы особо никогда не получалось. По сути, план – это всего лишь череда действий, сквозь которые продета хоть какая-то логическая нить. Меня же разбрасывало во все стороны от отсутствия дальновидности.

 Но в этот раз номер сам отыскался в телефоне. Предварительно выдержав получасовое замешательство, еще раз перебрав все возможные варианты, я решился нажать кнопку вызова.

– О, кто-то вспомнил старика! –  усмехнулась трубка.

Соломон не спал, в это время он обычно кормил птиц.

– Погода портится, классно бы свалить из города, – мой голос был на удивление  ровным.

– Буду рад! Думал тебя приволочь, если не объявишься! Что-то всплывает по весне, а ты, как всегда, по глубокой осени.

– Встретишь?

– Разумеется, будто у меня есть выбор!

      Около часа я наблюдал за людьми, с которыми разделял веселье. Все тот же круговорот из пустого трёпа и бестолковых действий. Иногда кто-то подходил ко мне, присаживался рядом, пытаясь завязать разговор. В итоге уставал от бесполезной попытки, вставал и уходил. Я все еще продолжал наблюдать за ними, как за рыбками в аквариуме. Мне категорически не хотелось признавать их действия жизнью. Подозреваю, что на земле найдутся миллионы подобных. И всем я чужд. Не менее, чем они мне.

    Я выбежал к автобусу с полным сумбуром в голове и прямой целью. Нужда добраться до города и собрать вещи обжигала пятки. Нет, не сбежать, а просто уехать подальше. Многие не видят разницу, но она есть.  Она очень тонка, нужно рассматривать ситуацию в определенных обстоятельствах. Побег не оставляет вариантов, как последнее оставшееся действие. А я все же видел поле выбора, но очевидные расклады, не вызывали энтузиазма.

   Разрядка настроения пришла с новой волной мандража, мозг очередной раз приятно ощутил холодок. Впервые за две недели я по настоящему расслабился, утонув в блюзе Билла Перри на заднем сиденье с чувством, что мы вместе возвращаемся в Новый Орлеан. За расширенными зрачками время тает незаметно. Главное, не пропустить правильную мысль с красивым образом. Дальше всё понесётся с огромной скоростью, и если хватит сил, то в пространстве воображения прорастет искусственный  цветок удовлетворенности и ясного понимания происходящего.

20

 От темноты и дождя набережная покрылась глянцем.Разноцветными бледными разводами рассыпались на тротуаре огни фонарей, окон и неоновых вывесок. Прохожие их топчут, но им всё равно.

    Хочется стать частью проспекта, например фонарём. Включаться когда стемнеет, ничего не осознавать, а просто светить. Без всякой кинематографической пошлости быть элементом уличной бутафории. Не мешать, не помогать, не слушать, не понимать, присутствовать, но оставаться незамеченным. А можно стать местным призраком, который появляется в дождь, курит, сидя под неоновой вывеской бара, быть световым очертанием, чем-то наподобие радуги.

    Медленные ритмы нагоняли тоску, растворяя мысли в атмосфере пустого бара. Сегодня курить в барах нельзя. Наверное странно, но это самое сильное общественное потрясение последних лет. Похоже, время барной романтики уходит. Я маленькими глотками цедил джин и покачивал головой в знак согласия и сильной незаинтересованности.

 – Мы все должны посидеть на героине. Это как естественный отбор. Кто захочет жить – слезет, а кто нет, так нет.

– Не говори ерунды. Мне пора выходить.

– Ты же знаешь, я шучу. Просто весь вечер ты не здесь. Зато ты теперь со мной, хотя бы на несколько минут. Для чего позвал?

– Выпить и попрощаться.

– Оригинально. Сваливаешь навсегда, или как обычно?

– Тебе бы как хотелось?

– Абсолютно всё равно.

– Милая, напомни как тебя зовут?..

Девчонка вскочила, схватила пальто, вылетела из бара. Это всегда работает. Грубо, но работает.

   Легкие сжаты от холода. На улице тело пронизывает ледяной ветер. Он вырывается резкими порывами из желудка канала отрыжкой замёрзшего пьяницы.

   Она расстроилась не потому, что я уезжаю. Скорей, из-за отсутствия интереса к продуманной актрисе. Даже на  этот случай у нее были заготовки и два зрителя – я и бармен. Дома, улицы, фонари, машины – весь город  был декорацией. Она играла, а я искал естественную среду обитания. В этом непонимание, в этом фундаментальная разница.

– Слушай, а у нас могло бы сложиться? – вопрос её спине, на которую наткнулся на углу проспекта.

– Не думаю. Я тебя абсолютно не понимаю! Вечно ноешь или раздражаешься. Живём в самом красивом городе мира, но ты вечно с гримасой обитателя Варшавского гетто.  Тебе никто не нужен.

– Я помню, как тебя зовут! Лилия, Лилия, Лилия!

– У тебя странная привычка – говорить правду с искренним отвращением. Бесит!

– Можешь не провожать.

– Я не собиралась. Если тебе станет легче, то я больше не злюсь. 

 В вагоне, наполненном грязно-жёлтым светом и шёпотом провожающих,  душно. Я заказал чай и отгородился дверью от суеты.

21

 Перед сном я думал о компромиссе. Можно ли прийти к нему, не проиграв? Компромисс – это проигрыш, это вишенка на торте, от которого тебе не досталось ни куска. Осталось дело за малым, понять что за торт, и с кем я его режу. Обидно, если это окажется просто замысловатой дрочкой.

Меня растормошила старая проводница.

– Чай с лимончиком, да покрепче?

– С большим удовольствием.

Думаю, вид спящего в пальто человека вызвал у нее жалость. Много разного она видела и людей читала не хуже юнговских волхвов.

