Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019»
(Из цикла «Три секунды из жизни мужчины)
“Уважаю писателей. Без них жизнь
не получается. Но жизнь всегда
сильнее их придумок…”
Виталий Белявский,
сосед по гаражу, у которого сердце
остановилось после рейдерского
захвата его очень даже среднего
бизнеса.
Может быть, впервые улетали из Парижа в хорошем настроении. Ну, а что? Не было осадка от недоразумений с нашими близкими, которые нас очень любят и уважают, и мы их. Но бывает-то все по-разному. А тут – все ОК, как говорит сегодня молодежь.
Чемоданы упаковывала Аня, “чемпион мира по упаковыванию” – таково ее самомнение. Мотается по свету (миру), работа такая, есть закалка и тренировка. Но где-то ошиблась наша Аня. Попросили таможенники чемодан повторно сканировать. Светлана искренне, с открытыми глубоко, как бездна мариинской впадины, загадочными глазами говорит служителю порядка (по-русски, конечно, но других языков, кроме командирского, она не знает):
– Да ради бога! Смотрите, если хотите – откроем, покажем!
Ее собеседник, улыбчивый, доброжелательный, двухметровый афроамериканец (темнокожий – негр, однако?) соглашается и после повторного просвечивания говорит (жестом показывает):
– Ну, а что? Давайте посмотрим. Что у вас в сумке? Светлана лучится. Уверена, что у нас все в порядке: и сыр, и коньяк, который мы купили в магазине “Коньяк” завода в городе Коньяк – все было упаковано в багажном чемодане, который мы уже сдали.
Но… Но чемпионка мира в порыве радостного угара перед нашим отъездом, ошиблась. Фляжку подарочного коньяка, бережно впендюринную производителем в особую, фирменную спецодежду, уложила в коробку с шоколадом.
-… А это нельзя в самолет, – миролюбиво сказал человек в форме и лучезарно улыбнулся. А зубов-то у него, а белизны, а доброжелательности!.. А Светлана, будучи уверенной в своей правоте, уже пересекла черту границы – то есть она уже не во Франции, а я – во Франции. А рядом с доброжелательным гигантом урна. Большая. Там что-то уже скопилось – сыры, наверное, по духу слышно. Намек быстро понял: бросай коньяк в урну – и пожалуй на родину.
А вот уж хер наны, подумал я и протянул руку к Светлане – через линию границы протянул.
– Дай, пожалуйста, персик, что в дорогу взяли, что у тебя в дамской сумке. Нет, лучше – два персика!..
Негр (ничего, что так, по-русски, без обид?) с насмешливой улыбкой наблюдал, как мне передали через границу два персика. Он был уверен, что коньяк будет в урну брошен. А куда деваться? Вопросов нет…
Но не знал он, что, когда припрет, русский на повороте и хохла, и еврея обойдет.
Взял я персики, фляжку, в течении минут пяти соединил их вместе, остатки (косточки и пустую фляжку) опустил у урну. И тут же меня через границу пропустили.
Пока я у пограничной линии употреблял, то зырил по сторонам. И то, что увидел, затормозило мою радужность и амбивалентность. На параллельной линии таможенники выпотрошили сумку мужика – изъяли сыр. Ха-ха, дурак, мужик, сыр-то надо было в багаж, а раз нет – то, будьте любезны, в урну.
Уф-ф. Без восклицаний пересекли пограничную линию и очутились на свободе я и этот мужик. Я – вполне трезвый и очень сильно сосредоточенный, фляжка коньяка почему-то будто мимо пролетела. А у мужика глаза пошли в разные стороны – видно, сыра выброшенного было много.
-… Козлы, однако, – сказал я выйдя за линию.
– Помолчал бы, мудак, – сказал мужик и обнял меня. – Я ж все видел…
Мы стояли, обнявшись, долго. Почти минуту. Время внутри меня течет контрольно, может, природа. Может, последствия работы во взрывбанде… А Витёк… Даже не знаю, почему мог – и сейчас могу – сказать: рубите руку мне (ну, или ногу) – но пусть у него все будет всегда хорошо. Он меня гладил по спине. Я гладил его спину.
– Это Вовчик, – сказал он моей жене.
– Это Витек, – сказал я своей жене.
