Search
Generic filters
17/09/2021
31
1
0

Море было повсюду. Рядом. Возле. Оно заполонило горло. Лёгкие. Рядом летел шар. Золотистый. У самого синего моря…нет! Внутри моря! Затем приплывёт золотая рыбка, исполнит желание. Но хотелось ещё и ещё. И вот оно – разбитое корыто. И Алевтин, Алик – его родная спина, удаляющаяся. Это была ещё одна сказка про старуху и разбитое корыто!
«Ну, корыто, хватит биться…»
И тут Лилия вздрогнула, она почувствовала холод в затылке. Опять всплыл в памяти Рубинович, рядом с ним находится женщина молодая: она поёт. Элвис! да её имя Элла, фамилия, начинается на Выс. Сокращённо Элвис. Пение так себе, женщина шепелявит, у неё западает буква «с». Лилия подходит к Элле после концерта и начинает спрашивать: куда делся человек по фамилии, начинающейся тоже на «Выс», этот человек – свёкор Элвис. Оказалось, что квартира его продана, а Выса увезли в какую-то деревню. «Аферисты!» – мелькнуло в голове у Лилии. И затем мельком всплыли какие-то обрывки угроз: «Ты пожалеешь, что спросила!», «тебе несдобровать!», «ты – зря лезешь не в свои дела!».
Да! Лилия – филолог, она преподаёт в частном институте. Лилия вспомнила свой стол с книгами на кафедре. Она помнит, что её приглашали читать лекции по искусству слова. И вдруг эта певичка, которую позвали для…
А для чего? Зачем Элвис находится здесь, поёт западающим звуком, шепелявит? И Рубинович сидит в первом ряду. Улыбается. Он на стороне Лилии, даже говорит на прощание пару хороших фраз: «У тебя хороший доклад! И статью присылай, опубликуем в самом лучшем месте!»
Значит, Лилия преподает и пишет статьи в журналах по филологии. Вот кто она! Осталось вспомнить: кто такой Алевтин? Друг? Любовник? Муж? Коллега? И почему он уходит. И так больно-больно по ощущениям. Словно колющие и режущие инструменты всем набором в рёбрах Лилии. И осколки корыта. Они рассыпаются в руках на более мелкие части.
«Да, корыто, хватит биться! Не прошу я ничего. Ни дворянкой, ни девицей, ни царицей, ни сестрицей, мне лишь счастья моего! Счастья женского, простого, через горло шло бы слово, слово, слово, как подкова, чтоб на счастье, чтоб на дверь, чтоб на гвоздики, на планку, чтоб замазать мою ранку. Этот пламень по тебе…»
Лилия стала искать статьи, опубликованные под фамилией «Колобродник». Или это псевдоним?
Хорошо, что теперь у Лилли есть хороший ноутбук, а не бабкин допотопный старый компьютер. Новый, купленный, удобный ноут! Его можно было легко прятать в стол или класть между книг на полку. Зачем Лилия решила скрывать наличие ноутбука, отчего не рассказать о покупке? Лилия медлила….раздумывала…представляла лицо Василя, такое расстроенное, испуганное. Он вечно твердил Лилии – всё вспомнишь и бросишь меня. Ноутбук – это враг, который помогает Лилии вспоминать. Было ясно, что Василь начнёт бить во все барабаны своего страха, во все валторны начнёт трубить, во все фортепьяно своего внутреннего опасения! Этакий человек-оркестр страха, смертельного желания оставить всё, как есть. Жить в чужом доме, спать на чужой кровати, называть Лилию чужим именем в сельмаге, на улице, в огороде, даже в лесу, куда они ходили за шиповником, чтобы долгими ночами пить чай с красными, витаминными ягодами. А их в эту осень было немерено!
Лилия часто, задумавшись, не откликалась на имя Маруся. Даже головы не поворачивала. Даже бровью не поводила. «Маруся, Маруся, ты что, глухая?» «Маруся, ты что?»
…Хватит биться, о, корыто, сколько можно больно так?
Элвис более не появлялась. На звонки не отвечала. Лишь однажды Лилия услышала, выходя из кабинета, что эта Колобродник везде свой нос суёт! Но потом сразу появлялись Еланка и Элдридж с их рыбным мешком, а потом мягкие прикосновения Василя.
Василь – добрый! Василь – милый! Василь – верный, как собачка! Он подкладывал свою ладонь под голову Лилии, и она превращалась в плывущую лодку. В лодку-корыто…в плывущее судёнышко. Лилия сама села в эту лодку. Рядом лицо Алевтина. И песня:
Эй, корыто, хватит биться!
Наутро Лилия поняла: она любит Алевтина, Алика. Василь словно отдалятся, исчезает. Он из другой, почти не её жизни.
– Может тебе к детям съездить? – острожно спросила за завтраком Лилия у Василя. – Подарки отвезёшь? Деньги…
– У меня нет денег! – Василь мотнул головой, допивая чай из чужой, бабушкиной, одуванчиковой чашки. Из чашки Евдокии Михайловны Румянцевой.
– У меня есть. Съезди. Это как-то нехорошо…живёшь с любовницей, ты всё-таки отец! – Лилия украдкой взглянула на Василя, она говорила тихим, спокойным голосом. Голосом преподавателя кафедры филологии.
– Да, ты права. Но я не могу брать у тебя деньги! Это не хорошо!
– Вернёшься, заработаешь, отдашь. Я же не насовсем! И к родителям съезди! Мне они часто снятся…несмотря ни на что они спасли мне жизнь.
– Ага, чуть не закопали живьём!
– Ну, не закопали же! Возьми, в шкатулке, сколько надо. Я вчера зарплату получила…
– С чего такая щедрость? ты мне всегда казалась прижимистой женщиной…
– Ключевое слово «казалась». Я и сама толком не знаю, какая я? Кто я? Мне тоже много чего кажется…то я профессор кафедры…то я борец против чёрных риэлторов, то я сама этот риэлтор, то я пишу какие-то научные статьи. Но еду на фольклорную экспедицию. Но всплывают какие-то персонажи. То вижу старый школьный дворик. Мальчика, он собирает одуванчики. Кто-то кричит мне вослед: воровка! То, наоборот, я честная и добрая. То я волколак. То я святая праведница. В церкви стою на клиросе…пою…пою…
Василь согласился ехать на пару недель. Да, надо навестить детей, хотя бы поцеловать их, обнять, погладить по стриженных затылкам… Родители, как они там? Перепуганные, стареющие, кающиеся. Как две Магдалины.