 Поезд проскочил не проснувшиеся поля и остановился. Старый вокзал разваливается  на  фоне ржавых товарняков. Ничего особенного, только один из многих памятников  неудачной попытке человечества что-то изменить. Теперь здесь меняться будет только цвет неба.

 Чай с лимоном, ответственная проводница, Хендрикс – хорошая платформа нового дня.  Таблетки продолжали работать, меня то срубало, то выкидывало обратно в наушники с жужжащей гитарой.

– Газеты, журналы, кроссворд.

 На обложке одного из прошлогодних журналов оранжевыми буквами вымазано «Инцест – не искусство».  Прошло три года с выставки, а падальщики всё жрут и жрут…

   Я выскочил из вагона под утренний дождь. Перебежал через платформу, где серебряная от инея трава прорастала в трещинах асфальта.

 Нырнул в желудок вокзала, ноги сами встали рядом с табло «Прибытие». На меня с любопытством уставилось некогда знакомое лицо. Соломон! Только  перескочил за тридцать, а седина уже крепко вцепилась в затылок, лицо перестало сопротивляться морщинам. А вот тело стало заметно крепче – влияние свежего воздуха. Все эти изменения дали новую, живую, оболочку бывшему художнику.

        Полтора метра до первого рукопожатия за последние три года. Я пытался избавиться от образа старого Макса, тогда ещё художника Страхова с непонятным стилем, мазохистскими наклонностями, с родительскими деньгами, фантазиями и наигранностью. Раз мы привыкли сравнивать крайности, то картинка перевернулась с ног на голову. Взамен эмоциональной  расхлябанности – уверенность и спокойствие. В нем проросло зерно умиротворения.

     – Для меня только что время остановилось, словно вчера ты спал на нашем диване. Почти не изменился, такой же худой!

• Не поверишь,  у меня ощущение, что я только  проснулся на этом диване.

 Обнявшись, мне стало легче. Я попал в знакомые руки. От его засаленной джинсовой куртки пахло машинным маслом. Это многое объясняло. В прошлом от него исходил бы французский метросексуальный  аромат.

    Мы перебежали площадь, где в центре огромная кривая алюминиевая заводчанка выражала бодрое приветствие.  В пустом городе делать нечего, времени было около шести утра – рассвет только просыпался. Вокруг беспощадная русская осень, выцветшие дома с черными окнами и голуби вперемешку с мусором.

      Старый         джип затрясло на разбитой дороге богом забытой области. По душному салону, где словно в гравитации плавал сигаретный дым, разливалась волнительная музыка с величайшей пластинки «Стена». Именно эта машина осталась последним сосудом воспоминаний и ироничной ностальгии. Когда-то она стоила как однушка в Питере.

 Я внимательно наблюдал, как бесконечная разделительная полоса тонет под колёсами. Осень всё ещё пыталась прикрыть наготу ржавыми кленовыми листьями.  По телу пробегали волны лёгкой радости. Полчаса мы молчали, не знали с чего начать, хотелось обсудить всё. Нужно было зацепиться за основное и не трогать голые нервы.

• Далеко же ты забрался. Никак не вяжешься ты у меня с натурализмом.  Не скучаешь по огням большого города?
• Со временем привыкаешь. Здесь все иначе. Глаз не замыливается от главного.
• Как скажешь… Что думает сестра по этому поводу? Кстати, как у нее дела? Я не особо представляю Алису задницей кверху с лейкой на грядке. Вы кажетесь выше подобных сует.
• Она здесь не живет. Уехала к матери в Рим.
• Алиса вернулась к ремеслу?
• Собирает с Альбертом разных экспериментаторов по всей Европе и выставляет у нас.
• Крепко ее прибрала современная художественная деятельность. Хотя, может, это просто слабость к извращенной возне. Ищет тебе подобных?..
• Точно не таких, как я! Их интересуют настоящие художники. Фанатичные, сумасшедшие, люди без всяких сомнений! Не то что мы… Ты хочешь знать то, что не смогли понять журналисты? Действительность отличается от того, как подавали выставку в сети. Если захочешь, Алиса всё сама расскажет.
• Избавь от подробностей! Раз уж на то пошло, то мнений было множество. Кто-то даже пытался найти смысл.

   Мы молча двигались вдаль от города, в поля. Перед глазами открылась огромная плоскость с зеленоватым оттенком, убегающая в горизонт параллельно серым тучам. В рваных простынях осеннего неба не было ни единого намека на золотой луч. Осень забирала до мурашек.

     Уже «Темная сторона луны» заканчивалась, а мы всё молчали. Я хорошенько покопался в глубине сумки. Нашёл небольшой шарик, завернутый в фольгу. Затем раскрошил его, перемешал с табаком и завернул в папиросную бумагу. Глубокую затянулся  и стеклянным взглядом уставился на покосившиеся дома за полями.

• Мы все терпим и терпим. День за днем в покорности и рефлексии. И наше терпение кажется бездонным. Надеюсь, это только затянувшаяся интерлюдия.

    – Понимаю твою неприязнь к трезвости, интернету, телевидению, очередям в гипермаркетах, мёртвым лицам политиков, нарисованным войнам, ядерному оружию, вырубке лесов, современной медицине, бестолковому образованию, врущему президенту, к церковному капитализму,  обществу, похожему на тухлый фарш, прогрессу…  – бормотал Соломон.

– Да что с тобой! Не поздновато для упреков? Этому стоило уделить внимание три года назад. Время твоих перформансов прошло.  Страхов, ты уже вырос и больше не художник!

 От ощущения возникшей пустоты хотелось неожиданного великого шоу на небе в духе затмения или фиолетового сияния. Требовалось освидетельствование для ощущения бытия. Я, размазанный в пеленках дня, мысленно  подпевал Стиву Тайлеру, о том что нужно мечтать. Песня прозвучала как напутствие, и я старался изо всех сил, чтобы не подвести учителя.