И мы пошли дальше, подальше от всего сейчашнего, Свету мы пропустили вперед, она шла, оглядываясь часто, а мы – молча, положив руки на плечи друг другу…
Купили крепкого, взяли пластиковые стаканчики, присели. Наша сварливая насчет выпить-закусить (это она дома такая) разливала, с доброй улыбкой поглядывая на Витька. У нее глаз – алмаз.
-… Слушай, старый…
– Это мы сорок лет назад говорили так…
– Не перебивай, старый. Ты говорил: “Вот стану академиком…”
– Не получилось. Только член-корреспондент. Звиняй, батька…
-… Мальчики, – сказала женщина.- Может, что-то скажите мне. Для понимания. А то я не догоняю.
– Милая Муза! – начал уже поплывший не от алкоголя, а от ситуации Витек. – Не представляете, как я признателен, что вы так хорошо сохранили Вовчика. А я на него и не надеялся, думал…
– Помолчи, старый! У меня музы нет. В моей жизни только зопа. Мою жену зовут Вета. Или Вита. То есть просто – жизнь. И я…
– Не юродствуй, – сказала строго жена. – И не прибедняйся. А лучше – помолчи. Так ты умнее кажешься.
– Я вас пОнял, я вас понЯл, – сказал Витек серьезным тоном. После долгой паузы – мы с Витой молчали – он продолжил.
– А никуда я не терялся. На оборонку работал, в “ящике”. В Минске. Да и сейчас я при “батьке”… И не вскидывай брови, и не говори про себя про меня – прости за каламбур – неприличное. Потому, что без меня столько дров наломают. То есть больше, чем при мне…
– Да ладно, – сказал я. – Лучше скажи, где твоя муза?
– А нет ее. Не случилось. Помнишь три секунды в Будапеште?..
… Я понял. Конечно, помнил. Тем летом и началась наша вечная, но недолгая (по времени исполнения) дружба.
Мы все перешли на пятый, последний курс. Нас было двадцать. Факультеты, специальности разные. Объединяло лишь одно: желание побывать за границей. Наша банда официально называлась “стройотряд”. Главный девиз, против которого никто не возражал: укрепление связей между странами и народами вообще, а в частности, – между нашим и ихним, Будапештским университетом.
Не знаю, что этим летом в Сибири делали венгерские студенты, – зеркальная банда, – а мы занимались всякой ерундой в госхозе (по-нашему – совхозе) на берегу Балатона. Лопатами совковыми разглаживали неровности берегов будущего пруда для разведения каких-то рыб. Алгоритм нашего с Витьком существования заключался в алкоритме. А вот здесь требуется пояснение.
Поясняю. С собой за границу можно было провезти две бутылки. Спиртного, конечно, а не какого-то там безобразия. Наш командир Сергей Иванович Налетов (Серываныч), преподаватель одной из самых замысловатых наук – научный коммунизм- быстро нашел из бойцов нужного человека – историчку Нину Панкову, у которой мама работала в райпродторге. В результате по команде каждый сформировал заграничный паек: банка зеленого горошка, две банки шпрот, две бутылки спирта питьевого (северный завоз).
В Венгрии алкоритм был следующий: от повода к поводу. Поясняю: встретились с венграми–студентами на месте дислокации – повод; день рождения у нашего бурята Юрки Мануйлова – повод; день рождения у Нины Панковой – повод… Ну, вот, примерно, так.
Нас с Витьком командир вычислил сразу и в интимной обстановке сказал строго: “Спирт разводить вам поручаю. Ошибиться нельзя. Ферштейн?”. “Обижаешь, начальник”, – фамильярно ответили мы.
Все наши застолья удавались на славу, венгры писались от наших щедрот: крепкая выпивка и крепкая, содержательная закуска.