Ночью Лилия неожиданно проснулась. Это был странный сон. Или явь? В её руке маленькая рука младшей сестры Иришки. Такая хрупкая и беззащитная. Они гуляют в сквере. Сходить туда предложила подруга. Голова у сестрёнки забинтована, именно из-за этой подруги Нинки всё и случилось. Четырёхлетняя Иришка нагнулась, чтобы взять игрушку, а Нинка раскачалась на деревянных качелях и с размаху ударила малышку по голове. Та отлетела в сторону и взвыла. Но Лилия вместо того, чтобы увести Иришку домой, перепугалась и по совету Нинки отвела её в сквер. Это был отвратительный поступок! Лилия испугалась за себя, не подумав о том, что может произойти с Иришкой, а это чревато сотрясением мозга, ушибом головы, трещиной в черепе.
С этих пор Лилия поклялась, что никогда не будет бояться за себя, только за других! И хрупкая ручонка Иришки, такая доверчивая, что горло перехватывает от слёз. И её синие глаза там в операционной, куда Иришку увезли с мамой. И такой качающийся мир. И лилия возле всей семейной драмы причастная, обессиленная, оправдывающаяся: «Я думала, что всё обойдётся!» Именно той ночью, Лилия решила, что не будет жить, она вязла спички, выкрошила серу в стакан и запивая водой, съела коричневую жижу. Но смерть не пришла. Или заблудилась где-то. Лишь отравление желудка и госпитализация наступили под утро. Такая жгучая тяжесть внутри, боль. И крик отца: «Ну что ты натворила, Лилёк?» Затем всю оставшуюся жизнь – дикие боли в желудке, лихой гастрит и постоянный колит. «Нашла чем заниматься!» – фыркнула Нинка, узнав об отравлении. Казни не получилось, смерти на миру тоже. И ещё простецкая улыбка одноклассника Алика… «Ах, вот откуда этот Алик! – подумала Лилия. – Это школьная любовь!» И затем Лилия вспомнила ночь. Но Алику уже глубоко за сорок. Его поцелуй. Почему-то всегда один и тот же поцелуй: сладкий, в губы. И его уход. Удаляющаяся спина, сигарета, шарф и ветер. Четыре кита разлуки. И так повторялось и повторялось: поцелуй, спина, сигарета, шарф, ветер. И снова поцелуй… неожиданно хрупкая ручка Иришки выскальзывает из рук Лилии, впереди огромное ромашковое поле и лужи воды. Они бегут обе и хохочут, брызги вырываются из-под ног. Счастливая, благополучная семья. Школа. И влюблённый Алик. Кажется, он сын директора завода. Или комбината. А, может, фабрики? Неважно, Алик избалованный парень, которому дают все дворовые девочки. Но женится Алик на Лилии. Да-да, вот свадьба, кольца, гости и ресторан. Пиршество. Двор широкий с гаражами посредине. Рыжие деревья. Площадь. Город маленький. Лилия тщится прочесть название на табличке, пытается дотянуться сном до этих синих букв. И голос старческий такой, чуть надтреснутый, голос похож по тембру на зычное ворчание Евпраксии. Но это не он сам, не двойник голоса, не собрат. Это отдельная единица. Наверно, бабушка?
Иришку мама рожала два дня. Она потом всегда жаловалась, что её вымотали роды, что она преждевременно постарела. Это было невыносимо слушать, мама кричала также, как при родах. Могла кричать до вечера, пока не охрипнет. Затем приходил отец, и все утихомиривались. Мама с папой часто ссорились. В таком случае девочки забирались под стол и там играли в куклы. Иришку часто наказывали, Лилию реже, но её тоже мама могла ударить больно и отхлестать по щекам. Затем долго кричать, пока не осипнет. Как же, как же называется этот город? Канск? Рамс? Перекрасок?
Лилии всегда хотелось любви. Просто человеческой сочувствующей и тёплой любви. Алик был хорошеньким и тёплым. Наверно, Лилии было нужно его участие? И его единственный сладкий поцелуй. Почти медовый. Как пряник. Поцелуй-пряник. Они откусывали его по кусочку. За Аликом бегали девчонки, активно с ним кокетничали. Он их отводил в лесочек, там они проводили лёгкие часы. Но с Лилией было всё по-другому. Эта девушка сопротивлялась, отталкивала Алика. Соглашалась лишь на поцелуи. Лилия была красивой, самой красивой во дворе. И тогда Алик решил:
– Женюсь!
Отец сказал:
– Если срочно надо, то я не против!
– Надо! Лилия непокорная. Она не такая как эти простушки-давалки.
– Тогда, Алевтин, тебе в приданое двущка, Волга и гараж!
«Что ж, корыто, ты пока цело! Расскажи, что было дальше, зачем ты стало биться вдруг?»
Тогда у Алика билось всё. «Волгу» у него украли прям из гаража. Сделали местные воришки подкоп и увели машину. Отец умер вскоре после женитьбы Алика. И самое смешное, неподатливая Лилия оказалась не девственницей. «Кто, кто совратил тебя?» – возмущался Алик. «Никто!» «Но куда-куда девалась твоя целостность?»
На другой день они пошли к гинекологу.
Тот выслушал рассказ Алика, посмотрел на приютившуюся в углу Лилию, смущённую, с угловатой фигуркой, немного мешковатую и неловкую, щёки девушки аллели. Это было унизительно. Но Лилия решила ещё давно, его после травмы Иришки, что за себя бояться не станет. Больше всего она боялась за нервную систему Алика, который злился и стискивал кулаки.
– Пойдёмте в кресло, я осмотрю девушку!
Когда Лилия оделась после осмотра врача, то ей стало ещё хуже. Доктор распекал Алика на чём свет стоит:
– Молодой человек, научитесь правильно спать с девушками. Чтобы они становились женщинами! Это вам не в лесу зажиматься на пару секунд! Тут процесс нужен! Нате вам книгу, почитайте!
– Так значит ос мной всё в порядке? – робко спросила Лилия.
– Ага! – кивнул доктор. – Вы как Мария можете!
– Что могу?
– Непорочно зачать, если ваш новоявленный муж по две секунды будет входить в вас! Всё, идите! Мне некогда!
Всю дорогу Лилия смеялась до колик. Ну и ну, Алик чего удумал! Из-за чепухи по больницам таскаться!

Василь был иным. Опытным и нежным.
Лилия закрыла глаза, пытаясь уснуть вновь: до рассвета было ещё пару часов. В памяти всплывали отрывки. Вот по социальным сетям Лилия получила предложение подрабатывать. Это была ложь. Какая-то незнакомка писала, что многие смертные занимаются работой, Лилия ответила, что занимается только бессмертными. И ещё какие-о отрывки, которые Лилия бережно записывала в блокнотик. Постепенно вся жизнь выстраивалась в некий водопад, точнее человекопад, в котором Лилия участвовала. А может и хорошо, что всё так случилось? Алевтин ушёл или бросил, на работе Лилию уволили, какие-то аферисты намекали на её разоблачения с аферами по недвижимости. А тут подвернулся Василь. Да, конечно, он не имеет диплом инженера, да он не предприниматель, не учёный, не специалист, но зато добрый, душевный и понимающий.
Но эти родные ключицы Алика. Эти мышцы, лопатки. Взгляд брошенный искоса. Но отчего он гладит колени подруги Лилии, да-да Лилия отчётливо видит, как Алевтин касается руками ног другой женщины. А она стоит рядом и видит всё это и её сердце разрывается. И больно будет теперь всегда. И пустота будет виться рядом. Тягучая, длинная, ворсистая.