     Мы свернули на сельскую дорогу. Минут десять спускались по пыльной тропинке, уперлись в  черный забор. Ворота открылись, и я обалдел, увидев дом о котором уже слышал, но ни разу не видел: огромный деревянный куб, стоящий посередине зелёной лужайки. Модерн в три этажа из черных бревен с огромными стеклами.

   Навстречу выбежала Камилла. Не хуйственный флэшбэк! Я честно думал, что Кэмм не вырулит. Плоховато она выглядела в последнюю нашу встречу. К тому же статистика наркоманов в ремиссии  не на женской стороне.

• Простудишься! – рявкнул Соломон. В голосе чувствовалась твердость и характер.

 Выходит, зря я не верил в их союз. Но тогда роль Кэмм казалась мне одноразовой, как бумажный платок.

• Вместе и трезвые! Удивительно… Ребята, кто над вами работал?! Наверняка, специалисты не из госучреждения!

 Кэмм бросилась мне на шею, слезы поползли по смуглым щекам. Мои ноги подкосились – сентиментальность обостряется в одиночестве.  Всё словно материализовалось, хотя с большим опозданием. Возможно, я так и не проснулся в поезде? Но обручальное кольцо на тонком пальце Кэмм возвращало к реальности.

22

 Дни полетели в привычном ритме. Днем помогал Соломону строить загон непонятно для кого. Для него это трудотерапия, придуманная для себя. Вечером спокойно напивался, закидывался барбитуратами и встречал новый день.

– Что с той девушкой?

 Я старался не ударяться в конкретику.

  – Соломон, знаешь, существуют люди, которые долго вынашивают в себе возникшую идею. Возможно, прикидывают все за и против. Есть такие, что бы им в голову не пришло, начинают моментально действовать. Они исключают рационального посредника. Таких ещё называют импульсивными. Я отношусь ко второй категории…

  – Ну, ты и хитрожопый! Не темни, дружище. – Соломон закурил и начал указательным пальцем водить вверх вниз по виску. 

  – Я тогда целый день вынашивал мысль. Смогу или нет. Понимаешь, думал только об этом, весь рабочий день. Тысячи за, миллионы против. Нужно? Смогу или нет? Злюсь или ненавижу?

     Сделал ещё несколько глотков, поморщился. Водка, к ней нужна привычка. К своим двадцати семи годам я ее не выработал.

– Я как только её увидел… Помутнение. Слепота. В итоге не сдержался… – опять слёзы, но уже другие, едкие, обжигающие щеки.

 Соломон знал мой диагноз, поэтому  говорил спокойно и понимающе, видя предполагаемый исход из сложившейся ситуации. Ведь сам ходил по подобному канату несколько лет назад. По этой же причине, он закрывал глаза на мое мелкомыслие и эмоциональные качели.   

– Потом они подумали, что тебе нужно лечиться,  – из его носа вытекла струйка дыма.

– Всё как у Уоррена Зивона, “я пришел к доктору… сынок, твои дела плохи”. Сначала вроде засосало, а потом надоело. После лечения полная глухота, не пробиться.  Да ты и сам знаешь, как бывает.

– Давай закончим. Ты же птиц ещё не видел? Они очень забавные.

 За домом притаился маленький сарай. Восемь маленьких страусят носились по периметру.

• Кэмм надоумила?
• Ты не видишь главного, – Соломон сел на колени, положил ладони на землю, и на выдохе выронил: – Это такой источник энергии, здесь земля, там река, в пространстве воздух. Такое осознаешь один раз, и это становится необходимостью.
• Звучит очень странно. Давай всё новое сразу на стол, что еще припрятал?!  Йога, патриотизм, Ветхий Завет? Думаю,  сейчас я готов к любой херне.

 Начала копиться злость. Мерзкая, похожая на зубную боль. Словно в конце перрона вижу свой уходящий поезд, а у меня еще половины сигареты не истлело.

23

 Он решил поговорить об этом утром, в процессе установки барной стойки – не самой нужной вещи для человека в завязке.

– Знаешь, почему ты остался один? –  прикручивая столешницу к стене, Соломон не смотрел на меня, полностью сосредоточившись на процессе. Словно рассуждал для себя обо мне, так, невзначай. – Ты не оставляешь людям право на ошибку. Хотя  в отношении них сам постоянно ошибаешься.

   Вердикт прозвучал спокойно и снисходительно. Такое раздражает.  Выдал очевидность! Будто я этого не знал! Я просил этого?!

• Я ошибаюсь?! Сам сколько наломал! Напомнить? Удобно рассуждать, когда ошибки исправил! Дом, помолвка! Алику скажи тоже самое, Алисе…

     – Тормози, во-первых, говорим о тебе, во-вторых, я не отрицаю твоих нападок и давно уже принял.

 Зашла Камилла, чтобы при ней не ковыряться в дерьме, пришлось встать и подняться на отведенный этаж. До позднего вечера я раздувал мысли, накапливая злость. К ночи они меня вымотали. Голова опухла, я решил выдохнуть. Спустился, забил трубку гашишем и начал наблюдать за огнем. Комната пуста, здесь только треск бревен в камине и гарем моих домыслов.

 Через час свет фар ударил в окна, разжижая спертый воздух и расширяя границы пространства. Каннабинойдный плен ослаб и стена воспаленных мыслей рухнула, разрядив голову и атмосферу. 

– Пожалуйста, помоги  разгрузить машину. Завтра у нас гости.

 Вложить нежность в голос не каждому дано, но у Кэмм получилось. Из всех явившихся воспоминаний она одна была светла. Возможно, я плохо ее знал, но образ Кэмм казался чистым, как христианка после поста, как ребенок, как рассвет.