А что еще нужно молодым, неокрепшим организмам – имею ввиду в первую очередь мозги? Мозги были никакие, мы думали, что во всем мире все хорошо, мы не знали, что там произошло в Чехословакии и в Венгрии. Нам про это никто не говорил. Только через двадцать лет мне прораб, бывший десантник, рассказал, как он крошил из автомата – “то ли чехов, то ли словаков, не знаю, был приказ, а приказ есть приказ, его исполнять надо…”
А тогда меня задела фраза Иштвана и Евы – мы с Витьком подружились с этой парой, не знаю, почему мы были им интересны. Не знаю, не знаю… Но они стояли возле студенческого общежития (это уже в Будапеште, за несколько дней до отъезда), курили, а потом Ева, выпустив дым верх, в небо, сказала задумчиво: “Возьмем туристическую путевку, поедем в Германию… не в ту, коммунистическую, а в другую… и останемся там. Здесь жить нельзя, здесь враньё на вранье. Но это секрет большой…” Иштван кивнул согласно.
А потом был прощальный обед. Опять наш спирт, зеленый горошек и вкусные рыбные консервы.
Витька отправили в магазин за хлебом, спирт разводил я. Схема привычная: фифти-фифти. Пятьдесят на пятьдесят. Половина воды, половина алкоголя. Вокруг стола был настоящий шурум-бурум. Все были возбуждены по одной причине – расстаемся.
Сели! Выпили… Стало непонятно, что пили. Было ощущение, что пили воду, в которую добавили немного водки. Гадость необыкновенная.
Я оглянулся. Все не переглядывались. Стало быть у всех был правильный напиток. А тогда почему у меня?.. Глянул на Витька. Он сидел… Ну сидел и сидел, ни на кого не смотрел. Но лицо было необычное – будто что-то необычное увидел, НЛО, что ли… Спрашиваю:
– Ты что? Что с тобой?
– …Потом скажу. Сам не знаю…
– Я спирт развел. А ты?..
– И я. Развел. Когда пришел. Наверное то, что ты раньше развел.
– А почему никто не…
– Отстань, будь человеком. Я видел девушку. Влюбился сразу. И она меня полюбила, я увидел это… эту любовь сразу. Три секунды. Наши взгляды столкнулись… столкнулись… как два острия двух шпаг, как две дуэльные пули, – и он нервно хихикнул.
– Ерунду, Витек, городишь. Как за три секунды…
– Не знаю. Боженька сверху торкнул… А почему народ, и командир в том числе, не сделал замечания? Ведь мы две воды в спирт добавили, ха-ха…
И тут мы с Витьком стали хохотать от чего-то другого. Потом, мы, народ, стройотряд, сбросились, собрали в кучу форинты, кто-то сбегал за винцом, все были довольны, и никто не сказал, что пил в начале вечеринки разведенную гадость.
А потом мы вернулись в родной Иркутск. И нас пригласили на телевидение рассказать, как мы укрепляли мир и дружбу между социалистическими народами. Из всего отряда выбрали троих: Витька, Веру Иванову (комиссара отряда и страшную зануду, а как иначе?..) и меня. Мы должны были сидеть на подиуме. Там были столы и стулья. Ведущая должна была спрашивать о наших впечатлениях.
За пять минут до прямого (!!) эфира Витек подзывает строгую режиссершу и спрашивает строгим голосом:
– А это что такое у вас делается? Это что такое?! – И показывает на край подиума.
А что такое? Витек, отчаянный человек, купил в Будапеште в каком-то завлекательном магазине пластмассовый муляж человеческой говешки. В переводе на русский – экскрементов. В тайне от меня купил. Так красиво было заверчено… Ну, что?.. Разве мы не видели своих какашек?
Режиссер сказала:
– Убери это безобразие. Передачу хочешь сорвать? Тебя из универа исключат.
Здесь сразу же я страшно испугался: дело реально запахло керосином. Сказал:
– Да бросьте вы… Это мы хотели показать, как деградирует Запад.
Режиссер стала думать.
– Ладно, – сказала она нам, – Только в эфире говорите все правильно…
Я перепугался за Витька. Он побелел. И я сказал:
– Да бросьте вы… Это я принес эту штучку.
Ладно. Замяли.
А потом я подрался с геологами. Я вытащил нож, но не хотел его раскладывать – хотел использовать как кастет: а зачем и почему отказываете в просьбе девушки закрыть форточку?
Дело было в университетской общаге, на вечере танцев, слов “дискотека” и “ночной клуб” тогда не было.