Лилия помнит себя маленькой. Такой крошечной. Непослушной и вечно наказанной. Лилия часами стояла в углу. Затем она как-то сказала, что в их доме нет углов, потому что одни овалы. Угол – это когда девяносто градусов, а все углы, то восемьдесят восемь, то и того меньше, Лилия специально их измерила линейкой. Поэтому теперь Лилию отправляли в чулан. Там была табуретка и стопка книг. Вот это раздолье – Лилия к шести годам хорошо читала, рисовала и даже играла на пианино. Как-то с бабушкой они попали на колхозное поле, но вместо того, чтобы пройти мимо, не останавливаясь, бабушка начала вырывать поспелые розовые клубни и класть их в холщовую сумку. Набралось около пяти-шести килограмм. «Бабуля, это же не наше, это чужое!» «А у меня пенсия махонькая» – ответила бабушка и послала Лилию наблюдать – нет ли чужих? Вообще, Лилии было потом противно есть картошку, она всю дорогу выговаривала бабушке за её поступок. “Ну, я же комсомолка!» А сейчас такое время, что нуяжекомсомолка пишется не раздельно, а слитно. И разница между тем и этим временем разительна. Многие сельчане из Кита замечали, что Лилия абсолютно старомодна в своих суждениях. Она до сих пор говорила: «Ну, мы же строим честное общество!» или «Нас ждёт социализм!» Василь только улыбался, слушая, как Лилия пилит его за то, что им приходится зимовать в чужом доме, это, словно присвоенная чужая жизнь, как картошка на колхозном поле.
Маленькую Лилию отругали за то, чего она не сделала, то чашку разбила, то телевизор оцарапала. И постоянные отсидки в чулане продолжались часами. Лилия уже сама начинала верить в то, что она плохая девочка. Мама почему-то любила больше старшую сестру. И постоянно говорила, что живёт с нелюбимы мужем, потом оказалось, что у старшей сестры другой отец, а отец Лилии – это лишь её отец. Нинка подруга тоже оказалось соперницей, это она увела Алика, это её колени он гладил. Отчего все-все берут чьё-то чужое, а наказывают только Лилию? И этот Рубинович тоже попытался взять чужое, но на его пути встала Лилия. И оказалась в море одна, среди скал. Брали все, а одна только Лилия оказалась наказанной.
…А, может, мне вообще тысяча лет?
И эти годы точно мои. Лишь мои. Мне исконно принадлежащие. Но отчего вдруг я про них подумала? Зачем? Итак, Нинка, «подруга заклятая или закадычный враг»? И откуда это…ты всё равно больна! Тебе уже ничего не понадобится, всё равно дни твои сочтены! Ладно. Пусть сочтены, хотя кругом вечность, простор! Вообще сама много думаю о том, как это так, что нет ни начала, ни конца? Это невозможно представить, только вижу круг, он смыкается. Круг – это понятно. Квадрат тоже. И куб. То есть человек – это цилиндр? И я вижу свои расчёты, формулы, понимаю, что можно сделать так, как в Библии – человек может жить долго сто, двести, триста лет. И у меня это вызывает тоску, ибо понимаю, что хочу передать знания людям, но мне что-то мешает. Или кто-то? Вот…вот вспоминаю, что меня обвинила Нинка в том, что я сама про себя пишу на разных сайтах: «Лилия Колобродник – гений, восторг, восхищение!» Смешно…сама про себя…кому это надо, кроме меня? Если бы мне в юности сказали, что я не гений, то я бы подумала, а зачем я тогда живу? Но с возрастом, понимаю, что гений – это сумасшествие, это когда ты в экстазе, и приходят невероятные идеи! Идеи, например, долголетия. Нет, не личного, не собственного, а для людей. Омоложением занимались всегда, занимались многие, например, Клеопатра не вылезала из ванн с горячим козьим молоком, нацеженным специально для неё. Это омолаживает кожу, но внутренние органы, как были больными, так и остаются нездоровыми. И отчего-то постоянно всплывает в памяти Рубинович. Он ходит по кабинету, потирая руки, он доволен. Он знает, что Лилия всё-таки нашла разгадку человеческого кода. Это была невероятная генная перестройка! Перекодирование. Внедрение человеческого чипа, и выглядело на экране это как множество цифр. Значит, Лилия Колобродник учёный? Работала, работала, писала статьи по филологии и параллельно занималась загадкой человечества? Или, может, в словах, в статьях её существует некий парадокс, праязык, некая форма, которая разгадана ею же самой? Или, может, Лилия, находясь в глубине библиотек, нашла какую-то статью, в которой таилась разгадка? Ах, да-да свиток…манускрипт…И тут Лилия увидела глаза Алика, он схватил её за руку, прижал к себе, поцеловал. Голова закружилась, ты не должен это делать. Мы не должны…
Но было уже поздно, страницы манускрипта разлетелись по сторонам. Они, как-то сами начали кружиться, падать, как осенние листья. Алик впился губами в лицо Лилии жадно, долго. Руки его шарили по телу Лилии, вот расстегнулся бюстгальтер, вот кружево белья сползло до колен. И тут вбежала Нинка. Она вскрикнула, завопила. «Ты не гений! Не гений! Ты…ты дешёвка…ты губы-сердечком, волосы-дыбом, сиськи выставила, ноги раздвинула! Ты посягнула на моё! На царское, княжеское, на Адама и Еву, на Третий Рим, на Москву, Питер, на яблоко, на землю, шар земной, звёзды, луну, на первобытных людей, на доязыческое, динозавровое! Да, да! Ты у меня увела этого динозавра, этого травоядного, ты съела моего мамонта. Ты посягнула на разгон Орды, на битву, на Чудское озеро, да ты и Петра (Савла) моего по пустыне водила, ты посягнула на моего Авеля и Каина. На всех Каинов и Авелей. На пещеру, на камень! Ты! Ты! И на картины все мои посягнула, особенно на Васнецова! А ведь это я подсказала тему «Аленушки», это я привела эту дурочку и на камень посадила! И кисть была моя, да-да и краски, и холст! Да и на Баха моего ты покусилась, ты его слушала! И руку ты мне оторвала, ибо я – Венера! Ты всё утащила моё себе в норку, в самое гнёздышко, ты даже кукушат моих кормила и уточек по полю уводила в лес, в дубраву! Ты любовь мою взяла и себе в сердце вложила, ты смерть мою себе притянула, и жизнь, как ёжика на глобус напялила. И мужа, мужа соблазнила!
– Нинка, ты забыла, что это мой муж? Мой! Как я могу украсть своё? Мне принадлежащее?
Алик беспомощно озирался, глядя на странную перепалку женщин. Он туго затянул ремень на брюках, он надел шляпу и взял трость. Вот любил Алик щегольнуть!
– Алевтин? Да он мой! И всегда был моим! И Библия моя. И вера моя. И земля моя. И звёзды тоже мои! Но, если хочешь, я тебе это всё подарю! Да-да! Бери! На – город в белых каштанах. На – улицу! Площадь! Мост! Реку! Море! Хочешь его? Глубокое! И на дне Марианской впадины тоже звёзды! Бери! Ныряй!
– Отдай просто так! Без ныряния! Возьми и отдай! А нырять, если хочешь, то сама погружайся в пучину морскую! Это же так просто – со скалы вниз! Рождённый плавать, рождённый нырять, рождённый доставать звёзды для других, этим должен заниматься!
– Но я ещё не разгадала загадку Рубиновича. Мне надо спасти обездоленных. Помнишь, странные времена? А Рубинович сервизы скупает, чашки, мебель разную, утварь, помнишь?
– О чём это ты?
– О квартире…кажется это тоже важно!
– Но чья эта квартира? Кому ты опять ринулась помогать, Лилия!
Да! Лилия, она же Клеопатра, она же Вита, Лана, Мокша, Савл! И корова! Странно, почему Нинка не любит коров?
Надо закрыть глаза. Всегда, когда Лилия вспоминала Алевтина и Нинку, то глаза сами смыкались. И так… о чём это она? Ах, да о соперничестве! Странно…если ты у меня отобрала самое ценное, то какое может быть соревнование? Глупо! Вот причитаешь: «Лилька больна, у неё чахотка!» Ага, бархотка у меня! В саду, в самом центре цветёт! Пышно так! Оранжево! А чернотка у тебя, знать, Нинок! Или чернотал по-научному! И снова, снова одна и та же картина Алик уходит вместе с Нинкой…ну и пусть! У Лилии осталось главное – дети! Хорошенькие такие! Синеглазые, как волчата!
Отчего Нинка причитает: у Лильки наряды яркие, из люрекса, она везде лезет, она идёт по моим следам. Да? Разве ты их мне показала, разве ты их потеряла, разве ты могла это сделать? Лилька – аляповатая, безвкусица, никакущая! Ну, вот опять – за рыбу деньги, а тебе какое свинячье дело? Забирай, что хочешь и иди! Грузи машинами, вагонами, самолётами! Пихай в авоськи, чемоданы, кули. И беги в аэропорт скорее, тащи всё это. Ой, ой…смотрю: застёжки у баула раскрылись, и полетели какие-то бумажки, обложки, картинки на землю. Люди позади шли, не останавливаясь, торопясь, они топтали тетрадки, книги, блокноты, вминали в грязь, в лужи, в болото. Лилия глядела с ужасом и страхом, не зная, как помочь, как собрать. А надо ли? Ибо уже неоднократно по рукам была бита! До синяков!
Хлоп по руке, кыш отсюда. Бац по другой, отвали, сука! Да ещё во след: ты Ванька-Встанька, ты лохушка, перевертыш, врунишка, лгунишка.
Одна правда: Не больна я! Нет у меня чахотки-бархотки и прочих дамских болячек! Есть здоровое сердце – спасибо зарядке! Есть прекрасные нервы, печень, селезёнка, рёбра, кости позвоночник, лоб! Но где дети? Дети выросли!
Не веришь? Спроси у врачей! Здорова, хоть в космос отправляй! И ни в какой я аварии не была! Езжу аккуратно, 60 км в час. Да, ты же помнишь, мы тебя подвозили до дома. Мы – это ты, я, Алевтин. Тогда он ещё был моим мужем. А, впрочем, судя по его непрерывным звонкам по ночам (привет, Фрейд!), он до сих пор мой! Вот пишет: Люблю! Скучаю! Не могу без тебя!
А я в ответ: Не пиши! Не звони! Забудь!
Нинка – моя бывшая подруга. Я не хочу ей делать больно.
Хотя, может, Нинка и не подруга вовсе? И не моя? А так, просто прохожая. Ну, вот шла-шла мимо витрин, заглядывалась на золотистые огни, думала, чтобы такое купить? Или перед написанием статей и докладов прогуливалась, а затем столкнулась со мной нос к носу. И началось! Это гудение, шипение, передёргивание! Твоё-моё, нет моё! Опять моё!
Да-да, и Бог твой и дьявол, и воды, и твердь, и земли!
И еду я на верблюде. И еду я на ослике. И еду я на волке!
Но идёт дождь. Он смывает всё – слёзы с лица, тушь, помаду, румяна, и вот я голая – когда смыта косметика, я точно обнажённая становлюсь, первозданная, как младенец, чистая.
У меня сегодня – дождь! Выйду из библиотеки – дождь, на дороге капли разламывают лужи на мелкие брызги. Дождь срывает листья и колошматит по ним. Дождь разрывает дымки тумана, рвёт на части простор. Луг весь исплакан, урёван его слезами, можно присоединиться ко всеобщему плачу и рыдать во весь голос. И вдруг перед Лилией образовался сам по себе всплыл ещё один кусок жизни, омываемый дождём! Потому что под дождём нужен зонт, как в сказке «при дожде без дождя». У меня дождь по окнам, по крышам, дождь – это крещение небесное. Ты попадаешь в огромный чан – грехи твои смываются потоками, просачиваются в землю. Во время дождя можно загадывать желания: «Принеси мне, даждь, побольше любви, богатства, умиротворения, здравия, даждь мне друзей, верных преданных сотоварищей! Единомышленников, единоверцев, братьев-сестёр. Укрепи родственные связи, товарищеские, соседские, дружеские!»
Или можно попросить дождь: «Убери всё, что меня расстраивает, делает обеспокоенной, не спящей, принимающей близко к сердцу всякий сор, ненужный, отыми все нелепицы, суды-пересуды вокруг меня, помимо меня, за мной, передо мной, сбоку, спереди, позади. Убери наговоры, оговоры, напраслину. Ну, когда это я в неком Болдино оставляла сушиться бельё, колготки, трусы, лифчики? Что за чушь? И якобы на весь автобус сообщала об этом. А сама – молодая да красивая, аки молдаванка. Аки горлица. Аж дрожь берёт. Люди якобы оглядываются, ничего понять не могут, как так Лилия Игоревна, что с вами? Как вы можете? Народ же вокруг? И пошла по свету сплетня-оговор. Она эта Лилия – такая-сякая, развратница, простушка, безголовая, невыдержанная, неграмотная, невоспитанная…А лекции её вы читали? Путаница на путанице. Белинского Виссариона назвала Александром. Попова назвала Михаилом. А Иванова Игорем. Что у неё с головой? И отчего парту школьную со Спартой рифмует? Иди, глянь в словарь, и поймёшь, как правильно ставить ударение! Вечеря и вечеря, ну, усвоила?»
А ещё дождь – лечебный! Да-да! От нервов не все болезни, а лишь сердечные. А вот кожа с её порами, покровом, слоями жира на самом деле – вещь загадочная. Говорят, что она пропускает в человека 40 процентов внешних влияний. Кроме кислорода и водорода, азот, натрий, калий, фосфаты. Конечно, это малые капли и крохотные доли, но дождь тоже проходит в человека, человек – это вода, это почти девяносто процентов дождя. Человек – это моросящий дождь!
Нинка себя в социальных сетях называла не иначе как Нинка Ночная. Ого-го! И разъялась наша Нинка на ночную вечеринку, на дождинку, на икринку и на всё, что только хошь! Нина, я тебе отдала всё своё и даже больше того! Отдала свои смыслы, свои наименования, хочешь камень священный в сорок тонн отдам? Хочешь замыслы? Хочешь, поле хлебное притащу к твоему порогу? Хочешь, футболку с сердечками? Ведь известно, что больнее всего делают свои те, к кому не страшно спиной повернуться, затылком мягким, как войлок, позвоночником хрупким, как стекло, лопатками. Они мои! И я повернулась! ой! Не отвернулась, а наоборот сказала: «Нинка Ночная, пошли за мной! Я дорогу знаю!» И статью ей показала. Вот она:
« РЕПОРТАЖ С ПОЛЯ БОЯ