24

     В утренних сумерках появился первый гость. К этому моменту я уже отвык постоянно оглядываться на часы, стрелки потеряли значимость. В данной плоскости и обстоятельствах часы казались лишним элементом, некой преградой для ощущения естественности.

Легче было соотносить происходящие события с внешними явлениями, как в  больнице или на отдыхе.

    С третьего этажа было любопытно наблюдать как зеленый «Форд» медленно проплывал по сельской дороге через поле. Он словно скользил по льду, разрезая сумерки желтыми фарами. Из машины вылез крепкий парень в куртке болотного цвета. Лицо показалось знакомым, но при каких обстоятельствах и когда я мог его видеть? Он открыл багажник и с усердием пытался извлечь что-то огромное.  Словно он врач, а машина роженица. К нему вышел Соломон, последовало дружеское объятие и перекур. Удвоенные усилия, машина заходила взад-вперед, рывок – и освежеванная туша в целлофане вышла из стальной капсулы.  Чуда не произошло:  бездушное не может дать живого начала.

    Я долго мялся, спуститься ли мне вниз. Возможно, стоит дождаться всех остальных.

– О, ты здесь! – Соломон сначала прохрипел, после прокашлялся. –  Трёхин-младший приехал.

– Скоро спущусь. Альберт тоже будет?

– Возможно. Он любит приезжать без предупреждения. Спускайся на бокал красного. Кэмм приготовила завтрак.

 К обеду подтянулось несколько машин. В японском пикапе прибыла пара, друзья Кэмм. Он – длинный лысый баклан, учитель физики, она – владелица небольшого ресторана. Имена их пролетели мимо ушей, такая мелочь мне не доставляет неудобств. После третьего бокала я уже спокойно тыкал, обращаясь: “крашеная”, “длинный”, “жираф”.

 Алик примчался на чёрном “Мини” с каким-то стариком. Он обновил авто, значит дела идут в гору. Дедок оказался весьма забавным, его седые волосы были подстрижены подозрительно аккуратно, на худых плечах – дорогое кашемировое пальто и дорого поскрипывают ботинки из  крокодильей кожи. Приятель, ты не ошибся мероприятием, перепутав дружескую посиделку с неделей высокой моды?

  Появилась семья Камиллы – два младших брата и мать с отцом. Мать Роза, потомственная цыганка, отбившаяся от корней. Отец – не самый практичный еврей. Такого специально не придумаешь, суровая ирония на злобу дня. Смотря на них, ощущаешь слаженность и смирение, выработанное временем и обстоятельствами.  Именно перспектива притертой бытовой гармонии устрашает во всех подобных затеях. Неужели мы стремимся к этому осознанно? Или слепо веруем в иную, счастливую участь?

      Мы отмечали помолвку. Я честно старался, но проникнуться событием, никак меня не трогающим, оказалось сложным. Меня не покидало чувство отчуждения, эгоизм игнорировал дух праздника. Единственное, что было в моих силах, постараться не обосрать вечер. Мало нас учили радоваться за других…

 К сумеркам разожгли большой костёр в круглом костровище, вынесли плетёные кресла и пледы. Звучал блюз, грел коньяк, кружилась голова. Глаза Кэмм горели от вина и начинающейся сказки. Ей сегодня позволено всё, даже выпить. Вообще она обычная баба с очевидными желаниями, но  за это не винят. Глупой её назвать язык не повернется. Она осознает всю силу прощения, а подобное дорогого стоит. В итоге Соломон получил второй шанс, а Кэмм,  видимо, – лик святости.

  Стильный дед присел рядом со мной и неоднозначно улыбнулся.

– От тебя сегодня ни слова. Не очень рад или немой?

– Конечно, рад! Они оба заслужили спокойствие. Даже путём творческой кастрации. Давайте выпьем за них!

– Началось! Вы, молодые, стремитесь к свободе, и по большей части вслепую. Вот и ломаете головы, что с ней делать, когда начинаете ощущать хоть какие-то её признаки. А ведь свобода  – дело  индивидуальное, далеко не каждый к ней готов. Она требует огромной воли и высокой самоорганизации, иначе просто не выжить. Вот поэтому ты  болтаешься в своей голове, как дерьмо в сточной канаве… Я был такой же… Все мы похожи.

– Резковато!

– Ничего, не рассыпешься. Плесни ещё.

– Не сочтите за грубость, а вы кто такой? Не думаю, что мы раньше встречались.

– Можешь оставить свою любезность. Я брат отца Макса и Алисы.

– То есть дядя!

– То есть да. Прилетел к племяннику на помолвку. А вот кто ты такой?.. Сможешь ответить?

    Ответить и правда нечего. Кто я? Отвалившийся хвост ящерицы, которая спаслась от опасности и уже успела отрастить новый. Настроение покатилось вниз, последними каплями по стенке стакана.

• Ты кажешься самым потерянным среди присутствующих. В чём дело?
•  Семь лет назад я был новым и свежим. В смысле, жильцом города, заканчивал университет и искал. Что конкретно – сказать трудно, но многие бы сказали «себя». Алису встретил через год в баре, на тот момент я уже был не нужен ни себе, никому другому. Влюбился в неё сразу, мой друг говорил о ней как о самой невыносимой, которую он встречал. Тот апрель был холодный и пьяный, но один четверг выдался живым. В половину девятого она зашла, и заказала граппу.Тогда мне приходилось бороться с похмельем почти каждый день. Но даже плавая в этом мутном аквариуме, я все равно не смог бы ее пропустить. Оказывается, есть люди к которым невозможно быть равнодушным. Они вряд ли ощущают свое присутствие, но являются неувядающим источником печали и нежности.  Это происходит на уровне впечатлений, моментальное очарование. Словно впервые видишь снег или августовский звездопад.

–  А когда иллюзии начали рассыпаться?

– Практически сразу. Я ее не интересовал и в целом приходилось довольствоваться короткими моментами общения, в основном в компании Макса.