Витек подошел к геологам и сказал:
– Я- местный. С улицы Трубецкой. Мой друг вступился за девушку. Был прав. Он был наглым, но был прав. А вас – большинство. Ну, и что? Разойдемся? Вам проблемы нужны? Мне – нет. В качестве сатисфакции – его лицо. Мне кажется, вы его хорошо истоптали…
Геологи очумели от такой речи. И не стали вызывать коменданта и раздувать ситуацию.
А назавтра был красный день календаря – 7 ноября. Демонстрация, однако. Явка обязательна. Мы с Витьком затарились – бутылка водки во внутреннем кармане пальто (а их, карманов, было четыре на двоих), баночка квашеной капусты, и рюмка с длинной ножкой. Рюмка была привязана резинкой к пуговице внутреннего кармана. В четвертом кармане была сухая горбушка хлеба.
Мы шли в колонне. Время от времени обнародовали рюмку, наливали, никто не отказывался, давали горстку капусты, хлеб давали только нюхать. А потом бросали рюмку… Народ был в шоке. Но рюмка не разбивалась.
И когда наша демонстрация прошла контрольную точку, когда мы с Витьком остались вдвоем, когда решили отполировать сегодняшнее и вчерашнее портвейном “777”, вот тогда Витек – а мы просочились в общагу, из которой меня все же без шума и пыли поперли – пытался выдать, сидя на черной кровати в чужой комнате, нечто сокровенное. Но тогда я подумал: это последствия большого присутствия вина в организме…Можно смеяться, но правда: это была комната геологов. Они смотрели уважительно на свой труд, на мой фингал под правым глазом, и даже угостили своей “трисемеркой”. На демонстрации весь наш факультет, особенно девушки, над этим заплывшим глазом хихикали, замдекана ничего, якобы, не заметила, Это было не выгодно – зачем ей “меры принимать”? Геологи стали петь песни под гитару. “..Щемящее чувство дороги… Ветер рвет горизонты… Была бы прочна палатка…” И потом: “Разыгралась в жилах кровь коня троянского, переводим мы любовь с итальянского…”
А потом возник день, когда нас постиг голод. До стипендии оставалась целая неделя (у меня была повышенная – 43 рубля 70 копеек, у Витька обычная – 35 рублей; к слову: во всех институтах – в том числе и в мед, и в пед – стипендии колебались от 22 до 28 рублей). Наши подружки из Иняза тоже голодали, надеяться на выручку было нечего. На всякии случай зашли на почтамт, куда раз в месяц мама отправляла 40 рублей.
Пусто-ноль. Стоим в растерянности в главном зале главпочты, молча опускаем глаза долу – усталые, голодные, растерявшиеся,- и видим вдруг: рубль лежит. 01 (один)рубль. Целый рубль! Ёкарный бабай, это две полуторных порции пельменей ручной лепки…
Мы растерялись, пихнули локтями друг друга. Какая удача! Счастье-то, какое счастье…
И тут нас обоих толкнул какой-то мужик – нет! Мужичонка неприметной наружности, пустяк какой-то… – говорит:
– А подвиньтесь-ка чуток!
Мы подвинулись. Он нагнулся, взял наш – наш!- рубль и испарился.
Стоим, как дураки, и не можем сдвинуться с места,где искрился недавно наш алмаз потенции жизни. Идти некуда. Через минуту – или через час?- Витёк вдруг повеселел и сказал замечательную фразу, которая выручала меня часто в нашей смешногрустной жизни:
– В каждой безвыходной ситуации есть выход. И у нас сейчас тоже. У тебя вариантов нет – ты такой же, как я. Но в этот раз я быстрее щелкаю мозгами, потому что утром съел сухарь. Есть хочешь? Молчи, будущая гиена пера! Короче: идём кровь сдавать.
Мы сдали кровь. По полному стакану гранёному. Получили по 21 рублю 50 копеек, по кружке сладкого чая с белым хлебом. Потом взяли взяли бутылку портвейна, по три порции пельменей. И нам стало хорошо жить. А потом купили ещё бутылку, пару банок тушенки и отнесли в общагу Иняза; мы знали, что макароны у наших подруг всегда есть в загашнике на совсем уж черный день.
…Тогда, после донорского пункта, Витёк покрутил стакан с недопитым и в очередной раз повторил задумчиво, глядя в пол, свою мантру:
– А вот не могу забыть ту девчонку – и всё тут…
– Какую?