Происходящие изменения в нашей стране – разлом эпохи, смена власти в 90-х годах, раскол– всё это последствия той разрухи, которую волей-неволей внесли события, произошедшие у нас на глазах. Мы, словно слышали, как ломали хребет, как выворачивали рёбра из единого организма под названием «литература». Не секрет, что деление не условное, а настоящее, а те, кто делил и рушил – это те же самые люди, кто рушил наши предприятия, закрывал и банкротил фабрики, комбинаты. Одним словом вводил «перемены». И нам обещали: вот теперь вы заживёте. Пишите, писатели, сколько хотите, публикуйтесь, где хотите и как хотите. Но вот про деньги умолчали, никто не сказал – это платно и платить будете вы сами. Платить всем, что у вас есть: талантом, потом, кровью, вашей жизнью, душой, сердцем. И, конечно, деньгами. Впервые слово «спонсор» я услышала в те же самые, девяностые годы. Что в отличие от исконно русского «благотворитель, милостивец, добрейший человек» имеет иную окраску, этакий маркетинговый ход, вид рекламы. То есть не «душка-дедушка», не «просто так, а за что-то». Покупка услуг.
А теперь перейдём не на «ты», а на «мы». Мы оказались на поле боя. Летят пули, стрелы, ножи. Взрывы то там, то тут. Кто, кого ругает, критикует, выискивает недостатки и отчего так? Кому это надо и выгодно. Кто платит, в конце концов? Потому что ни один журнал, газета, альманах не может существовать без денежной массы. А это уже зависимость или, если хотите для обидчивых, то связь. Потому, что сами журналы заработать на подписчиках не смогут нужную сумму. Не стану делить наши издания на патриотического и либерального толка, хотя понятно, что патриота не напечатают в журналах изначально заявивших себя, как журналы либерального крыла. Слово «крылья» условно. Ибо, скорее всего, этого органа уже нет, остались следы, если глядеть со спины.
Да, конечно, и там и здесь есть талантливые, даровитые и способные авторы. Кто же спорит? Но журналы сейчас напоминают мне осаждённые крепости. Найдётся тысячи причин, чтобы отказать автору в публикации, не придерживающегося твоей стороны. То есть он должен стоять, говоря условно, у твоей Стены Плача, у твоих Долин скорби, Хтонинских разломов
и Тлеющих пустошей.
Точно также распределяются премии. Уже говорили о писательнице Д. Р., получившей премию. Казалось бы, живёт себе человек уже лет двадцать в Израиле, зачем ей наши русские деньги, это же не шекели? Отдайте их русским писателям. Но нет, едут сюда за нашими русскими, противными деньгами.
Если идёт противостояние, значит, оно кому-то нужно. И это исходит не просто от местных чиновников, оно начинается выше. С чиновников государственного масштаба. Им выгодно, чтобы писатели дрались, воевали. Чтобы хрустели кости, ломался хребет, едва держащийся на слабых связках, на рваных мышцах, на месиве из боли и метаний. Так куда примкнуть молодым и начинающим писателям? Их прикрепили к семинарам, которые проводятся в не малом количестве, как с одной, так и другой стороны. Знаю, бывала, сама читала лекции, выступала. Присутствовала.
Война в литературе идёт не простая, как во всей стране, гибридная. Она и раньше была «любимая литература – любимейшая война», вспомним спившихся наших писателей, пустивших себе пулю в лоб, повесившихся, уехавших за рубеж в поисках лучшей доли. «Моя родина – русская словесность!» – написал мне в менеджере поэт Д. Б., ныне проживающий в Иллинойсе.
А теперь вы спросите: кому помешали войны в литературе? Ибо кроме печальных последствий, война – это прогресс, это умирание старого, зарождение нового, как феникс из пепла, рождение младенца, творящего чудо и добро, несущее прогресс. О, нет, стойте. Прочтите авторов, пишущих о великом прощении фашистов, о порочащих Великую Победу в Великой отечественной войне. Не собираюсь упоминать имена их. Кто хочет, тот найдёт в интернете, да и на книжных полках магазинов это всё есть.
Понимаю, что на меня сейчас набросятся «завсегдатаи клуба сайта. Я их так и называю мысленно. Но я не уйду с поля боя! Хотя мне уже было несколько контрольных выстрелов в голову. Так и хожу с пулями в голове. Поэтому и пишу.
Ибо сердца не достигли. И не достигнут. Потому, что мне не мешают мои папа с мамой. Мои дедушки и бабушки. И я никуда не уеду. Останусь тут, на этом поле. Как простой солдат. Как мой дед, рядовой. Ему было 37 лет, но у него уже было к тому времени шестеро детей.
Если я сейчас буду замалчивать, делать вид, что это меня не касается, пытаться лавировать между двумя союзами, а то и тремя-четырьмя, то душу погублю.
Но забыла взять щит, панцирь кованый, прочный…»
Конечно, такого не будет, чтобы все вместе, стройными колоннами. Такого не будет, что взявшись за руки. Разве только что выпить в одной компании. И то надо смотреть, что пьёшь, не цикуту ли, налитую Сократу? То есть пуля в голове да и ещё медленный яд, вот так и ходишь себе с кучей книг в руках, с рукописями неопубликованных произведений, либо со стихами, размещёнными в журналах. От самиздата до самиздата. Ибо в известные издательства прорваться тоже трудно. Надо быть своим в доску. Чужого не возьмут. А ты с пулей в голове да ещё с ядом в желудке. Поэтому приходится ждать послесмертия. А пока пребывай себе в мирах, рассказывая события. Да копи деньги для самиздата.
Но я не за себя ратую. За тех, кто со мной.»
Но у меня дождь сегодня во всю вселенную. Один на всех. Его делить не станем. Он – общий. Он всемирный. Всепланетный. Галактический…

Раньше Лилия верила свою звезду, ей казалось, что вот-вот откроется, разверзнется, придёт слава, признание, известность. Но годы шли. А то, чего хотелось бы не приходило. Каждый мечтает о своём. Об изобилии денег. Появлении власти. Наличие популярности. Это нормальные человеческие стремления. Если ты чувствуешь в себе силы – становись хоть депутатом. Хоть директором совей фирмы. Хоть просто хорошим человеком. Хороший человек – это тоже профессия! Вот у многих спрашиваешь – кто он? Отвечают – человек хороший. Ты мне кто? Ты мне хороший человек! Вот ты на меня обиделся, а я все равно человек хороший. Вот ты взял и написал про меня разных пакостей, вымыслов, вымарал мои сокровенные мысли, черным фломастером всё закрасил. А я кто тебе? Я – человек хороший! Вот ты всякую чушь, напраслину возвёл. А я кто тебе? Я – человек хороший! Ты разный словесный мусор накидал, целую пачку у моего порога и ещё накидал пару вагонов, целый Боинг вывалил, столько и на планете-то мусора нет. А ты всё равно нашёл. А я кто тебе? Я – человек хороший! Ты меня в ад послал, сказал, что Сошествие в ад – это твоя икона, твой текст, твоя тема, твоя евангельская притча, твои свечи, твои буквы, твои и только. А я спрашиваю все тридцать три твои, весь алфавит? Да! Да! Хорошо, бери себе. Ешь, на хлеб намазывай, с грибами жарь на сковородке. Но есть же вещи, принадлежащие всем! Объединяющие. Нет, нет, мои, орёт Нинка Ночная.
* * *
А Спаситель сегодня сошёл прямо в ад!
На серебряных нитях, на тонких крылах,
на парчовых огнищах.
А в спину вопят:
на земле этой грешной скабрёзность и мат,
и вся вечность заснула в часах!

Не буди её! Больно! О, как мне беду
поместить в паутинную эту дуду?
И как мне поместить Божьей смерти объём
в эту тонкой работы икону шитьём?

Вот я еду в старинный наш град-Городец,
где округлей земля, где размеренней шаг,
я сейчас состою из таких нежных детств…
Неразумной, о, люди, о, как мне дышать?
Подскажите, откуда на небе багрец?
У Субботы страстной вам хлопот не исчесть,

выпекать куличи, что с изюмом внутри,
с бархатистой глазурью, где сладок замес,
где орешки, цукаты, как те янтари.
Птица-тройка моя – птица-Дастер ты мой!
Не теряй ты дороги, лети по прямой:

здесь начало иконы «Сошествие в ад».
Здесь страстная Суббота. Здесь свечи горят.

Городчане пред Пасхой любимей стократ!
А икона врастает мне в сердце! Её
корневище ветвится, и птица поёт!
О, как недра разверсты Предбожьи мои
до калины шукшинской, сплошной колеи,
до рябины рубцовской, низин и высот.
Ад повергнут! Его перейдёшь, словно брод!

И всё вместе, по кругу сомкнулось в кольцо:
Городец. Пасха. Волга. И Божье лицо.
И никто, никогда не умрёт!