– Это нормальный процесс. Если бы не было распада, то кто бы оценил синтез.

– То, что Алиса и Макс сделали на последней выставке, было непонятно, но сильно. У людей открывались рты и глаза выкатывались от возмущения. Это был императивный костер   жертвоприношения,  пугающая вспышка для обывателя. Как минимум претензия на самый смелый акт в искусстве за последние двадцать лет. Хотя  мне абсолютно мерзко это признавать.

– Они за этот перформанс заплатили достаточно. Это их право не давить газ до упора. Макс за последние три года сделал больше, чем за предыдущие двадцать шесть. Нужно уметь извиниться перед собой и окружающими. Сделать в жизни что-то настоящее, человеческое, не только ради художественной концепции! Или для чего было трахать прилюдно свою сестру?!

– Не знаю, делаете вы это специально или не думая, но мне стало ещё хреновей. Наливайте!

 Дед отрицательно покачал головой, встал и направился в сторону костра. Слишком вычурно он смотрелся на фоне одурманенных радостью и алкоголем  родителей Кэмм. Я же остался на месте безучастным, всматриваясь из темноты в огонь и силуэты.

 Брёвна трещали и отплевывались искрами в ночь. Когда никого нет поблизости, можно послать скромность и прикладываться прямо к горлышку. Требовался эффект лобового столкновения. Благодаря плотному ужину коньяк растворялся медленно, но прекрасный семилетний уже начал отравлять мысли.

24

     Помощь – это не спасение, а всего лишь выигранное время.  Когда-то ребенком я начал тонуть. Спасибо отцу, что вовремя выдернул за шкирятник. Страшно не было, легкий шок и округлившиеся глаза. Зная, при каких обстоятельствах я буду это вспоминать, отец подумал бы дважды. Тем самым он продлил муку скитаний, которую, по моему мнению, я не заслужил. Но все же правильней думать, что он видел более оптимистичное продолжение.

    Кошмар пришел позже, во сне. Солнце растворялось в мутно-зеленой воде. Свет быстро перетекал во тьму. Не было никаких тянущихся рук, только пузыри. Бесформенные, уродские пузыри. Единственное слово, пришедшее во сне, – «руку!» Выкрикивая его по ночам, я будил родителей на протяжении нескольких месяцев.

     Потом кошмары ушли, но пришло понимание, как этим пользоваться. Я срывал им секс, если не успевал раньше заснуть. Грехопадение, пусть даже и семейное, моей психике осилить было невыносимо. Криком четко обозначал, что рядом и мучаюсь. Спасибо маме, это срабатывало. Дети не заслуживают видеть и даже слышать, как благоразумные родители теряют свой лик, перевоплощаясь в нечто слепое и животное.

    Сегодня мне протянул руку Гера. Не знаю когда он успел так напиться. Но алкоголь таких людей не портит, они становятся более сентиментальными и на удивление заботливыми. Хотя куда ещё больше?

– Кто проехался по твоему лицу? Твоя физиономия не излучает радости!

– Сильно заметно? Не могу поверить, ведь это происходит на самом деле. А всё кажется сном, только не понятно, хорошим ли?

– Приплыли! Ты сколько здесь уже?

– Я не помню. Возможно, месяц, может, полтора.

– Удивительно на тебя влияет свежий воздух! Тебе просохнуть пора. Вот тебе и программа “Двенадцать шагов”! Эффекта ноль, порошок поменять на жидкость! Так себе сделка.

– Точней не скажешь… Слушай, хочу спросить! Что думаешь о том, чем занимались Макс и Альберт?

– Хуйня, одна путаница! Они еще больше усложняли и так непростое. Лишняя рефлексия, но для кого? Деньги, может? Единственное объяснение, приходящее мне в голову. Или ты про мальчик  плюс мальчик равно содомский грех? Это стезя Альберта! В семье не без урода, но мне насрать, это его дела и его задница. Думаю, Макс на кураже подписался, а потом полетел по инерции. Может, даже пиар. Художник-пидор сегодня ценится дороже.

–  А сейчас он здесь… Больше похож на фермера, чем на художника. Празднует помолвку. Время – судья со своими планами. Кстати, не ожидал тебя встретить.

– Меня? Это не я пропадаю на три года, а потом призраком наблюдаю за помолвкой друзей… Я вообще уже начал забывать, кто такой Горин. Привез мясо и… гостинцы. Подумал, может, они захотят заключить союз на более глубоком уровне. Дать обещания на языке Кодамы перед самой Шакти. Познать единый вселенский организм. Увидеть, где пасется стадо небесных быков. Умереть вместе и заново родиться. Короче, ты понял… А им, оказывается, нельзя. Я  провоцировать не стал, ладно, хоть ром приняли, – неосознанно он растягивал слова и пафосно поднимал интонацию, как в дешевом рекламном ролике.  

          – Звучит  интригующе.Что это такое?

   – Просто настойка. Хочешь снять пробу? Встряхнуться, опыт получить. Всего минут десять, а ощущений на целую жизнь.

   Компания отправилась в дом, я заверил Соломона, что всё хорошо и скоро вернусь к столу. Кэмм, возбужденная вином и танцами,  поцеловала меня в щеку и прошептала:

 – Давай не будем грустить, по крайней мере сегодня! Открою маленький секрет, завтра у нас будут еще гости. Соломон хотел тебе маленький сюрприз сделать. Но пьяная и счастливая баба языку не хозяйка!

 Гера притащил термос, лампочку и высыпал горсть белых капсул на кресло.  Налил кружку и поставил на камни у огня.