– Ну, в Будапеште. В предпоследний вечер… Когда мы с тобой спирт два раза развели. Когда я за хлебом бегал…
– И что?
– Да ничего, – пожал Витек плечами.
– Тогда накатим?
– Накатим, – кивнул отрешенно Витек.
А потом время покатилось со страшной скоростью. Сначала вместе мы переносили с магнитофонной ленты в машинописный вариант книгу Роберта Стрита “Техника современного секса или руководство по половой жизни”. Витек читал, я стучал клавишами. Много чего интересного узнали – даже то, про что думали: “Ну, так не бывает…” Кассету Витьке дала его препод по химии, она ж его соседка по площадке, универ закончила годом раньше.
Витек читал с выражением, с толком, с чувством, с расстановкой, вскидывая время от времени удивленно брови. Перед началом работы он читал торжественным голосом: “Рабы разгулявшейся плоти// Потерянное поколение// унылое чувство локтя// сменим на чувство колена!”
Потом диплом ваяли, готовились к Госам и диплому.
Потом на лето нас отправили на сборы в ЗабВО – Забайкальский военный округ. На военной кафедре из нас готовили лейтенантов запаса – командиров взводов дивизионной артиллерии, то есть гаубиц 122,2мм.
В батарее нас было девяносто восемь: юристы, историки, филологи, математики и физики. Витек был биофизик, стык проблем физики и биологии, здесь он ковырялся в чем-то, что я не понимал. Помимо стрельбы из пушек, нас учили ходить строем, отдавать честь, бежать бегом по приказу, печатать шаг. Мы к этому относились натужно, через губу, через не хочу и не могу, через… Все-таки диплом защитили, госэкзамены сдали. Наши майоры (которые с кафедры) понимали нас, не злобствовали. А вот полковые офицеры… И вот комполка приказывает: в предстоящее воскресенье – смотр. Каждая батарея должна пройти, чеканя шаг, со своей песней. Батарея курсантов госуниверситета – не исключение.
Пять дней нас тренировали. С песней “Не плачь девчонка”. “Не плачь девчонка – раз-два! Пройдут дожди – бум-бум! Солдат вернется – шлеп-шлеп кирзачами – ты только жди…” Скучно, тупо, не смешно.
И вот смотр. По плацу проходят батареи. Каждая со своей песней. На трибуне комполка подполковник Смородин – слегка выгоревшая гимнастерка, загорелое и обветренное постоянными ветрами лицо, усталые глаза затурканного человека. И наш завкафедрой – полковник Лохвицкий – темно-зеленая, ладно сидящая гимнастерка, холеное лицо, веселые глаза.
Наша очередь. Запевала – Витек – начал раньше, не дойдя до обозначенной черты. Над казармами, клубом, столовой, нал всей степью летел звонкий чистый голос:
– По аллеям центрального парка – раз-два! С пионером гуляла вдова – шлеп-шлеп! Пионера вдове стало жалко – бум-бум! – и вдова пионеру дала – стук-стук сапоги!
Здесь батарея, девяносто восемь глоток, дружно, слаженно спрашивает:
– Почему же вдова пионеру дала? – раз-два? – Почему – расскажите вы мне? – Бум-бум!
Витек отвечает:
– Потому что – шлеп-шлеп! – каждый молод сейчас – стук-стук!- в нашей юной, прекрасной стране…
И батарея вслед за высоким звонким повторяет низко и густо:
– Потому что у нас – раз-два! – каждый молод сейчас – стук-стук! – в нашей юной, прекрасной стране.
Последние слова приходятся как раз на момент марша мимо трибуны.
Батарея старалась. Опосля наступило сразу же. Мы были большие, уже образованные, с логикой было все в порядке. Говорили: не было одного запевалы, запевалами были Витек да Вовчик. То есть я. Как это? Да так. Вся батарея подтвердит. Мы с Витьком не возражали, но вопрошали: а почему с нас спрос – ведь вся батарея пела?! И что в песне плохого? Она оптимистичная, жизнеутверждающая. А как батарея прошла – одно загляденье, не так ли?