Еженощно теперь у меня из груди,
из глубоких, стальных из её корневищ
вырывается снова икона. Парит.
И никто не убог. Не повержен. Не нищ.
И молитвы мои напрямую теперь
прямо в Боговы уши, в открытую дверь!
Ибо все мы из этих святейших суббот,
ибо все мы из этих святейших щедрот,
из полнот, из частот, из дарений, свобод.
Вот!»

Разберём, я ж филолог, это произведение! И сравним с твоим, вот оно на блюде с голубой каёмкой, на большом блюде интернета:
«Сошествие в адскую пропасть:
Возьми, бери, уставься, подавись, сигаю в ад я голышом, вверх-вниз. Здесь на столе еда: хлеб, масло, сельдь, в углу диван и стул, чтобы присесть, от блох собачьих мазь, кошачьих – блох, от вшей, клещей, от тараканьих крох. Я оставляю. Я спускаюсь в ад, иду я позамимо, где театр, кино и стадион и хохлома, сойду с ума, умру я задарма. В аду так страшно – вскрыты животы, гнильё да купорос, кричащи рты! Там выдранные руки, пальцы, кость, страшнее нет, что видеть довелось. Лисицын мех на шее у цариц, да волчий мех, да заячий в платках, в ушанках, в шапках броши, ох, с лисиц все шкуры сняты, я иду, мой страх так на меня похож, на всех на вас. Сошедший в ад, как не сошедший над. Сошедший ввысь, как не сошедший под. Беру бутыль и выпиваю яд. Беру хлеба, что солоны, как пот….»
Что могу сказать – это написано о разном. Не просто о времени разном. О миге. Даже вечность тут иная. Состояние умиротворения и Лилии, о дарении. У первого автора: «Еженощно теперь у меня из груди,
из глубоких, стальных из её корневищ
вырывается снова икона…» То есть икона у первого автора. И состояние присутствия у второго. Но не в иконе, не в рисунке. У второго автора – это покидание какого-то жилища квартиры, где «стул-костыль, бутыль, ведьма-сельдь». Совершенно разные по манере. Но самое главное, что вызывают в ответ эти строки? Что они всколыхивают в душе? Какие такие бури чувств? Именно, как откликается на оба эти стиха постороннее сердце? По-разному, даже я бы сказала, что чувства вызываются полярные. Отклик на чистоту и на грязь – это разные отклики. Если у первого автора прибрано – чистая изба, куличи, пахнет ванилью. То у второго автора – вонь, гниль, вырванные кишки.
Поэтому, объясняю: не плачь, не ори, не лей грязь. Хотя, если хочется очень, то и плачь, и ори, и лей, что хочешь! Я просто хочу объяснить: тебе кажется, что созвучно. Но, если разбираешься в музыке, то легко отличишь Баха от Шопена. А лучше весь хор отдели. Особенно «Се до полунощи». И вообще, Нинок, сядь, Карл, сядь. Все сядьте и выпьете. Пора! Настало время слушать: «Мой личный фронт, мой личный Горький, моя планета, я не приходила тебя убивать, как у Михаила Светлова, ты сам, здравствуй враг, нарядился в планшет мой, ты сам мне ответил «Здорово!» Из моря, как будто приплыл, не иначе, с полей, что в янтарных колосьях пшеницы. Из самой пучины: «Что надобно, старче?», и хвост золотистый и ока зеница! О. где вы мои, атлас, шар земной, правда? Как храм с куполами – моя миокарда. Всегда рисовала за куполом купол. Как маковых глав у церквей – выше, выше. Не я к вам пришла: вы пришли! Из-под чуба кричите о чём-то отмершем, давнишнем. А из-под футболок, что с надписью «ратник» чернеют кресты из лучей коловрата. О, батюшка-град, о мой Ладо, мой Ладо, о други, о братья, о сёстры! София! Кричат: «Нет тебя, больше к нам не ходи и кричать-не кричи, ни пиши, нет Софии. Её подарили Стамбулу Андрии. Ты думаешь, что бы один у Тараса? Нет, панночка их родила двести тысяч, зачав от Андрия! В ту ночь. Он не спасся, зато он размножился присно и лично! А ты? Ты про что? Про леса да болота. Какая заря, мёд, орешник, смородина? Вокруг чернодырье! Луга, огороды. Твоя и моя – это разная родина. Вот это наречие! Не понимаю на ломанном русском, на сломанном братском. Одни у нас были с тобою могилы под бронзовым кителем, сердцем солдатским! А там у меня за чертой, за границей в тылу у врага, как в осаде за рвами остались друзья. Мои птички-синицы – драконы их скрали с тремя головами. Я и объяснить не могу. И сказать как? Родные мне кости в какую скласть тару? Ужели всё даром, вся жизнь моя даром? Врастает в меня ваша пуля в грудь шаром. Осталось лишь плакать, становится знаком – она триколорным становится маком!»
Это было сильнее её!
Доказывать что-то смешно, объяснять почему так получилось? Какой смысл. Становится Шолоховым – тем самым послевоенным, заклёванным, доведённым до отчаяния? Да-да, иногда Лилии казалось, что судьба великого писателя драматически накладывается на её судьбу. Вопрошать: а как вам не стыдно? Нинок, Карл ты мой двенадцатый, Рубинович, Алик. Вы были в её жизни. Были. Так случилось. Но теперь вам в другую сторону. В противоположную.

6.
В декабре Лилию и Василя попросила соседка поехать вместо неё на спектакль.
– Вы молодожёны. Вам положено. А мне на что?
Ой! А это портрет Дуси? – соседку звали Бабушка Мила.
Да! Это фото – Евдокии Михайловны Румянцевой.
Надо же, как вы…
А как иначе? Лилия почти вжилась в роль Маруси. Она даже своё имя начала отодвигать, как книгу на полке. Мария-София. Это гармонично. Это по-сестрински. Это честно…
Честная ложь. Правдивое вранье. Единственный грех поневоле. И снова, снова Лилии казалось, она тонет! Бабушка Мила смотрела на неё пристально:
– Изменилась ты, шибко! А все-то год прошёл. И говоришь по-ненашему, как-то распевно. И кость ты толще стала. Что с тобой?
– Не знаю! – Лилия пододвинула бабушке Миле табуретку, приглашая её к столу. – Чай будете?
– А с чем чай-то?
– С пирогами.
– Вот я говорю: не по-нашему ты гуторишь. Чай бывает с мелиссой, мёдом, вареньем. А пироги не с чаем, а к чаю! – бабушка Мила была крупная, мешковатая старуха. Её недоверчивый взгляд казался Лилии пронзительным до мурашек по коже. Как рентген. И в больницу ходить не надо на флюорографию.
Лилия в ответ лишь пожала плечами. Она налила большой бокал, добавила мелиссу, как просила бабушка Мила:
– Чай пить, не дрова рубить! Садимся! – Лилия улыбаясь, поставила на дубовый стол широкую тарелку.
– О! Вот это верно! Узнаю Марусю! А-то всё по-интеллигентному, только кивнёшь, а не зайдёшь. Как в кино! И одеваешься уж больно модно. Какие-то юбки с блёстками, кофты с вырезом. Видно, там по Египтам да Мальтам наездилась, вот и поменялась!
– Так я болела долго…у меня сейчас с памятью что-то. Головой стукнулась! – Лилия решила не увиливать. Чем больше врёшь, тем страшнее правду прятать, а тут, действительно, упала, очнулась, забыла, что было.
– Тебя что там за границей-то били что ли? Мужик плохой попался? – и, не дожидаясь ответа, бабушка Мила начала причитать: – Вот я говорила Дусе, не пускай дочь в Мальту или куда там, ты поехала? Убьют насмерть!
– Вы были правы: так оно и было, наверно! – Лилия принесла ещё пирогов с кухни. Она сегодня стряпала с утра. Василь любил горячее да пышное!
– А с этим хмурым «принеси-подай-забор почини» ты где познакомилась? – бабушка Мила была любопытной.
– Так сразу же после болезни мы и встретились. Только Василь не такой, он добрый, он очень хороший человек!
– Женатый, небось?
– Есть маленько!
– Ага, чуть-чуть женат, чуть-чуть отец, чуть-чуть беременная!
– Так вышло…
– Что же не разводится?
– Там дети!
– Чуть-чуть дети! – усмехнулась бабушка Мила. – Ну, да ладно, дело не моё!
– Он хочет развестись. Но…
Лилия опустила глаза. Она сама не знала, что будет, если Василь разведётся. Это значит, ей надо идти за него замуж. Но она ещё сама не знала: кто она? Может, уже давно старуха, сделавшая пластическую операцию? Или доктор наук, обременённая диссертациями, исследованиями, но уволенная и выброшенная на пенсию? Или учёный, проникший в тайны медицины, нашедшая возможность исцелять через определённый поток слов? Вот исцеляются же люди при помощи молитв! Или, может, Лилия – это всё выше перечисленное? И даже настоящая дочь Евдокии, вправду уехавшая за границу, чудом спасшаяся из рук наркомана Джона? Или какого-нибудь Раджи?
– А ты его любишь? – бабушка Мила дожёвывала последний пирожок с капустой. Несколько крошек упали на фартук старушке.
– Иногда мне кажется, что люблю! Сильно! Но потом меня накрывают воспоминания!
– Да, видно, тебе здорово по голове колобрякнули! Тут помню, тут не помню…вот билеты на спектакль на тумбочке. Сходите! Прогуляйтесь! Мне недосуг! Да и ноги болят! Сил нет!