– Стинг от подобного дерьма влюбился в деревья! Думаю, эксперимент не пройдет зря и для тебя. Конечно,  лучше бы вмазаться, но рядом дети. Это пусть подогреется! По вкусу отвар похож на смесь говна и табака! Надо только проглотить! Раз и всё! Можешь коньяком занюхать! Сначала пьешь, потом вдыхаешь! Я пойду выпью кофе и вернусь, не уходи, мне надо!  Трубки с собой нет, но вот нашел лампочку. Сильно не части!

 Как только Трёхин-младший скрылся в доме, я осушил кружку. Отломал патрон у лампочки, вскрыл две капсулы и начал коптить колбу. Гена не возвращался в течение получаса Гера, но и приход не торопился. Я уже собрался сваливать, как губы защипало и жжение рассыпалось по всему позвоночнику. Оно поднялось до самого мозга. Тело задрожало. Напряжение в голове возросло до предела, в один момент показалось, что череп лопнул. Я закрыл глаза, но огонь просвечивал сквозь веки.

 В костре вспыхнуло зеленое пламя, выкидывая тонкие длинные искры, напоминающие нити. Земля растворилась, под ногами оказался оранжевый шар. Желто-волны хлынули в пространство. Звёзд на небосклоне стало больше, они меняли цвет и форму, переливаясь от белого к фиолетовому. Сотни мерцающих точек то сбивались в разноцветный кисель, то рассыпались бисером. 

  Дальше коридор, тысячное ускорение свободного падения. Американские горки в нейронной системе вселенского мозга. Шум то ли ветра, то ли забытых речей, слившихся в одну волну… Бешеный  калейдоскоп.  Я – креветка внутри большой беременной женщины. Дальше отец, я и мои нерожденные братья плаваем в аквариуме. Вдали сквозь голубую воду видны  огромные жилистые листья. Картины трансформировались одна из другой. Первая убитая птица, слёзы по  щекам. Дождь, я на линейке в первом классе… Последнее, что помню, самые добрые глаза покойной  бабушки. В их блеске я разглядел Алису с младенцем на руках…

 Костер догорал. Встать трудно, ноги гудят, словно пройдено сотни километров. Кое-что изменилось. Я почувствовал связь с когда-то далекими от меня декорациями, возможно, даже стал частью их. Частью земли, звезд, поля, дома, света из окон, даже частью плетеного кресла.

 Лунный свет скользил по замерзшей траве. Я отвернул голову от бледно-голубого шара и неожиданно среди миллиарда звезд увидел тонкую жёлтую линию, перпендикуляр горизонта. Угол  аквариума! Холодный пот, возбуждение, глоток.  Тайна раскрывалась  на моих глазах. Сигарета, снова глоток, надо снять волнение. Вперёд, в ночь! Дальше от дома, к самому краю!

25

     – Ты ожил? Превосходно!

    Левый глаз поймал фокус – я увидел Камиллу. Она пыталась разобрать свалку бумаг на столе.

• Все уже разъехались. Что вчера было? Ты пропал на несколько часов! Ты же мог окочуриться! – блестящие глаза и теплый голос с нотками волнения.

Перегар комом встал  в горле, мешая дышать. Я попытался прокашляться. Она резко сменила тему, словно я её обидел.

– Мне нужна бумага для печати. Завтра у детенышей проверочный тест.

– Можешь называть меня так же? С пониманием, с надеждой…

– Я бы хотела, но действительное говорит об обратном. Хотя ты чей-то ребенок. В этом нет никаких сомнений.

     Неожиданно закололо под левым бедром. Я вспомнил о матери. У нее такие же приемы, мягкого давления. Она не говорит очевидного, а лишь интонацией намекает на очередную оплошность.

Она вышла, оставив меня наедине с самим собой. Не погладив меня по голове, даже стакана водки с соком не подала. Счастливая стерва! Только добавила никчемности к моей посталкогольной ранимости.

     Вчерашний день – учитель при сегодняшнем. Не думаю. Либо учитель никакой, либо ученик слишком туп. Мыслей не собрать воедино. Похоже, я вчера переволновался, до дна бутылки. Первой вспомнилась посиделка у костра. Всё кадрами, алкоголь изрезал плёнку. Вот Кэмм на фоне костра, запрокинув голову вверх,  покачивает бедрами в ритм песне «Светлый маленький ангел» от «Blindside Blues Band». В руке у нее поблескивает бокал  с вином. Движения её грациозны, она словно в трансе. Сквозь вязаную накидку просвечивает темное нижнее белье.  Хрупкий цветок с черными глазами и темной кожей.

      Могу только представить, как смотрят на нее десятиклассники. Детеныши, мать их, с набухшим воображением. Как в таком ювелирном создании смогли ужиться холодный разум и прожигающая цыганская страсть. В отличии от Соломона вчера она вся кипела. Пульс её танца уходил глубоко в землю, дотрагиваясь до сердца всего живого. Меня к ней влекло, и от этого было дискомфортно. Соломон знал это и понимал меня. А я в свою очередь понимал школьников, заигрывающих с учительницей вместо того, чтобы читать Пастернака. Возможно, я всё это придумал.

   Подобных воспоминаний хватило на утреннюю мастурбацию. Почему-то испытал стыд, вытирая простынью остатки спермы. Получается, я просто удовлетворился, сожрал без всякого уважения самое чистое, что есть у друга.

     На столе меня ждал остывший кофе и омлет. К хлебу приколота записка «Малой, будет плохо – не опохмеляйся! Шкатулка над камином». Я накурился, смёл завтрак и опять заснул.

    Вечером впал в замешательство. В какой момент закончился вчерашний день?  В голове вращались сотни разных картинок, но что относится к реальности, а что ко сну – не разобрать. Костер, настойка, плавающие звезды, Алиса – все слилось в  химерический  коллаж. Спустившись на первый этаж,  обнаружил что дом пустой. Камилла уехала в город, оставив меня наедине со своими догадками.