И все же нас с Витьком посадили. На гауптвахту. На пять суток. Мы были рады, потому что кормежка была хорошая и не надо было на винтполигоне жариться. Мы ели, спали, играли в карты и рассуждали о самом ближайшем будущем. План построили. На третий день нас вернули в казармы. Идем насвистываем “неплачьдевчонку”. Витька говорит:
– А зачем ты соврал, что пел на плацу? У тебя же слуха нет.
– Зато голос какой! Я подпевал. Тебе. Одного легко репрессировать, а вот двоих…
– Ну и пусть, – засмеялся Витек. – Не дадут диплом – я в Будапешт побегу, стану приюта просить, девушку увижу – ту самую, помнишь?
– Дурак ты, комрадос!
И мы вместе засмеялись, потому что на “губе” уже успели поужинать, а теперь и с батареей вместе рубанем. Там должно быть вкусное: пшенка пополам с горохом с добавлением волокон китайской свиной тушенки “Великая стена”.
Потом я уехал по распределению в Новосиб. Разведал все, что мог, про Академгородок, стал ждать Витька. Он приехал. Пошли в кафе “Под интегралом”, куда по вечерам захаживали значимые, компетентные люди. Они были просты и пешком по улицам ходили как все простые люди. Например, как мы с Витьком.
Заказали бутылку венгерского Токай. Витек вполголоса стал рассказывать о том, куда бы устроиться. Ему нужна была узкопрофильная лаборатория, у него была какая-то идея–фикс, на стыке биологии и физики, которую он хотел проверить. Он мне негромко рассказывал, просвещал. Я ничего не понимал, но слушал и кивал. Соседи по столику, два нестарых мужика, прислушивались. Они тоже пили Токай. Потом один из них, попросив прощения, предложил Витьку устройство в его лаборатории Института цитологии и генетики. И коротко сказал о профильных изысканиях.
– Сдается, что место для ваших изысканий как раз у нас, – закончил завлаб и выжидающе посмотрел на Витька. Своим ответом, точнее, манерой, мой друг поразил меня. Слегка кашлянув, он сказал негромко, глядя в лицо собеседнику:
– Благодарю за предложение. Оно для меня важно и ценно. Но я боюсь ошибиться. Точнее, прошу прощения за тавтологию – хочу точно определиться с точкой приложения своих сил. У меня есть еще одно предложение. В Минске. Надо его проверить. Если не подойдет – вернусь к вам. Непременно. А теперь – примите заверения в совершеннейшем к вам уважении. Нам пора…
Мы подозвали официантку, рассчитались, ушли. На улице Витек сказал:
– Сейчас не знаю: а вдруг придется с ним работать? Не люблю фамильярностей на пустом месте.
… Из Минска Витек не вернулся – нашел работу в каком-то оборонном НИИ. Мы потерялись…
Вот все это и вспомнилось во время короткой передышки, когда Света ушла в дьюти-фри, а Витек в туалет отпросился. Когда вернулся, я сказал:
– Про меня теперь ты знаешь. А ты? Где твои спиногрызы? Где твоя половина? Кто она?
– Да нет у меня никого. Пробовал однажды – не получилось. Не пожилось… И не спрашивай: почему? Да потому, что ее забыть не могу. Ну,
ты ее знаешь, хотя не видел. Помнишь, последний вечер, мы спирт тогда два раза разводили. До этого за хлебом бегал. Ее увидел. Я говорил тебе…
– Ты с головой дружишь? Это ж сколько лет прошло!.. Да что ты про нее знаешь?
– Да ничего. Я додумал. Довообразил. Потом с годами, и вправду. Стало все стираться. И потом раз – и квас!
– В смысле?
– Увидел ее. На симпозиуме.. В Варшаве. Я там с докладом. А она переводчица. Не поверишь, но я подошел к ней, а она сказала, что помнит меня.
– Да ладно…
– Конечно, ладно. Правду говорю. Потом, на банкете, мы долго разговаривали. Просто о жизни. Вот и сейчас, в Париже… Мы очень редко встречаемся. Но когда это случается, то и молчим подолгу, и говорим без остановки. Наверстываем что ли… Но это всегда отдельные минуты и секунды. И в нашу жизнь и судьбу они не складываются…
…Через несколько месяцев мы со Светланой получили от Виктора и Агнесы приглашение прибыть в августе в Будапешт “на празднование юбилея их совместной жизни”. Секунды сложились?..
Автор публикации