Пьеса, которую смотрели Лилия и Василь, шла в клубе. Обычное дело: афиши, музыка, шарики. Но Лилии отчего-то показался текст знакомым. Ну, просто родным! Правда искажённым и чуть переделанным. Авторов пьесы было два. Н. и А. Ночные. Фамилия была более чем странная. Пьеса называлась…ой…называлась…И Лилия чуть не вскрикнула, схватившись за руку Василя. «Ты чего?» «Да, так…» «Что-то болит? Или опять память на поверхность вынесла воспоминания?» – догадался Василь. Они оба сидели в последнем ряду, прижавшись друг к другу. «Ага! Вынесла. На берег! Мне кажется, что я читала текст этой пьесы. И даже сама его правила, редактировала!»
Итак! Весь текст плыл, как туман над лугом. Он был до боли знаком и осязаем:
СТАРШЕ НА ОДНУ ВСТРЕЧУ. МОНОПЬЕССА

Вечер. Мелкий снежок. Очертания зданий. Вывеска кафе «Мираж». Небольшая группа молодёжи заходят в кафе, они смеются громко. Явно, что все чуть навеселе. Диалог двух девушек и парня:
Одна из девушек: Чего я тут забыла? Мне домой надо.
Парень: К маме?
Одна из девушек: К папе!
Вторая девушка: Ты же сирота!
Одна из девушек: У всех сирот, тем не менее, есть мама и папа!
Парень: Иди, кто же тебя держит?
Одна из девушек: Не могу Лялю бросить. Я ей обещала.
Вторая девушка: Ха! Что со мной будет?
Одна из девушек: Вот ты всегда так! Что будет, что будет после коктейля. А на утро ворчать станешь: Зачем ты меня оставила с незнакомым юношей? Знаю я тебя!
Парень: Отчего ж с незнакомым? Я Парадокс!
Обе девушки, не сговариваясь, воскликнули одновременно: Кто?
Парень: Кстати, про коктейль кто-то говорил? Ляля кажется? Или ты – подруга Ляли.
Первая девушка: Я Маша!
Все усаживаются за барную стойку.
Официант: Что желаете?
Одна из девушек: Нам домой с Лялей надо!
Парень: Ну, заладила, как тебя там!
Первая девушка: Я Маша!
Парень, обращаясь к официанту: По коктейлю. Всем! Той, которая домой хочет, с ромом!
Первая девушка, трясёт подругу за рукав: Ну, всё! Хватит, Ляля! Это уже не смешно!
Вторая девушка, наклонившись к первой: Ты ревнуешь? Тебе самой этот Парадокс понравился, да? Поэтому ты так себя ведёшь?
Первая девушка: Хватит. Ляля! Понравился-не понравился. Спроси у него номер телефона. Завтра перезвонишь. На сегодня нам хватит. Ты и так еле на ногах держишься!
Парень: Вслух! Хватит шептаться! Девочки! Это вам.
(Он кивает на разлитый по бокалам напиток)
Пейте!
Первая девушка снова потянула подругу за рукав: Идём!
Вторая: Иди! Я останусь!
Музыка играет громче. Ляля снимает куртку. С бокалом в руках вскакивает и начинает танцевать. Видно, что девушка пьяна и немного покачивается. Парадокс приближается к ней и берёт за талию. Они начинают целоваться. Первая девушка растерянно делает глоток из бокала. Затем озирается по сторонам, словно ища защиты. Но не находит её. Девушка, махнув рукой, вскакивает со стула и направляется к двери. Её никто не останавливает.
Музыка продолжает звучать громче и оглушительнее.

Сцена вторая:
Совсем темно. Двое немолодых людей. Мужчина полный в шляпе с гитарой по имени Гера. Женщина лет сорока рядом с ним. Её имя Варя. Они сидят на лавочке напротив кафе «Мираж» о чём-то разговаривают.
Варя: Я всё равно люблю тебя!
Гера: Ты говоришь мне об этом всегда, когда мы видимся. Но затем ты уходишь к мужу. И далее обрыв.
Варя: Муж – это фикция.
Гера: Варя, ты красивая женщина! Наверно, добрая и прекрасная…
Варя: Мы расстаёмся? Обычно так говорят перед разлукой…
Гера: Ты же знаешь, что это невозможно. Мы не можем расстаться. Но быть вместе нам невыносимо. Поэтому я повторяю: ты добрая и прекрасная.
Варя: Ты забыл сказать: наверное!
Гера: Уточняю: прекрасная.
Варя: Ты забыл, что добрая!
Гера, нервничая и поводя плечами: Ты всегда будешь меня перебивать?
Варя: Не знаю.
Гера: Словом, давай ты поедешь домой. А я к себе поеду.
Варя: Хорошо. Зайдём в кафе, выпьем чая и домой.
Оба встают.
Заходят в кафе. Раздеваются и садятся за столик у окна. Им отчётливо видно, как танцуют Ляля и Парадокс.
Подходит официант:
Чего желаете?
Официант протягивает меню.
Варя: Нам чая…
Официант: Какого?
Гера: Ещё сто грамм водки…
Варя объясняет официанту, что принести. И просит побыстрее, называя Геру мужем.
Официант кивает.
Гера: Ты умница!
Варя: Прекрасная, добрая умница…Я люблю тебя, Гера. У меня не было раньше подобных чувств. Вообще. Я даже когда детей рожала, так не любила своего супруга. Не думала, что смогу полюбить так сильно. А ведь нам с тобой уже много лет. И ты одинок. И я в каком-то смысле одинока…
Гера: Сейчас я обязан сделать тебе предложение. Но я не стану.
Варя: Я знаю. У тебя нет ответных чувств…лишь страсть и ничего более…
Гера: в наше время это тоже чувство.
Варя: Я на большее не претендую!
Официант приносит чая для Вари, графин водки для Германа и немного закуски.
Парадокс и Ляля громко смеются, затем оба скрываются за занавеской, целуясь.
Гера: Да и немолодые мы. Ни как эти двое…
Варя: Думаю, что они просто пьяны…
Гера наливает водки в рюмку, выпивает. Варя медленно глотает чай. Ей не по себе, она ежится. Затем нежно берёт Геру за руку. Целует. Прижимается к нему: Нам так хорошо вдвоём! Зачем загадывать на будущее?
Гера: Да…ты права…может, оставить всё, как есть?
Официант отдёргивает занавеску в коридоре:
– Эй! Молодые люди, вы пьяны слишком! Прошу, расплатитесь! Скоро «Мираж» закрывается!

Сцена третья:

Улица. Ляля и Парадокс стоят возле дверей, закрывающегося кафе. Смеются. Парадокс тащит девушку в тёмный двор:
– Пошли уже!
Ляля: Куда?
Парадокс: Неважно!
Ляля: Нет…я домой хочу. К маме-папе…
Парадокс: Позвони, что задерживаешься!
Ляля достаёт телефон, пробует позвонить, но пальцы не слушаются. Её тошнит.
Парадокс: Ой, да тебя совсем развезло. Пошли за угол!
Парень выхватывает у девушки телефон. Силой тащит её подальше. Ветер усиливается, но Парадокс не обращает внимания на это. Он волочёт девушку в тёмное место.
Часы, расположенные на стене высокоэтажки, показывают полночь.
Стрелки медленно кружатся. Отсчитывая минуты. Одна, две, три…
Пятнадцать. Двадцать.
Парадокс выходит из-за угла, застёгивая джинсы. Он один. Ляли нет. Она осталась сидеть на земле в тёмном углу двора. Девушке явно плохо. Она постанывает глухо. Но никто не слышит, ибо двор глухой и малоосещённый.
Парадокс вынимает из кармана телефон Ляли, осматривает его:
– Тьфу ты…дешёвка! И девка так себе и смартфон тоже…
Но, тем не менее, Парадокс кладёт телефон себе в карман и уходит прочь. Он явно спешит:
Ему завтра вставать рано!
Сцена четвёртая:

Из кафе выходит довольный Гера. С ним Варя. Она звонит по сотовому телефону, чтобы вызвать такси.
Варя: Надо подождать. Сказали минут пятнадцать…
Гера молча усаживается на скамью: Едем ко мне?»
Варя: Да…конечно к тебе! Я же такая прекрасная, добрая умница!
Оба сидят некоторое время молча.
Варя целует Геру в мочку уха:
Любимый…
Раздаётся звонок, Варя отвечает. Это звонит диспетчер, объясняя какая машина, приедет за ними.
В это время начинает плакать Ляля громче:
– Помогите мне! Меня изнасиловали и обокрали…
Варя: Гера, мне кажется или на самом деле кто-то зовёт на помощь?
Гера: Угу…
Варя вскакивает на ноги, направляясь во двор. Она обнаруживает девушку, лежащую на земле.
Варя: Ой, Господи! Кто же тебя так? Одежда разорвана…неужели тот самый парень, который был с тобой? Эх, ты и дура…Надо вызвать полицию!
Женщина пробует помочь девушке подняться. Но бесполезно…Ляля снова сползает.
Гера (он тоже поднимается на ноги): что там произошло?
Варя: Я вызываю полицию. Тут девушка, что была в кафе…она даже встать не может. Замёрзнет, бедняжка – зима на дворе!
Гера: Вечно ты попадешь в неприятности. То муж…то девушка…то любовь невероятная.
Варя: Я уже дозвонилась 112…
И не ворчи, пожалуйста! Думаю, что надо ещё и «Скорую» вызвать…
Гера: Ладно…
Варя: Давай дотащим эту дурёху хотя бы до скамьи. А-то она на земле валятся, как ненужная вещь…
Ляля стонет, плачет… Гера неуклюже хватает её за плечи. Варя пытается взять Лялю подмышки, но бесполезно.
Гера наклоняется над ней: Кажется у неё что-то сломано…
Варя: Наверно, её этот хулиган ударил?
Гера: Да, похоже, увечье серьёзное. Профессионал…
Варя: Ужас… а ведь всё так хорошо начиналось…