    Сквозь прямоугольники окон белый шар катился за горизонт. Там, где вчера горел костёр, сегодня бардак: ветер гудел в  пустых бутылках,  вокруг опрокинутые кресла, битые бокалы…

    Я осторожно ступал по замерзшей  траве, высматривая улики вчерашней ночи, дабы опровергнуть своё заблуждение. Резкий хруст и… пазл собрался. Это хлопнула закоптившаяся колба. Я все вспомнил, ровно до того момента, когда от усталости упал на землю, прикрыв лицо ладонями, размазывая слезы восторга.  Вопросы улетучились, мысли стихли. Стало ясно – пришло время действовать.

26

          На следующий день воодушевление выхлёстывало. Меня тащило на чистом под “Черный дождь” от Оззи. Словно ещё вчера был девственником, а сегодня мастер, засучив рукава. Голова формировала безумные теории. Я уже нафантазировал, как спасти планету и воспитать осознанное общество. Слова казались тесной оболочкой смысла, я услышал новый язык без звуков, увидел людей в солидарности с Землей и всеми живыми тварями. Их лица были похожи на кошачьи – вытянутый череп, большие глаза с овальными зрачками. Как только начиналась новая композиция, меня что-то подкидывало с дивана и заставляло  трястись, словно в конвульсиях. «Я не хочу останавливаться», – выкрикивал раз по сто, словно мантру. Зашел Соломон, спокойно понимающе улыбнулся.

– Пойдем поговорим, заодно поможешь мне.  Материалы  привезли, я решил построить стойло.

– Сельское хозяйство в голову ударило?

– Надо же чем-то заниматься. Я двух жеребят заказал, русских рысистых. Ты бы их видел! Просто чудо!

– Просто чудо…

    В этот момент я понял: Макс перестал искать. Это было его самым правильным решением. Он не стал художником, необходимость в этом отпала, как только он нашел способ жить среди людей, как человек. Впервые искренне я возрадовался за него, да с такой искренностью, что коробка выпала из рук. Мои проекции рушились, теперь осталось только ждать окончания процесса. С каждой минутой я вдыхал все больше уверенности. Укоренялось понимание, распутывая логические и эмоциональные узлы.  Руки и ноги чесались от желания действовать, а если точнее от желания жить.

– Не хочу позавчерашнюю ситуацию обмусоливать…

– Извини, если испортил вечер! Больше всего не хотел расстраивать Кэмм. Вы заслужили этот день, как и свою новую историю.  Я повёл себя… как всегда…

  Соломон молча повернулся, положив руку мне на плечо. Это было не эйфорическое объятие Макса, а всего лишь надежда на надежду.

 –  Давай перекурим. Скажи честно, что тебя так разрывает? Сожаления по поводу жизни?

–  Ещё вчера у нас сложился бы такой диалог. Я недавно стоял на балконе, смачивал горло, разглядывая угол соседнего дома. Появилось ощущение, что картинка за ним переходит в чёрный фон. Пусто, ничего нет. Хотя я знаю, что это неправда, но это не внушает оптимизма.

– Может, стоило спуститься и прогуляться до угла?

– Зачем?!

– Как – зачем? Найти продолжение.

– В любом случае натыкаешься на угол! То на один, то на другой!

– Вот тебе и смысл! Натыкаться на новые углы. Расширять границы.

– Бестолковое занятие!

– Я  все понимаю, и ты сейчас на перепутье. Но впервые что-то происходит в твоей голове за последние три года. Дружище, взросление наступает без предупреждений. Мой совет, не смей с ним бороться. Проиграешь.

    Звезды вышли: мелкая холодная россыпь на вечном небе. Ветер гнал состав темно-фиолетовых облаков над полями. Я  не видел ни углов, ни нитей, воспринимая окружающее буквально.

27

    Первая трезвая ночь – то еще испытание. Я измял простынь в попытке заснуть, ни черта не получилось. Четыре подхода отжиманий, мастурбация, полпачки сигарет и всё равно ни хрена. Гашиш и барбитураты пришлось  исключить из вечернего рациона. Последний седативный вариант подвернулся в компьютере – «Мужество истины…», но старина Фуко подвел – больше раздражения, чем сна.

      Заварил чай с ромашкой.  Опять мимо. Вино имеет прямой эффект, а это сомнительное плацебо.

         Ближе к утру выполз на улицу, чтобы не шарахаться по дому и не нарушать чужой покой. Сидя на крыльце в плетеном кресле, пропитывался свежим воздухом  и мерз, пока не онемели руки, и пальцы не отказались чиркать зажигалкой. Холод разливался по телу. Я выжидал момент. Чёрный экран уже в пути, и я уверенно мчусь навстречу пропасти.

  Можно сказать, удачно заснул, если ничего не приснилось. Меньше эмоций, быстрее проходит время и пробуждение легче. Солнце заливало комнату. Разбросанные вещи, разлитый чай, включённый компьютер – всё на месте. Плюс бонус…. в виде сидящей в кресле Алисы.

   Она изменилась, волосы отросли, лицо вытянулось, щеки впали, вылезли острые скулы. Изменилась, но осталась очаровательной.

• Я для тебя всё ещё важна?

 Ожидаемое начало разговора. Я бросил взгляд на свои джинсы в попытке сосчитать выкуренные  за ночь сигареты и промолчал.

• Постарайся понять! Или можем просто… Я знаю, ты давно этого хочешь.

 Странно, но я не испытал никакого восторга от ее слов, только тревогу.   

• Неожиданное предложение.  Ты вообще, как?
• Не жалуюсь! Это будет моей платой за твой нелепый  цугцванг. Я не про лечебницу, доторчались вы сами!

 Алиса вскинула руки вверх, это не было возмущением, просто вино блестело в глазах.

• Мне не придется прикидываться твоим младшим братцем?
• Не смешно…  Я переживаю за тебя!
• Это, конечно, приятно, когда за тебя переживают, особенно молча и издалека.