В этот момент начинают мигать Сиреневые огни Скорой помощи, раздаётся сирена. Выходит человек в белом халате, за ним медсестра. Затем появляются люди в бушлатах, в форме полицейских:
Ну, что ту стряслось?
Варя вкратце объясняет: Мы были в кафе…вышли и услышали зов о помощи…Там, там…девушка…

Полицейский: В этом кафе?
Варя: Да…
Гера: Эта девушка активно целовалась с парнем. Затем они вышли, так как официант попросил покинуть заведение. Мы вышли позже, примерно через полчаса. И вот увидели такую картину…
Лялю в это время погрузили на носилки…
Варя: Ну, всё, как в кино…
Гера: Ага…улица красных фонарей…
Варя: Мы вам оставим свои номера телефонов и поедем! За нами такси уже подъехала…
Полицейский кивнул: Да, конечно.
Гера торопливо протянул свою визитку.
Полицейский: Профессор? Доктор наук?
Гера: Да…

Варя и Гера направились к машине. Водитель нервно окликнул: Ну, что граждане, поедете или как?
Варя: Едем, едем!

Сцена шестая: Комната в доме. Большой диван, застеленный пледом. Сбоку массивный шкаф. Книги на стеллажах…»

Лилия помнит, что конец пьесы был другим: Парадокс сбегает, его долго ищут, а Варя и Гера в конце концов женятся… Но на сцене события разворачивались иначе. И это было неприятно, пошло. Пьесу переделали в водевиль. «Что сами-то эти Н. и А. Ночные не могли сочинить хороший достойный финал?» Пьесу было жалко. Как жалко большой отрезок жизни. Итак, кто она – Лилия?
Я – филолог, я пишу статьи. Занимаюсь наукой. И вдруг я нарвалась на некий «особый документ», на большую разгадку тайны. Рубинович узнал об этом, он тоже занимался раритетами, скупал редкие книги, картины. У меня когда-то была любовь. У меня был Алевтин. Такой милый…но я вижу его удаляющуюся спину. Мы вместе на остановке. Я кричу:
– Ты убил всех моих бабочек в животе. Ты заморозил меня своей нелюбовью! И ты долго обманывал меня! Ты врал! Изменял.
И тогда пошёл дождь. С неба. С земли. С запада и востока. С юга и севера. Дождём я стала сама. Затем…что было затем? Ах, да, я протянула руку ей – тонущей, я держала её хрупкие пальцы, слыша как мои кости хрустят. Ах, да я тогда сломала себе палец! Но я помогла ей выползти на берег. Это родное лицо…бывшая подруга. Нинок! Но вдруг поток воды, откуда-то сзади, подхватил меня, я не удержалась и меня смыло в воду, растворило в ней, в её глубине. Подруга видела, как я тону. Видела мою кудрявую голову. Но она не сдвинулась с места. А ведь могла бросить мне спасательный круг! Наоборот, Нинок кинула в меня чем-то тяжёлым. Кажется булыжником. Скользким и мокрым.
Булыжник попал в голову…
7.
Василь помог Лилии выйти из машины.
– Иди ко мне! Поцелую!
Его прикосновения были острожные, как паутинки. И снова ночью Василий несколько раз вставал к Лилии, поил её чаем, давал аспирин от температуры. Женщина лежала раскинувшись, на ней была легкая бабкина сорочка, дедовы сатиновые трусы, на ногах старые, штопанные носки. Точно – Золушка! Или, скорее всего сестрица, ищущая брата Кая, холодного, надменного.
– Приляг со мной…
Попросила Лилия.
– Ложись…просто полежи…
Василий робко присел на край кровати. Затем погладил Лилию по голове: «Скоро всё вспомнишь! И поймёшь, что лучше меня нет никого на белом свете!» Затем Василь, как тогда, при первой встрече прилёг рядом, чуть дыша от спазм в горле. Лилия была, не смотря на болезнь, чудо, как хороша. Кожа атласная, лицо беленькое, нос курносый, волосы длинные, чёлка упрямая из-под косынки выбивается…и тело её – он лишь в кино видел таких…грудь большая, соски розовые, живот мягкий, волосы на лобке бритые, как у актрисы. Трогать. Гладить. И ласкать.
«Ой, мой царь морской, сядь за стол, будем ужинать, на столе еда. Маринованный из грибов рассол, из ершей, ежей блюдо, что слюда. Приглашай сестёр, приглашай друзей. Каждой-то сестре перстень золотой, что увит морской в жемчугах витой, из ракушек да бирюзы-камней тонкой блёскою. Хорошо в воде, хорошо тонуть, хорошо не всплыть, а уж коль всплыву, то подруженьки, то русалки мне пять венков сплетут. А один венок на венчание, а второй венок на камлание. А уж третий-то из дурман-травы, из людской молвы, из тугой халвы. А четвёртый вьюн самый царь горюн, самый тугосплав, укради украв, а уж пятый вьюн жёлтый словно лунь, это он – венец, брачный образец. Я же дочь твоя, ты мой царь морской, я сестра твоя, верный воин твой. Вот спою тебе песню, как не спеть? Вот станцую я танец, словно смерть. Самый смертный мой, самый сон-трава, видишь, как болит, никнет голова? Да на грудь тебе, как в петлю иду, да с тобой прощусь, как звезда во льду, буду биться я и кричать вовек, я была на дне, я венки плела, а зачем теперь я есмь человек, и зачем теперь я сплошная мгла?»
– Что это за песня? – спросил Василь. Кожа у Лилии казалась при луне, как молоко – спелой, розовой, горячей. Он утопал. Он терял голову каждый раз, когда видел эту детскую обнажённую спину. Лилия, покачиваясь, встала, подошла к окну. Её тело было спелым, хорошим, плотным, груди колыхались, ложбинка между ними светилась особым огоньком. Лилия была вся тёплая, ладно скроенная. Вот бывает же, что природа делает человека совершенным, словно есть специальные лекала, что бёдра, что ноги, что талия, красивая посадка головы, длинные косы. Лилия налила себе из графина воды в стакан. Жадно выпила. «Тебе принести?» – спросила. Добрая, заботливая Лилия! Лучшая в мире!
Это ты спасла подругу, которая толкнула тебя, но вместо этого сама поскользнулась и чуть не скатилась вниз. Ты крикнула ей:
– На, вот моя рука, держись!
А сама невероятными усилиями, раздирая кожу на груди, рвя соски о колючий кустарник, одной рукой цепляясь, как за канат, за тугую лиану, держалась над пропастью. Ещё, ещё! Нинка была тяжёлой, как мешок с картошкой. Пудов пять, наверно. Ну, не фиг было столько жрать!
– Постарайся ногами опереться! Просто обопрись, чтобы твои ступни не раскачивались в разные стороны!
Было трудно дышать. От боли хотелось просто орать. Но Лилия, держа Нинку за руку, не расцепляя пальцев, отползала от края пропасти всё дальше и дальше. Как это трудно! Кто бы знал! – Ну, ну, давай ногу закидывай, давай!
– Я вся порезалась! – возражала Нинка. – Всё тело! Мне больно!
– Ага! А мне как будто бы щекотно! Лезь, говорю…
У Лилии оказался сломанным палец. Он распухал на глазах и синел. Нинка сидела рядом и выла. Как это мы так?
Ты сама пришла! А не я к тебе! Предложила прогуляться…
…Нинка ненавидела меня. Много лет. Просто ненавидела. Сначала это была крошечная неприязнь в виде «ну кропает эта Лилька что-то на бумаге. То ли песни, то ли оды, то ли мелочи какие-то, наверно, проза допотопная…» Нинка себя всегда считала успешной, это началось давно, когда она жила с Юриком в общежитии. Нинка страшно его ревновала к жене, даже письмо как-то написала: «Юрик мой! Мы с ним уже три года вместе». А жена Юрика на севере жила, детей воспитывала одна, пока Юрик с Нинкой по общежитиям сношались. Нинка была очень ухватистой женщиной, везде, во многих издательствах у неё были связи. Вот придёт, сядет, узелок развяжет, а там – яблоко. Вот вам! Берите. Нинка знала, что Лилия добрая, что бескорыстная. Она знала, что Лилия выше жизненных неурядиц, но ей казалось, что Лилия воображает, строит из себя чистюлю, а сама-то, сама… И вот как-то попалась Лилия на крючок, как рыба в невод, это была мелочь на самом деле, но Нинка не выдержала и раздула скандал. Лилия несколько раз подходила, извинялась. И даже когда Алик ушёл от Лильки, она снова пришла и стала извиняться. Стоит, слёзы на глазах, а сама прощенье просит. Чудачка!
И когда Лилия спасла падающую с горы Нинку, когда сломала палец, когда сама потом в больнице два месяца лежала, то всё равно для Нинки она была человеком низшего сорта. Не чистый ариец. А с примесями. Всё равно Лилия не дотягивала. Статьи у Лильки – дерьмоватые. Изыскания средние. Открытия – как у всех. Ничего особенного. Однажды Нинка написала: «Отовсюду, со всех сторон валились на меня Лилькины докладики. Что? Ты спятила, сколько же ты строчишь, разве это верно? Ты путаешь понятия, то у тебя стрибог, то у тебя коловрат, вода на воде и водой погоняет! Что за океаны-моря, реки-водопады, ручьи и лужи, не потонешь ли, подруга, – набор слов психея, гиперборея, сад-коловрат, сад-самшит, воины-русичи, воины-мамаи, тунгусы, эльбрусы, Нои, накрывающие телами арараты, а ещё путешественники от южных морей, до северных белых гор, изыскания Пасечника, Словесника, Молвинца. Ты что хочешь? Требы, молебна, алых парусов, четверговой соли, чечевицы, сои, гороха? Всё так плохо! А тут ещё Сирия с неубитыми младенцами, Индийцы, ищущие соль, Америка, допрыгнувшая до Атлантиды, синий Кремль, с чёрным ходом Украина, бедный Донбасс, дети…О чём твои мысли, Лилька? Базарный день, русская кадриль, цыганский пляс, вальс, петрушка, клоуны, оглохший, ослепший, всё-видящий, а ещё осевший, улёгшийся. Ты о чём? Сиреневый плат да Мария Стюарт, виселицы, дыбы, плахи! И ещё мать, вопящая! Мать, ревущая! Мать ищущая! Мать, мать. Твою мать! Ты чё ищешь? Какое такое заповедное слово? Чулок синий, халат холщёвый, фартук сатиновый. Моя Сибирь, мой имбирь, мои осетры! И снова жар, пожар, красный петух да костры во поле. Во лесу костры, во лугах костры, во болотах костры, на которых горит-сгорает тело твоё! Поди, подложи вязанку хвороста в огонь!»
Нинка ненавидит меня, просто вот берёт и ненавидит. Даже когда я её спасала, она меня ненавидела. Даже когда я к ней шла, когда стремилась, когда жалела. Скучала. Хотела обнять. Просто поговорить. Это звериная ненависть. Древняя. Она из нутра идёт.
Есть люди, не переносящие соперничества. Ни в спорте. Ни в работе. Например, одна симпатичней другой или успешней. Или любима мужем. Или одевается лучше. Выглядит ухоженней. Руки белее, щёки румянее. И тридцать три богатыря. И сорок разбойников. И эта какая-то детская неприязнь. У неё есть эта игрушка, а у тебя нет. Вот я горбатюсь-горбатюсь, а у той всё, как по маслу. И дом лучше. И квартира. И голос. И платье.
Боже, как я ненавижу эту Лильку! С детства! Лучше бы она вообще не рождалась!

– Васечка, как же так? За что меня ненавидит Нинка?
– За тебя саму.
– Значит, это она меня толкнула в спину.
– Думаю, что да…
– И я полетела, как птица…
…рождённый летать, рождённый взмывать, рождённый видеть высь…
Василь обнял Лилию, крепко к себе прижал. Тёплое пышное тело, мягкие руки, розовый живот, рёбра, белая шея. От Лилии пахло ванилью.

8.

Значит, это всё ложь со стороны Нинки? Нет. Это правда, в её восприятии. Это игры разума. Любое событие можно представить с разных сторон. Кому-то ты можешь показаться пошлой и развратной. Другому человеку ты кажешься умницей, чистюлей, набожной, вообще, человеком-душкой. Кому-то гениальной, кому-то бездарной. Кому-то восхитительной! Вот с ними и общайся!
Из интервью:
– Лилия Игоревна, вы забрасывали некий «Новый свет» своими безвкусными статьями?
– Нет. Ни Новый, ни старый, ни средний свет, ни мрак, ни темноту, никого я не забрасывала! Тем более безвкусными. А уж вкусными – ни в коем случае!
– Лилия Игоревна, вы действительно страшно боитесь умирания? Нет, ни как человек и женщина, а как творец? Как самостоятельная единица? Как умеющая искать чудесный исцеляющий человечество эликсир?
– Да, я боюсь другого, что не сумею найти, что не смогу помочь, не успею дать то, что хочу. Многие люди искали путь чудесного исцеления и выздоровления! Этим занималась и занимаюсь не я одна. Начнём с наскальных рисунков. Что это? Это помощь охотнику! Пирамида Эфиопа, что это? Усыпальница? Склеп? Нет – это огромный исцеляющий фактор. Прикоснись, дотронься, станешь целее.
– Вы курите? Пьёте?
– Что вы!
– Завидуете? Присваиваете темы диссертаций? Доклады? И прочую бумажную литературу?
– Нет. Я радуюсь. Ибо любое открытие – это продление бессмертия человечества. Моя мечта, вернуть людям долголетие. Поэтому я занимаюсь поисками того самого загадочного текста, молитвы, утерянной до написания Евангелия. Поэтому отправляюсь в экспедицию в Херсонес.
– Вы ревнивица? Ревнуете чужие тексты?
– Текст – не мужчина, что же его ревновать? С ним ни спать, ни есть, ни на юг съездить, ни обняться!
– Неужели вы такая надмирная? Людям все, себе ничего?
– У меня всё есть! Знания. Образование. Слава Богу, мама с папой не жадничали, учили, продвигали. У меня есть руки, ноги, голова. Если недостаточно познаний, я могу учиться. Могу научиться. Просветиться.
– Какая вы добрая…
– Не знаю. Может, добрая…
И тут взошло солнце! Яркое. Сияющее! Оно было ослепительно! Серебро лилось само. Сверху. Это было восхитительно.
– Лепили ли когда-нибудь куклу вуду? Втыкали ли в неё иглы?
– Ну что вы! Если бы я лепила таких кукол, то я бы давно поубивала всех своих недругов. Смешно…никогда не занималась подобной чепухой. Ибо бумеранговая жизнь. Всё возвращается! Я просто слишком прямо указывала людям на их недостатки. Живому я говорила – ты живой! Мёртвому – ты мёртвый!
– Поэтому вас столкнули в пропасть?
– Нет. Это было моё спасение! И я благодарю своих убийц!
– Вас чуть не закопали живьём! Это как расценивать?
– Конечно, обидно. Больно. Неприятно. До слёз. Но я это пережила. Перестрадала. Я крикнула: «Выдуй. Вырви! Выжми! Вытащи! Выблюй! Выторнадь! Выбей из меня все обиды!» Всех людей ненужных. Все слова лишние. Весь сор, как из избы! И я родилась вновь – голой, мокрой, скользкой, в крови вся грудь! Это было исцеление!
– Хорошо. Ещё один вопрос, про вас пишут, что вы двойственная, что себе на уме, что в вашем характере есть отрицательные черты. И ещё, что вы развязали внутреннюю войну с товарищами на кафедре. Вбили себе в голову, что есть некие сакральные тексты, написанные на старорусском и переведённые на русский язык. Но если прочитать эти тексты сто раз, то можно победить многие болезни.
– А где это всё пишут? Вот бы прочесть! Если это самоиздат, то там одна аудитория. Если это крупное издательство, то народ другой. Я бы предпочла фильм! Лучше один раз увидеть, чем сто раз прочесть, как вы сказали!
– Так вы действительно знаете некие тексты?
– Знаю? Это громко сказано. Я их ищу. Был некий Сименон Праведник, говорят, что он лечил людей молитвами. Прочтёт сто раз, и человек исцеляется. Но многие его книги утеряны. Есть некие отрывки, я пытаюсь собрать во единое.
– Из-за этого у вас конфликт?
– И да, и нет. Трудно сказать. Люди бывают так непредсказуемы. Пытаешься объяснить, думаешь, что неким волшебным образом тебя поймут. Но иногда получаешь прямо противоположные вещи. Например, вражду, неприятие, непонимание и откровенную злобу. Может, это как раз и есть война, не знаю. Но я ни с кем не воюю. Никого не вношу в черный список. Никого не баню, как сейчас модно говорить, то есть не блокирую в сетях.
– А есть повод?
– Конечно, я – живой человек. У меня есть чувства. Например, ощущение справедливости или откровенного гонения, когда свора набрасывается на одного в подворотне. У меня так было в школе. Из-за конфликта с девочками. Затем всё как-то забылось. А в институте, наоборот, меня подстрекали против моей подруги. Но я заступилась. Последнее время я только и делаю, что заступаюсь и оправдываю.
– Можно совет от вас подучить?
– Конечно.
– Как прекратить конфликт? Как в коллективе убрать ненужные аспекты?
– Обратиться к текстам Сименона Праведника. Там всё есть. Вот смотрите!

Автор публикации

не в сети 2 года

leonteva1960

1
Комментарии: 0Публикации: 5Регистрация: 07-09-2021

Другие публикации этого автора:

Похожие записи:

Комментарии

Один комментарий

Оставьте ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.

ЭЛЕКТРОННЫЕ КНИГИ

В магазин

ПОСТЕРЫ И КАРТИНЫ

В магазин

ЭЛЕКТРОННЫЕ КНИГИ

В магазин
Авторизация
*
*

Войдите с помощью

Регистрация
*
*
*

Войдите с помощью

Генерация пароля