 Алиса закрыла глаза, явно не желая поверить в услышанное.  Сказать ей было нечего. Я знал о ней все: и про переезд к матери, и про свадьбу с художником-экстремистом и даже о провалившихся экспериментах в театре.

      Воспоминания долго держали меня, почти  ежедневно прокручивал то время, как старую видеокассету, перематывая то назад, то вперед.   Наслаждался самоуничижением, гадая, был ли это сон или чья-то другая жизнь. Интерес к Алисе был вполне оправдан, ведь каждая очередная новость о ней – это свежий сладкий удар. Но подобные душевные розги – слишком вредная привычка.

     Вся ее забота сегодня – зачем это? Скорее всего дело  в каком-то  гештальте, всплывающем от случая к случаю. К такой  благотворительности  сейчас я уже не готов.

• Алиса, какого?..
• Так я для тебя ещё важна?!

     Я проигнорировал вопрос, а она увидела в этом знак согласия. Алиса встала с кресла, бросив мутный взгляд в глубину комнаты, и без колебаний дернула молнию на платье, тем самым сорвав чеку с моего самообладания. Тонкие пальцы, сцепившись  в замок у меня на шее,  притянули мое лицо к нежному животу. От ее кожи веяло земляникой, а от дыхания – вином.

     Трезвая любовь  утром в тишине – сплошная мука. Я старался как мог, словно от результата зависело мое самоуважение. Я что-то доказывал сам себе, хрипел в пустоту дома, но наш секс скорее напоминал поминки по прожитым дням, нежели ностальгическую встречу.  Всё же некоторые желания должны сбываться вовремя.

           Странно, но кроме глухих всхлипов и кукольного тела в моих руках, никаких признаков Алисы не было. Она словно отключилась от происходящего, от игры, которую сама же и начала.

• За этим прилетела? Если так, то зря мили потратила.

Она закурила. Объяснения были ей в тягость, а мне – уже ни к чему. – – Честно? Тебя хотела увидеть, или этого уже не достаточно? Но, похоже, это наша последняя встреча…

• Ну, земля круглая, кто знает.
• Ладно. Слушай!   – она повысила голос, собравшись духом. – Раньше люди приходили на одно действие. Мы давали напряжение, люди выходили со слезами, истериками. Руки у них тряслись! Руки… Ты понимаешь? Ставили цель для каждого перформанса!  “СТУК” этот – просто цирк на “Титанике”! Цветы, лампочки… Что это?..

 В ней чувствовалось напряжение. Голое тело пронизывало  резкими конвульсивными движениями, словно под одеялом ее лапал кто-то невидимый и отвратительный.

• …Это прожитые дни, далекие от сегодняшнего. Не накручивай себя!
• Всё же зритель должен жить в центре изображенного действия. Я почувствовала нерв в его видениях. И тогда мы с Максом договорились. Это я выдвинула идею закончить все инцестом! Только так и можно было отреагировать на происходящее – не выставка, а каталог херни! Макс до последнего не мог решиться. Пришлось принимать решение за двоих. Даже если это был последний аккорд, то пусть  с претензией… Иначе смысла в пройденном пути не было. Понимаешь?
•  Мне-то зачем сейчас эта теория современного искусства? В переломный момент ты была тише воды, ниже плинтуса. На твоих глазах он все похерил.
• Страховы распались, и никто не проиграл от этого!
• Хорошо, что ты так считаешь…
• Ой, не строй из себя жертву! Я продолжаю работать с художниками, Алик мне помогает. Макс на отцовские деньги строит семью. Поверь, для него это лучший вариант. Никто не остался обделен. Тем более отец.

  Я  начал считать часы. Она завтра исчезнет: в Рим, или ещё невесть куда.  Спасибо всем за уделенное время, но мне пора.  Я вроде как пытаюсь повзрослеть!

 Полдня  снег равномерно покрывал землю, сглаживая последнее осеннее уродство. К вечеру было уже не разглядеть дорогу, перекинутую через поле.  Белый день, чистый день.

 Дом Соломона – гора, за которой  я могу спрятаться от любого шторма, возможно, даже начать вчитываться в Трипитаку. Но постоянно прячась, далеко не уплыть. Да и тесновато на троих делить одно убежище.

  Спокойствие копилось во мне с каждым часом. Сердце замедляло биение, и в какой-то момент я окунулся в полную тишину. Пустота могла растворить всё, если бы «айвер-джонсон» смиренно ждал в руке, а возможность пустить  себе пулю, не пугала романтичностью.

 Впервые за семь лет собирать вещи и выходить мне говорило чистое намерение, а не обстоятельства. Я спокоен и понятлив, вслушиваясь в тишину.

 Я выпил чаю и вымыл посуду, оставшуюся от вчерашнего ужина. Это единственная форма благодарности, которую могу выразить за гостеприимство. И все же я сдался, заглянув на третий этаж, но не смог найти причину остаться здесь еще хотя бы на ночь. Алиса спала, а значит прощаться не придется.

  Снегопад усилился.  Я шел по легкому очертанию колеи, которую с утра прочертил Соломон. До ближайшей автобусной остановки два часа пешей прогулки.

 Я шел и шел. Снег с полей  поднимался вверх. Голос в наушниках восклицал «Шоу должно продолжаться».

Автор публикации

не в сети 2 года

Redaktor

278,4

Комментарии: 11Публикации: 732Регистрация: 03-03-2020

Другие публикации этого автора:

Лучшие порталы для начинающих писателей ...

ПРЕМИЯ «НЕЗАВИСИМОЕ ИСКУССТВО – 2022» ...

КОНКУРС НА СОЗДАНИЕ ДИЗАЙНА МЕРЧА “НЕЗАВИСИМОГО ИСКУСС ...